Не будем вдаваться в подробности окололитературной мифологии и обратимся к самой литературе [55]. В своем окончательном виде «Педро Парамо» состоит из 69 фрагментов, распределенных по двум сюжетным линиям: линия Хуана Пресиадо, который в поисках отца попадает в деревню Комала, и линия самого заглавного героя, Педро Парамо. Кроме того, с каждой из линий связан целый ряд микроисторий (история Абундио, история Бартоломе́ и Сусаны Сан-Хуан, история падре Рентериа). Сам Рульфо отмечал, что чтение романа требует от читателя определенной внимательности и советовал читать его по меньшей мере три раза. Действительно, первое прочтение «Педро Парамо» обычно сопряжено с некоторыми трудностями, однако чуть более вдумчивый анализ показывает, что логика переплетения двух сюжетных линий предельно ясна: если в первых фрагментах повествование ведется от лица Хуана Пресиадо, то по мере сошествия героя в Комалу это повествование сначала нарушается другими голосами, а после, со смертью рассказчика, прекращается вовсе. На смену линии Хуана Пресиадо, человека без истории, приходит линия Педро Парамо – человека, с фигурой которого связаны истории всех жителей Комалы. Повествование в романе анахронично: линия Хуана Пресиадо, соответствующая настоящему, последовательно прерывается вставками из детства, юношества, зрелости и старости его отца. «Педро Парамо» – роман, начинающийся задолго до своего начала и заканчивающийся спустя много лет после своего конца.
Структура «Педро Парамо» тесно связана с его содержанием. Ломаное повествование и постоянная смена рассказчика позволяют Рульфо добиться столь существенного для его творческого метода размытия границ – времени и пространства, реального и ирреального, жизни и смерти:
Я должен сказать тебе, что в моем первом романе события развивались последовательно, но потом я понял, что жизнь – не чреда происшествий. В жизни на протяжении многих лет может не случаться ничего, а потом, вдруг, произойти сразу множество событий. Далеко не каждый живет жизнь, наполненную происшествиями, и я постарался рассказать историю, в которой последовательность событий размыта, а времени и пространства не существует [56].
Если в плане композиции роман несомненно является новаторским, то социально-историческая реальность, нашедшая отражение в «Педро Парамо», практически полностью совпадает с реальностью рассказов «Равнины в огне». Принципиально новым решением становится выведение на первый план фигуры каси́ка (исп. cacique), в рассказах представленной лишь фрагментарно [57]. Слово «касик» обязано своим происхождением эпохе конкисты: испанские завоеватели называли так вождей индейских племен. В контексте мексиканской (и в целом латиноамериканской) истории первой половины XX века касиками обозначают богатых провинциальных землевладельцев, ставших, ввиду слабости центральной власти, истинными хозяевами местной земли и ее населения. Увлеченный исследователь истории региона, сам Рульфо рассматривал феномен касикизма через призму антропологии:
Педро Парамо – касик. Этого у него не отнять. Эти господа появились на нашем континенте в эпоху конкисты под именем энкомендерос, и ни Законы Индий, ни конец эпохи колониализма, ни даже революции не смогли искоренить этот сорняк. Эти люди и сегодня зачастую являются хозяевами целых стран. Но в разговоре о Мексике надо сказать, что касикизм существовал как форма правления еще до открытия Америки, так что для них [конкистадоров] не составило никакого труда сместить индейского касика и встать на его место. Так и родилась энкомьенда, а затем и асьенда с вытекающим из нее латифундизмом или монопольным землевладением [58].
Несмотря на мощный универсалистский посыл, «Педро Парамо» неотделим от своего конкретно-исторического контекста, и в этом плане в фокус внимания писателя попадает именно феномен касикизма. На принадлежащей Педро Парамо земле – в родовом поместье Медиа-Луна и находящейся рядом деревне Комала – его власть безгранична: сам касик, его сын Мигель и их подручные безнаказанно убивают местных жителей, похищают и насилуют деревенских девушек, вероломно расправляются с соседями-конкурентами. Статус касика яснее всего обозначен самим Педро Парамо в одном из диалогов с управляющим Медиа-Луны, Фульгором Седано:
– А как же законы?
– Какие законы, Фульгор? С этого дня и впредь законы здесь устанавливаем мы.
Ни человеческий, ни божеский закон не способен положить конец тирании Педро Парамо, но без попечения хозяина дела в Комале идут еще хуже. Когда касик, обидевшись на жителей Комалы, оставляет их наедине с самими собой, деревня погружается в упадок и постепенно вымирает:
– Пусть Комала хоть сдохнет от голода, пальцем не пошевелю!
Так он и поступил.
Впрочем, как мы уже отмечали выше, социальная критика интересует Хуана Рульфо далеко не в первую очередь – в этом кроется глубинное отличие творческого метода Рульфо от метода писателей-регионалистов. Еще более равнодушен автор к политической истории революционной эпохи – в тех редких случаях, когда в романе упоминаются реальные исторические события, они намеренно преподносятся как череда незначительных обстоятельств, отвлекаться на которые у главного героя нет ни сил, ни желания:
Время от времени заезжал Аспид.
– Теперь мы каррансисты.
– Хорошо.
– Мы пошли за генералом Обрегоном.
– Хорошо.
– Заключено перемирие. Нас распустили.
– Погоди разоружать людей. Перемирие долго не продлится.
– Падре Рентериа взялся за оружие. Мы с ним или против него?
– Вы на стороне правительства. Это не обсуждается.
– Но ведь мы нерегулярная армия. Нас считают мятежниками.
– Тогда отправляйся на покой.
– Я только во вкус вошел.
– Тогда делай, что хочешь.
– Пойду на подкрепление к старине падре. Мне по душе их лозунги. Заодно и спасение заслужу.
– Как знаешь.
С течением времени Педро Парамо, которого Карлос Фуэнтес за умение расправляться с конкурентами сравнит с Кортесом и Макиавелли [59], становится все более безразличен к социальному доминированию. Революция и последовавшая за ней «Война кристерос» не представляют для хозяина Медиа-Луны ни интереса, ни повода для беспокойства. Герой Рульфо одержим, но не жаждой власти, как может показаться из первых фрагментов романа, а недостижимой мечтой о потерянном рае, олицетворением которого становится Сусана Сан-Хуан:
«В сотнях и сотнях метров выше самых высоких облаков, выше всего на свете, сокрыта ты, Сусана. Сокрыта от моего взора на просторах Божьих, его Провидением, там, куда мне не достать, куда не долетают мои слова».
Мечта Педро Парамо неосуществима не только из-за естественных причин вроде сумасшествия Сусаны. Главным препятствием на пути к воссоединению героя с его мечтой становится время – Педро Парамо мечтает о прошлом, в котором, как известно, «время любое / лучше всегда» [60]. Всевластный тиран, привыкший побеждать и добиваться своего любыми средствами, Педро Парамо оказывается бессилен перед двумя вещами, в противоборстве с которыми прошлые достижения кажутся ему нестоящими: это любовь и смерть.
Универсальная (в том числе, а возможно, и в первую очередь, религиозная) проблематика, до известной степени уже намеченная в рассказах, в «Педро Парамо» выходит на фундаментально новый уровень благодаря мифу и символу.
