не знали?
— Нет.
— Уж эти мне романтические писатели! Но где-то я вас понимаю: красивая женщина!
— Вот, — она вернулась и протянула Аркадию Семеновичу простенькую фотокарточку. — Не очень удачная, но другой у меня нет.
Глупо кланяясь, попятился Аркадий Семенович от двери, наступая на ноги Илье Петровичу, крепко прижимая фотокарточку к сердцу.
— Счастливого плавания! — произнесла она, и дверь бесшумно захлопнулась.
— Какая женщина! — схватился за голову Илья Петрович. — А ведь она знала! Голову даю на отсечение — знала про вас все и все ждала вашего визита!
— Уж вы скажете!
Кое-как добрались они до комнаты Аркадия Семеновича и там, сшибленные алкоголем и усталостью, повалились на пружинный матрац и уснули тягучим пьяным сном. На утро следующего дня разбудил их громкий стук в дверь и радостный голос Акулины Васильевны:
— Аркадий Семенович! Вам повестка!
Кряхтя и охая, поднялся Аркадий Семенович, взял протянутый в дверную щель листок бумаги.
— Уж и не знаю, из милиции ли? — мерцали любопытством в полумраке коридора глазки Акулины Васильевны.
Он повертел бумажку, туго соображая, вчитался — нет, не из милиции пришла повестка. Из того самого учреждения!
* * *
В то время как продирал глаза с похмелья литератор Аркадий Семенович Утятин, разглядывал пришедшую по почте бумажку, в большом сером доме, построенном когда-то с претензией на величие и незыблемость, на соответствующем этаже, в соответствующем кабинете уже бодрствовал генерал-майор компетентных органов Иван Порфирьевич Канюка. Сидя за огромным, как бильярд, письменным столом, сдвинув к переносице брови и прищурив правый глаз, Иван Порфирьевич обдумывал пришедшую ему сегодня за завтраком идею. Произошло следующее: он уже допивал свой утренний час, как вдруг в распахнутое окно ворвалась эдаким вражеским бомбардировщиком большая черная мохнатая муха. Громко завывая, муха сделала круг по комнате, ткнулась в один угол, в другой и неожиданно спикировала прямо на лысину Ивана Порфирьевича. Тот в негодовании хлопнул ладонью по лысине — муха метнулась обратно к окну, ударилась о стекло и затихла, завозилась на подоконнике, приходя в себя от удара.
— Ах ты, проклятая! — бросилась на нее с полотенцем домработница Нюра, хлопнула, и поверженная муха опрокинулась, задрав кверху все свои конечности. Нюра хотела смахнуть ее обратно на улицу, но тут острая, как заноза, мысль пронзила мозг Ивана Порфирьевича.
— Стой! — крикнул он, подошел к окну, надел очки и с интересом стал рассматривать муху. Даже за крылышко взял и повертел перед глазами. — М-мгм, — произнес задумчиво, и кольнувшая его мысль уже завертелась в голове, приобретая все более определенные очертания: вот если бы вывести породу мух, поддающуюся дрессировке, тогда можно было бы вот здесь, на брюшке прикреплять микроскопический передатчик. Представляете? Специально тренированные мухи внедряются во все учреждения, во все щели, недоступные даже самым ловким работникам аппарата. Данные с передатчиков поступают в Центр, обрабатываются компьютером, классифицируются — и пожалуйста! Все как на ладони! Вся картина! Это же сколько высвободится ценных работников, необходимых и для других не менее важных дел!
Вот эту идею и продолжал обдумывать Иван Порфирьевич в своем служебном кабинете, рассматривал ее со всех сторон и так и этак или, выражаясь языком бюрократии, — муссировал. Уже виделись ему дрессированные мухи на оперативной работе, и виделось государство, все охваченное сетью подобных Центров. Была, правда, одна слабая сторона этой идеи: махнет полотенцем какая-нибудь домработница Нюра — и нет дрессированной мухи, пропала дорогостоящая аппаратура! Нужно будет, очевидно, специально натаскивать мух на увертливость.
Увлекшись идеей, Иван Порфирьевич слишком резко приподнялся с кресла, и тут же острейшая боль саданула в поясницу, словно этого момента давно ожидала. Он охнул и застыл в кресле. Зашелестел селектор, и голос дежурного доложил:
— Старший лейтенант Новиков, товарищ генерал!
— Пусть войдет, — с трудом выговорил Иван Порфирьевич, прислушиваясь к боли. Боль потихоньку отпускала и словно бы злорадно ворчала: попробуй только! я тут, я стерегу!
— Проклятая! — процедил генерал сквозь зубы.
Массивная дубовая дверь кабинета тихонько дрогнула, подалась, и в образовавшуюся щель всунулась голова оперативника Павла Николаевича Новикова.
— Разрешите, товарищ генерал!
— Входи, входи, докладывай. Чего у тебя там?
Павел Николаевич ловко просочился в щель — распахивать широко двери в этом учреждении считалось признаком низкой квалификации работника — и вытянулся в струнку, крепко прижав к бедру кожаную папку. Конечно, Аркадий Семенович с Ильей Петровичем ахнули бы, узнав в этом подтянутом, прилизанном старшем лейтенанте своего разбитного приятеля Пашу, — удальца, на все руки мастера.
— Я по делу о...
— Знаю. Давай по существу.
Павел Николаевич с ловкостью официанта скользнул вокруг стола и распахнул перед генералом кожаную папку.
— Садись, — буркнул тот и с неудовольствием пересчитал заключенные в папке машинописные листы. Всего листов было пять.
— Эк тебя распирает! Пишешь и пишешь! А ведь давно сказано: краткость — сестра таланта!
— Никак невозможно было кратче, товарищ генерал!
— Ладно, ладно, шучу, — добродушно махнул рукой Иван Порфирьевич и, нацепив очки, принялся читать.
Павел Николаевич присел на краешек стула и искоса следил за выражением лица генерала. Иван Порфирьевич хмурился, порой усмехался, но в общем, похоже, остался доволен.
— Ну что ж, молодец! — сказал он, дочитав до последней точки. — Хорошо поработал. И слог, смотрю, появился. Ловко написано. Небось, нахватался там у своего этого... Утя... Утя...
— Утятина, — вскочил Павел Николаевич.
— Вот, вот. У писателя у этого. Он вообще-то как?
— Диссидент, товарищ генерал. Всякую муру про любовь пишет.
— Про любовь? Ну про любовь пускай пока пишет. А второй?
— Шарлатан! Во всех инстанциях признан таковым.
— И тоже туда же! — покачал головой Иван Порфирьевич. — Да ведь там и своих шарлатанов небось хватает, а?
— Так точно, хватает!
— Ну вот... А‑а, послушай-ка, дружок, — тут Иван Порфирьевич понизил голос и поманил Павла Николаевича пальцем, — он что, в самом деле вылечивает всякие там радикулиты?
— Вылечивает! Это даже поразительно, как ловко вылечивает!
— Ну ты того... как-нибудь так неофициально приведи его. Как-нибудь по-дружески, мол... Соображаешь?
— Ясно! Будет сделано!
— Думаешь, придет?
