– Не могу, Моржухина!.. Иди ты к аллаху!.. Ой, мамочки, умираю! – стонала она, сотрясаясь от хохота и медленно сползая животом по стволу.
– Прекрати немедленно, Ленка!.. Кончай, слышишь!.. Уроню же сейчас!.. Ленка! Убью, если не замолчишь! – сердито шипела на нее Ольга, но не сдержалась и засмеялась вслед за подругой, навалившись на коляску и уткнув лицо в байковое одеяло, которым были накрыты березовые чурбаны.
Когда они въехали на участок, и Ленка покатила коляску к крыльцу, Ольга обернулась закрыть калитку и вдруг заметила в темноте три красных огонька.
– Все. Мы пропали. Нас видели, – подбежала к крыльцу Ольга.
– Чего?.. Кто это нас видел? – громко удивилась Ленка.
– Да не ори ты! Серьезно тебе говорю – у калитки курят какие-то люди.
– Ну и пусть себе курят! Нам-то какое дело? Давай и мы закурим за компанию, – сказала Ленка, не понижая голоса.
Ольга вырвала у нее коляску, налегла на ручку и повезла коляску к хибаре. Там она, сдавленно кряхтя, одну за другой перетащила березовые чурки в хибару и спрятала их под стол, занавесив скатертью, которую стянула со стола до самого пола. Затем опрокинула коляску, выгребла из нее щепки и ошметки коры, снова поставила коляску на колеса и отогнала к террасе. На все это Ольга затратила не более пяти минут.
Когда она вошла на террасу, Ленка сидела за столом, откинувшись на спинку стула, упершись локтем в один из листков с Лилиными записями и прихлебывая чай из Лилиной чашки. Лиля же пристально смотрела на Ленку, но той как бы не видела.
– Ленка, они так пахнут! – осторожно прикрыла за собой дверь Ольга.
– Чем это у тебя пахнет, Моржухина?
– Березы. Войдешь в хибару – прямо в нос бьет.
– Ну и пусть себе пахнут. Что, плохо, что ли? – встряхнула локонами Ленка.
– А вдруг ко мне придут с проверкой. – Лицо у Ольги побледнело, а глаза сузились. – Им и искать не придется. Только откроют дверь в хибару…
– Ты чокнулась, Моржухина! У тебя мания преследований, – сощурилась Ленка, выпуская дым из ноздрей Лиле в лицо.
– Не «мания преследований», а «мания преследования», – поправила Лиля, глядя как бы на Ольгу.
– Ой, Ленка, мне что-то нехорошо стало, правда, – присела Ольга на край табуретки.
– А я прекрасно себя чувствую. Такое легкое, беззаботное состояние, – улыбнулась Ленка. – Честное слово, давно мне не было так хорошо… Сейчас перекурим и опять поедем!..
– Послушай, Ленка, а ведь те люди, у забора… Они же наверняка что-то заподозрили… А вдруг они на нас донесут…
– Чепуха! – Ленка привстала со стула, поискала сощуренными глазами формочку с окурками, а не найдя ее, вонзила докуренную сигарету в спичечный коробок; коробок опрокинулся, и пепел просыпался на Лилины записи.
– Не о том думаешь, Моржухина! – продолжала Ленка. – Ты лучше думай о том, что надо тебя обеспечить дровами.
– Боже! Стыд-то какой! – простонала Ольга.
– Послушай, Моржухина, я что-то не понимаю тебя. – Сердитым жестом Ленка сгребла Лилины листки, сдула с них пепел и швырнула обратно на стол. – Ведь твоя же была идея! Сама же говорила: если мы никак не можем наказать этих мерзавцев, то давай хотя бы сопрем у них часть поленьев, хоть так им нагадим.
– Я не говорила «нагадим»! – испугалась Ольга. – Я говорила, что несправедливо это… Что мне топить скоро будет нечем…
– Все правильно – экспроприация экспроприаторов, – констатировала Лиля, устремив взгляд в пространство между Ленкой и Ольгой, вроде бы в дверь, но как бы сквозь нее, в темноту сада, за забор моржухинской дачи, в глубину окружающей ночи, навстречу еще не родившемуся утру.
– Видишь! И дамочка твоя согласна! – торжествующе объявила Ленка.
– Ой, Леночка, я так с ума сойду! – схватилась за сердце Ольга. – Я же совсем одна! Никто за меня не заступится! Они же со мной что угодно могут сделать! Под суд отдать!
– Дополнительное перераспределение материальных благ, – загадочно ухмыльнулась Лиля.
– Не болтай ерунды! – поморщилась Ленка. – Мы ведь с тобой на чужую дачу не лазили? Не лазили. Они где лежали? В канаве, на нейтральной территории… Ну и все!
– Но ведь они – чужие! За них люди деньги заплатили! – вздрогнула Ольга. – Воровство это, неужели не понимаешь?
– Ни фига подобного! – решительно мотнула головой Ленка. – Эти березы, между прочим, и нам принадлежали. Всей улице. Всему поселку. А они незаконно их спилили… Если уж на то пошло, то они нас обворовали, а не мы – их!
– Неужели ты не понимаешь, что так нельзя?.. Раньше они были ворюгами, а теперь получается…
– Да какие мы с тобой воры! – рассердилась Ленка. – Разве нам нужны эти дрова? Ни фига подобного! Мы их из принципа взяли, чтобы гадов этих наказать. Чтобы хоть частично справедливость восстановить. Разве настоящие воры крадут из принципа? Ну и все! И хватит, на самом деле!
– Нет, ты никак не хочешь меня понять! – твердила Ольга в упрямом отчаянии. – Теперь все поменялось местами… Нарушили мы с тобой весь принцип!.. Он теперь на их стороне… Теперь они запросто могут прийти ко мне, ворваться в дом, разбудить детей… И никто меня не защитит. Потому что я – воровка! Я, мать двоих детей…
– Знаешь, милая моя, если ты так рассуждаешь, – оборвала ее Ленка и с ненавистью посмотрела на Ольгу, – если от одного запаха ты на стенку лезешь, то и рыпаться тогда не надо было! Эдак действительно себя воровкой почувствуешь!
Ленка встала и направилась к двери.
– Леночка, миленькая, не уходи, ради бога! Поговори еще со мной! Я тебя очень прошу! – кинулась к ней Ольга.
– Пошла ты, Моржухина! Противно, ей-богу! – Ленка решительно отстранила Ольгу и ушла.
Едва дверь за ней закрылась, как и Лиля стала собираться: сложила свои листки, сунула под мышку коричневый томик.
– А ты куда? – еще сильнее испугалась Ольга.
– Так ведь и мне пора, Ольга Владимировна. Завтра мне предстоит обширная творческая программа, и надо хорошенько выспаться, – объявила Лиля. – И потом вы с вашей белокурой кумушкой положительно меня утомили. Столько оголенных эмоций из-за каких-то дров! Неужели непонятно – стихийное дораспределение. Без него мы бы уже давно и с голоду вымерли и от стужи окоченели.
Оставшись в одиночестве, Ольга сначала убрала со стола, потом перемыла посуду, потом подмела пол на террасе, потом приготовила для Дашки бутылочку с кефиром, поставив ее в кастрюлю с теплой водой. То и дело она прерывала свои занятия, обмирая, затаиваясь и прислушиваясь, при этом на ее лице появлялось выражение какого-то сосредоточенного испуга и одутловатой какой-то муки, после чего вновь, боязливо и замедленно, точно с трудом брала разгон, принималась убирать со стола, мыть посуду, подметать и снова вдруг обмирала, затаивалась и прислушивалась.
Переделав все дела, Ольга закрыла дверь на засов и зачем-то еще на крючок, на который никогда дверь не запирала, погасила свет, в темноте прокралась в комнату, разделась и легла в постель.
Дальнейшее она помнила очень смутно, будто заснула, и ей приснился сон.
Кто-то невидимый, сильный и грубый вдруг схватил Ольгу за горло, стиснул так, что обожгло пятки, и закричал ей в ухо свистящим шепотом: «Только этого тебе не хватало! Мало тебе?!»
Ольга не помнила, как оделась, как выбежала в сад, как добралась до хибары, как у хибары споткнулась, зацепившись ногой за ступеньку, и ударилась лбом о косяк.
У хибары невидимый и грубый вновь схватил ее за горло и зашипел: «Мать двоих детей! Позор-то какой! Мать двоих детей – воровка!»
Как она вошла в хибару, как вытащила оттуда березовые чурки, как уложила их в коляску, как выкатила ее с участка на аллею – ничего этого Ольга не помнила.
«Я не виновата! – оправдывалась Ольга. – Меня довели!.. Я назад все везу!.. Потому что нельзя так издеваться над бедной женщиной! Нельзя все на нее взваливать! И требовать, чтобы она еще соображала, что делает! Я все объясню!..»
Ольга не помнила, что перед самым «ездунским» домом в коляске вдруг что-то звонко щелкнуло, глухо хрумкнуло, левый край кузова вдруг опустился к самым колесам, березовые чурбаны выкатились на землю…
Когда Ольга пришла в себя, она уже пересекла асфальтовую дорогу и бежала в темноте по аллее к даче, волоча за собой сложившуюся в гармошку коляску. Она пробежала еще несколько метров, потом перешла на быстрый шаг, потом шаг замедлила, потом остановилась, пихнула коляску в канаву, а сама села на край канавы и заплакала.
Она плакала громко и навзрыд, хрипло всхлипывая и прерывисто вздыхая, и думала с какой-то удушливой радостью, с бесстыдным каким-то упоением: «Боже мой! Как все просто! Как все, оказывается, удивительно просто! Если бы всегда так. Запихнуть все в коляску и отвезти обратно. И все можно начать сначала!»
