— Кто такие? — спросил Епифан.
— Не твое дело спрашивать, — огрызнулся рыжеусый страж, увидев перед собой простого селянина, хоть и вооруженного. Но Ярослав уже выступил вперед, властно, по-княжески, спросил:
— Кого ведете?
— По приказу боярина Туряка ведем на допрос беглого холопа боярского Кузяшку Типтяря.
— В чем его вина?
Рыжеволосый пробурчал отрывисто:
— Про то нам не ведомо. На то боярская воля.
— Тут не боярская земля! — сердито прикрикнул Ярослав. Уже потому, что это слуги ненавистного боярина Туряка, он не мог говорить спокойно. Внимательно посмотрел на холопа, встретил его строгий, почти ненавидящий взгляд: — А ты что скажешь, недобрая детинушка? Какого рода-племени?
Теперь молодой русич оторопело смотрел на блестящее снаряжение витязя — да он кричит на этих поганцев боярских, стражей! И вдруг глаза его повеселели: он заметил еще и сочувствие на лицах всех, кто подъехал...
— Моя беда в том, — быстро осмелев, заговорил русич, — что рано стал сиротой, пошел в наем — сначала подручным к кузнецу, потом пахал землю у княжеского сотника Сапуна, стал воином его сотни. А князья взяли да и поругались меж собой. И пошла война — брат на брата...
Кузян торопливо рассказывал, как ходил к Пронску защищать своих князей от старшего брата Романа. Раненного в бою, его подобрали ватажники из шайки атамана разбойного Кащери — они после боев собирали оружие, — налетели после драки, как коршуны. И подарил Кащеря Кузяшку князю Роману.
Сперва князь ставил Кузяна на своей земле оброчным — выполучить весь расход, что потрачен будто бы на его лечение. А урожаев нет и нет, да и раны не подживают—работать не дают, до сих пор из-под ребра сукровица идет... Тогда князь Роман и подарил его боярину Туряку. Тот узнал, что парень может кузнечить, и объявил его своим холопом — послал работать к златоковцам. А у Кузяна лада своя в родных лесах, на мельнице живет. Два года не виделись, ну и не стерпело сердце: убежал к ней, может, и зря, может, другие теперь у нее думы. Ведь два года! Разве можно держать человека от любимой вдали?! Такого закона и в мудрой «Правде» Ярославовой нет!
Выслушал князь Кузяна и приказал:
— Отпустите человека!
— Того не можно сделать, — взмолились стражи, — боярин и с нас снимет головы, на тын повесит воронам на съедение.
— Скажите боярину, что князь Ярослав Глебович сам к нему заедет и разочтется за обиду.
— Это обида и князю Роману Глебовичу. Не пощадит он!
— И ему скажите то же. С братом у нас особые счеты, я в долгу не останусь. — Повернулся к Юрко — Отпиши им обоим, да построже: пусть на наши земли да на наших людей не зарятся. Что с возу упало, то пропало, что на нашей земле, то и наше.
Ярослав приказал своим воинам освободить- холопа, пусть он будет вольным оратаем — пашня готовая есть, пусть добудет коня, построит избу в любом селении Донского княжества. Дать ему меч и кольчужку.
Стражи боярские рты разинули от слыханного. А разволновавшийся Кузян только и успел сказать:
— Век буду помнить твое добро. И детям накажу служить тебе верой и правдой. А я весь тут —бери мою жизнь. Все сделаю, только прикажи.
Князь принял его слова как должное,- с достоинством.
— Верю. Будешь служить нашему Донскому княжеству, — сказал и посмотрел на Епифана. Тот кивнул ответно и добавил:
— Разумеешь, Кузян? Мы все в лесах родились, пеньку кланялись, от бояр бегали. А теперь и тебя можем оборонить от боярской немилости. Готов ли ты с нами пойти на любое мытарство, на опасную половецкую грань?
— За свою голову ручаюсь, не подведет, — ответил обрадованный холоп. — Что ни прикажете — исполню!
— Ладно. Запомним!— ответил Ярослав.
Отряд донской двинулся дальше. Топот коней врезался в лесную тишину. То и дело в вершинах деревьев хлопали крыльями перепуганные со сна витютни и тетерева, путались в ветвях и тревожно кричали. Кузяна кто-то подхватил на ходу, он ловко вскинулся и уселся верхом позади всадника.
А стражи стояли, чесали затылки, раздумывая. За увод чужого холопа надо платить взыска двенадцать гривен, а их вовек не отработаешь. Боярин Туряк своего не упустит ни на деньгу, обвинит беспременно: отпустили холопа, так сами становитесь холопами. Нет, уж лучше уйти к этим смелым людям. И так и этак помилования от боярина не будет. Надо только темной ночкой вывести семьи да и всем табором укочевать в новое княжество.
И стражи поплелись вслед за всадниками посмотреть, где она лежит, эта добрая земля.
Босое княжество
В жреческом капище
Стояло жаркое лето. На земле наступило перемирие. Половцы отлеживались в кибитках, пили прохладный кумыс и нежились. Никто не решался пойти в набег: в жару под кольчугой тело прелью мокнет, каждая рана страшна, непременно загноится и дол-, го не заживет. В жару приятней в холодке полеживать!
И в Соснове — спокойствие. Люди ходили по-домашнему — босыми, строили землянки и мазанки, готовили саман. В лесах выбирали сосновые деревья постройнее и потолще — на церковь и княжьи хоромы. Епифан обучал умельцев резным работам по дереву: хоромы должны быть не хуже пронских!
Молодцы ставили перевесы — плетенные из тонких веревок сети, развешивали их меж деревами на звериных тропах, а потом гнали оленей и лосей на .эти тропинки. Землекопы готовили ямы-землянки для зерна и хранения съестного, стены выравнивали, обмазывали глиной, крыши настилали из сосновой и березовой коры. Такие ямы и под каждой хатой. Набегут враги и сожгут селение, но вернутся хозяева из леса — хаты нет, а пища наготове. Бортники выискивали по чащобам дуплистые деревья — ульи, делали на них топорами затесы — у каждого свое тавро. Если дупло высоко, древолазы надевали на ноги железные шипы на ремнях и лезли вверх, — то была выдумка Савостия, он сам шипы отковывал.
И женкам было полно забот в лесу: собирали и сушили впрок грибы, дикие лесные груши и яблоки, орех, лещину.
Изредка Ярослав и Юрко наезжали по вечерам на мельницу к Яришке. Она заводила удивительные речи о древней старине, что слышала от старших. Мельничиха ставила на стол вкусную снедь. Под медовуху шел веселый разговор. Гости любовались красивой девушкой, пока не приходила пора идти ей на моление. Не сразу юноши освобождались от воспоминания о ней. Лишь потом, подъезжая к Соснову, Ярослав начинал говорить о Всеславе. Только она будет женой!.. Жена! Какое счастье таит в себе это слово!
Уже полгода прошло, как они расстались. Всеслава подарила ему золотую застежку к плащу работы лучших киевских златоковцев. На пряжке искусно изображена львиная голова, глаза из граненого изумруда горят на солнце зеленым пламенем.
— Будь смел, как лев, — сказала она, прикалывая застежку. — Но будь и осторожен: лев спит, а один глаз все видит, и уши все слышат.
Тихим летним вечером прощались они; он тогда сказал ей:
— Буду. Ты это узнаешь. Теперь я — князь!
— Вот, по-княжески и не суди строго: человек добр, только жизнь ожесточает его. Будь к своему народу справедлив и ласков, как был Ярослав Мудрый. Его любили люди, за ним шли все!
— Буду. Ты услышишь и это.
— Будь здрав и силен! — Она перекрестила его. — Я стану ждать тебя и твоих вестей.
— Я прискачу сам.
— Когда слава твоя засверкает, батюшка не станет перечить.
— Я добьюсь доброй славы!
— Ладно было бы! Но если беда страшная придет. Гордо держись! Ты — князь! Я буду молиться за твое спасение...
Светлый это был час, и он запомнился на всю жизнь. Ее слова вошли в душу навечно. И он шлет ей сейчас послания. Пронские гонцы каждый месяц скачут в Киев с вестями. И привозят ответ. Но хватит ли у нее сил ждать? Когда еще будут готовы новые свои хоромы? Когда все в Донском княжестве наладится? Не просватает ли ее отец, князь Киевский Рюрик, за королевича заморского? Их много, вертлявых и тонконогих, пестрыми табунами наезжают в Киев на смотрины прекраснейших русских княжон, ходят вальяжно или надутой павлиньей походкой, в смешном — расписных одеяниях, кривят тонкие губы: все им не так, все не по нраву!.. Только ахают и охают завистливо, когда речь заходит о богатствах Руси... Там, на западе, им все уши прожужжали о русских несметных сокровищах. У русских невест — богатейшее приданое.
