Ознакомительная версия.
Крейц схватился за читок, зубами сорвал пробку. Наташа подала ему стакан, жадно на все глядя. Крейц вылил в стакан почти все, но на мгновение остановился и опасливо спросил:
– А ты как же?
– Так здесь и одному мало… – ответила Наташа и ободряюще улыбнулась: – Ты садани сразу стакан, а то не проймет.
Крейц облегченно расслабился – все, все ему достанется! Такое счастье редко бывало с ним в последнее время. Вот разве что еще летом он, зайдя по нужде за зал игровых автоматов, нашел на земле рассыпанные кем-то из игроков двухрублевые монеты. Он ползал в траве и насобирал их больше тридцати штук. Это тоже было счастье, о котором приятно было вспоминать. Он потом не раз заходил на то место снова – вдруг кто рассыпал двухрублевики еще раз – но больше удача ему не улыбалась.
Вот этот момент – когда алкоголь уже налит, когда никто его не отберет – Крейц любил больше всего. Тут на душе становилось спокойно. Плохо будет потом, а сейчас – хорошо…
Крейц помедлил, а потом поднес стакан ко рту и медленно, смакуя, радуясь этой водочной горечи, выпил. Водка показалась ему крепче обычного, но он не удивился: «паленка» скорее всего, ну так и что? Не впервой. Огненная волна потекла по жилам. Крейц встал и пошел в комнату, чувствуя, будто рождается заново. Он нашел сигареты, сел на диван и закурил. Девушка вошла следом и со странным любопытством смотрела на него. Он не мог понять этот взгляд, да ему было и не до этого. Ему легчало.
Он закрыл глаза и немного посидел так. Потом открыл их, но понял, что в глазах все так же темно. Это удивило его. «Эк пробрало… – подумал он. – Давление что ли подскочило?». Он сидел, стараясь дышать спокойнее – давление у него по пьянке скакало не раз. Но тут поднялся шум в ушах, перехватило дыхание – Крейц все никак не мог продохнуть, а в животе полоснуло словно ножом. «Что за хрень?!» – подумал он, как всякий пьяница, привычный к встряскам организма, стараясь не волноваться лишнего. Он еще попытался встать и сказать девчонке, чтобы принесла воды, но вдруг понял, что почти не видит ее. Вместо слов получался хрип, а боль в животе стала нестерпимой.
– Что, поперек горла встал тебе метиловый спирт?! – вдруг услышал он. – Это тебе за моего отца, падаль!
«За какого отца, что она говорит?» – еще успел подумать Крейц, но тут страшная волна судороги прокатилась по его телу, и по телу вдруг выступил холодный пот – он еще успел почувствовать, что мгновенно взмокла рубаха. Сердце запрыгало в груди, как щенок. Против своей воли он задышал быстро, все быстрее, хватаясь руками за воздух.
– Ты покойник, слышишь, покойник! – доносилось до него. – Ты слышишь, тварь?! Это тебе за моего отца, Георгия Зощенко, ты помнишь, как вы убили его на новый год 10 лет назад!
Наташа торопилась – Крейц умирал слишком быстро, а ей хотелось, чтобы он успел понять, за что она убила его. Он смотрел на нее широко открытыми глазами, но не видел ее. Она кричала ему в ухо, но понимала, что он и не слышит. Потом он упал, забился, и обмяк. Наташа посмотрел на него. Потом запахнула куртку и тихо пошла из квартиры прочь. Крейца нашли только на четвертый день, когда запах, струившийся из квартиры, стал нестерпимым.
– Да я в юности знаешь, какие призы брала на соревнованиях по бальным танцам?! – кричала обесцвеченная, с ярким ртом на морщинистом лице, женщина в регистратуре поликлиники № 3. Это была Уткина, Наташа прочитала это по бейджику. Кутузов сказал ей, где видел Уткину, она пришла сюда, и первое, что услышала, войдя, был этот громкий визгливый голос.
«Отец ваш говорил, что с нее все и началось»… – сказал Кутузов Наташе. Она смотрела на женщину, из-за которой, видимо, и правда погиб ее отец. «Женщина как женщина. Не Гитлер… – думала Наташа. – Ну да, базарная баба, ну так что ж». Не то что ей было жаль Уткину или она устала убивать. Просто не похожа была Уткина на вселенское зло. Наташа смотрела на нее сбоку и ей странно было – вот из-за нее, выходит, и закрутилась та мясорубка, перемоловшая всю их семью? «Ну и что, хоть этой-то дуре было счастье в жизни?» – подумала вдруг Наташа.
– Вот нога болит – ты не представляешь, как тесно в этих машинах! А у меня ноги-то длинные, чуть подняла – а уже в потолок уперлась! – громко, на всю регистратуру и весь коридор, говорила Уткина.
– Нина Федоровна, не всех интересуют подробности вашей личной интимной жизни… – с укоризной сказала старая медсестра в очках.
– Нуда! – еще громче сказала Уткина и добавила: – Потому что не у всех она есть!
После этого она вышла из регистратуры и гордо, вертя толстым задом, пошла по коридору. Больные оторопело смотрели на нее со скамеек.
За Уткиной Наташа следила уже два дня. Накануне пошла за ней вечером и очень удивилась, что та поспешила не на автобус, чтобы ехать домой (адрес Уткиной был указал в судебных документах), а зачем-то на вокзал. Было еще не поздно, так что Наташа, смешавшись с толпой и идя сзади, видела, что Уткина решительными шагами направилась в сторону стоянки такси. «Санитарки на тачках домой ездят что ли?» – недоуменно подумала Наташа. Но Уткина никуда не поехала. Вот эти таксисты и были ее «личная интимная жизнь».
Рядом со стоянкой (сами таксисты называли ее «пятак») был небольшой скворечник – кафешка на два столика. Туда Уткина зашла с кем-то из таксистов, оттуда вышла спустя минут пятнадцать-двадцать. Походку Уткина имела расслабленную. Вместе со все тем же таксистом она влезла на заднее сиденье наглухо тонированной «Волги». Наташа по юношеской наивности не сразу и поняла, зачем они туда полезли, но другие таксисты начали тыкать друг друга в бок, указывать на начавшую раскачиваться «Волгу» и ржать. «Боже мой!» – подумала Наташа. Для нее любовь выглядела как-то иначе. (Она почему-то думала, что у Уткиной с этим таксистом любовь).
Уткина вылезла из «Волги» помятая, но счастливая. Таксисты отпускали разные шуточки, но Уткина умела осаживать их. Потом под аплодисменты из машины вылез таксист.
– Рисковый парень! – кричали ему таксисты. – Кто Нинку пятнадцать минут выдержал, тому надо Героя давать!
Таксисты знали Уткину давно – она ходила на «пятак» за сексом. Говорили, что когда-то она имела цену, требовала себе пирожных и цветов, капризничала при выборе напитков. Теперь она трахалась за выпивку, за покурить, просто за то, что с ней разговаривали, с ней смеялись, за то, что в эти минуты все было как тогда, много лет назад, когда она была молодой и правда красивой. Эти ощущения были ее наркотиком. Это была ее машина времени – когда волна удовольствия накатывала на нее, она снова чувствовала себя молодой, а больше ей ничего и не было нужно. Все чаще ей приходилось самой поить своих «кавалеров». Но Уткина напивалась с ними и сама, и для нее мир становился прекрасен.
Таксисты не удивлялись ей – в мире их профессии бывало всякое, почему бы не быть и Уткиной? – но многие уже брезговали ею. Появился даже обычай – всякого новичка заставляли переспать с Уткиной, и если не мог, говорили – не мужик. Новичок после такого приговора обычно уходил на другой «пятак». Так что в Уткиной была и польза. Да к тому же – блат в поликлинике. В общем, таксисты и Уткина были в чем-то родные люди.
Когда-то Уткина была молодая и ходила в короткой юбочке. Про соревнования тоже не врала. Как и где ее жизнь повернула не туда, она и сама не знала. Мать, пока была жива, говорила ей, что она «провыбиралась»: каким мужикам дала от ворот поворот! Уткина до сих пор делала вид, что гордилась этим и довольна жизнью на все сто. Она разыгрывала эту роль на работе, перед таксистами, да и перед собой, дома, наедине, не снимала этой маски. По утрам, садясь к зеркалу, она старалась на себя не смотреть, пока на лице не положен первый слой пудры или тонального крема. Потом был второй. Потом была помада, тени, тушь – много еще чем рисовала она у себя на лице маску счастья.
На суде она узнала, что один из задержанных летчиков погиб – помер от полученных в драке травм. «Слабак!» – сказала она тогда Давыдову. «А вот ты ничего, сильный…» – тут же начала ластиться к нему, надеясь, что перепадет ей от него немного молодой энергии. Про летчика она очень скоро забыла, и за десять лет вспоминала так, вскользь. Ну погиб, и что? «Надо меньше пить!» – говорила она, когда вспоминала эту историю в пьяных компаниях.
Она, куда деваться, слышала, какие шутки о ней отпускают таксисты и вокзальные менты. Таксисты не раз и не два подпаивали ее так, что потом она, временами приходя в себя, обнаруживала себя в клубке потных голых мужских тел. Но она старалась такое быстрее забыть и забывала.
Сегодня ей пришлось хуже обычного: таксисты, которых разобрало на шутки, подпоили ее и отдали в аренду в опорный пункт милиции, в будку, стоявшую тут же, на привокзальной площади. Менты не церемонились с ней: трахали сначала вдвоем, потом куда-то позвонили и, задорно воя сиреной, приехал целый наряд. Правда, пару ментов отказались, увидев, какого качества «товар», и это удивительным образом обидело Уткину.
Ознакомительная версия.
