Я не знала, сочтет ли начальство мой повод достаточно серьезным, но для меня он был просто вопиющим. И я поспешила занять очередь в его кабинет.
Зам. оказался милейшим человеком! По-моему, он не отказывал никому. Когда я приготовилась пустить слезу после слов:
– Помогите мне попасть к неврологу! В районной поликлинике мне не дают направление! – он мило улыбнулся и произнес:
– Ну не дают, – и не надо! Я вам дам направление к любому врачу. К кому вы хотите еще, кроме невролога? К сосудистому хирургу? К эндокринологу? К ортопеду? Пожалуйста! – и он быстро набросал на маленьком бумажном квадратике несколько слов для регистратуры. Я выскочила от него совершенно счастливая, несмотря на то, что уже оплатила в кассу прием у невролога и завела карту платного посещения. В регистратуре мне тут же поменяли карту на бесплатную, деньги возвращать я не стала – я была и так вполне довольна началом дня: талон к неврологу мне дали прямо на сегодня, я заняла очередь в кабинет, а мужа отправила погулять по территории. Была середина мая, погода стояла теплая и солнечная – чего сидеть в помещении, когда можно прогуляться.
Не прошло и часа, как подошла моя очередь.
Я открыла дверь, поздоровалась и вошла в кабинет. Врач сидела за столом и, видимо, заполняла карту предыдущего пациента. Мельком, не поворачивая головы, она взглянула в мою сторону, поздоровалась и продолжала писать, предложив мне сесть. Расстояние от двери до стола было всего четыре-пять метров, но этого ей оказалось достаточно, чтобы рассмотреть меня и сделать соответствующие выводы.
Когда она, наконец, закончила писать, посмотрела на меня, а я, опять торопясь от волнения, начала лепетать, что у меня нашли признаки болезни Паркинсона, и я хотела бы проконсультироваться на кафедре, она улыбнулась и сказала:
– Да какие там признаки! Вашей болезни уже как минимум лет пять!
Я обалдела! От всего одновременно. И от того, что болезнь все-таки есть, и от того, что болезни уже пять лет – значит, скоро мне уже умереть придется (как я вычитала в интернете), но больше всего – от того, как она все это определила, всего один раз, мельком, взглянув на меня, когда я вошла в кабинет. Об этом я ее и спросила.
Доктор опять улыбнулась и спокойно объяснила, что это единственная болезнь, для постановки диагноза которой не нужно никаких обследований и анализов. Только врач и пациент.
– Мы же сидим на этом! Я смотрю на Вас и вижу: Вы – наш пациент! А направление на кафедру я Вам сейчас дам, потому что диагноз нам ставить разрешают, а лечить – нет. Поэтому Вы пойдете на кафедру, там Вам назначат лечение. Потом опять придете ко мне, я дам Вам выписку для Вашей районной поликлиники. Потом Ваш невролог направит Вас в окружной диагностический центр к паркинсонологу. Тот поставит Вас на учет, даст рекомендации по лечению, напишет заключение для невролога Вашей районной поликлиники, а тот, в свою очередь, уже будет выписывать Вам рецепты на лекарства, которые Вам положены: некоторые основные – бесплатно, а какие-то придется и покупать.
Слушая ее, я совсем сникла: и от подтверждения диагноза, и от тех перспектив «хождения по мукам», которые она мне описала.
Но она была в этом не виновата, и я на нее не сердилась. Более того – она была мне глубоко симпатична.
Видя мое расстроенное лицо, она сказала:
– Да не расстраивайтесь Вы так! У Вас самая хорошая форма болезни – смешанная. И благодарите того, кто распознал ее на такой ранней стадии и посоветовал, куда обратиться. А жить Вы будете долго и умрете не от этой болезни! Лекарств сейчас много, Вам подберут то, что подойдет именно Вам, и все будет хорошо.
Живут с этой болезнью обычно долго, и у Вас никогда не будет ни инфаркта, ни инсульта.
– Это почему же? – полюбопытствовала я.
– Этого пока не знает никто, но это статистический факт!
– Знаете, мне пока достаточно и Паркинсона!
– Вот и хорошо, им и занимайтесь! – весело сказала невролог. Через полгода приходите – посмотрим, как у Вас пойдут дела.
Она каким-то непостижимым образом спустила с меня весь страх, ничего особенно не предпринимая. Она была из тех, настоящих врачей «от бога», от одного разговора с которой мне уже стало гораздо легче. Я уже не готовилась к ужасам болезни и даже смерти, а поняла, что это – не конец света. Надо жить и бороться!
– А в интернете Вы поменьше читайте. Там такое напишут – мало не покажется!
– А как же про пять лет?
– Так это – если не лечить, и если болезнь определили уже на последней стадии! – успокоила она меня. А у Вас еще только самое начало. Так что Вам пугаться нечего. Принимайте лекарства и живите, как все обычные люди. Паркинсонизм – это не болезнь, а просто особенность Вашего организма с определенного возраста. Вам можно все: работать, заниматься спортом, ездить на экскурсии, плавать в бассейне, встречаться с друзьями, выпить вина, танцевать – в общем – все, что Вы делали до того, как узнали о своей болезни. И чем более активный образ жизни Вы будете вести, тем меньше Вас будет донимать болезнь. Вот так!
Невролог меня просто очаровала. Она была невысокого роста, мне показалось, что ей где-то 45–48 лет, (потом я выяснила, что 60).
Очень легкая, подвижная, улыбчивая, с короткими кудрявыми волосами, она просто летела по коридору больницы и заражала нас всех своей энергетикой. С тех пор я прихожу к ней не столько за лечением, сколько за очередной порцией оптимизма.
Запомните это имя: Попова Татьяна Владимировна. И если Вам когда-нибудь понадобится консультация невролога – лучшего я Вам порекомендовать не смогу! Да и зам. зав, к которому я ходила за направлением, сказал, что она – лучший невролог у них в клинике, и отзывы пациентов о ней только самые восторженные.
Глава 4. Кафедра экстрапирамидных исследований
Я вышла от Поповой несколько успокоенная. Это, конечно, еще не заключение кафедры, но это мнение специалиста, и оно меня несколько подбодрило. Я стала дышать спокойнее, перестала напряженно вслушиваться в свой организм и выискивать дополнительные симптомы паркинсонизма, благо в интернете начиталась всякого, и теперь была подкована на все сто.
Я снова отправилась в регистратуру записываться на прием, теперь уже – на кафедру. Талон дали только на следующий вторник. Значит, еще неделю ждать заключения специалистов. Но это все-таки быстрее, чем ждать талона в свой диагностический центр.
Всю эту неделю я переживала три первые стадии поведения человека в такой ситуации:
Первая – животный страх надвигающейся ужасной неизлечимой болезни и невозможность ее предотвратить;
Вторая – Господи, ну почему именно я стала этой одной из ста тысяч!?
Третья – Надо же что-то делать!
Я рыдала потихоньку, закрывшись в ванной, и громко, когда была дома одна.
Я причитала как на похоронах и скулила как побитый щенок.
Я хотела лучше умереть прямо сейчас, чтобы не дожить до тех ужасных последствий болезни, о которых я прочитала в интернетских статьях и на форумах.
Я пыталась высчитать, сколько лет мне осталось жить в сознательном состоянии, и что я успею за это время сделать: дожить до окончания внучкой школы – это еще 12–13 лет. Могу не дотянуть. Ей всего 4 года в январе исполнилось. Мужа одного оставлять тоже не хотелось – он без меня пропадет. Конечно, не пропадет, но со мной-то лучше! При условии, что я буду в дееспособном состоянии. И т. д. и т. п.
Муж, как мог, успокаивал меня. Говорил, что не допустит моей смерти:
– Жена должна мужа в последний путь проводить, а не наоборот! Вот похоронишь меня, а дальше уж как хочешь. Хоть замуж выходи! – шутил он.
В таких метаниях – от отчаяния до здравых рассуждений – неделя пролетела довольно быстро. Во вторник в десять утра я уже сидела под дверью врача на кафедре экстрапирамидных исследований.
Назвать это место солидным учреждением даже с натяжкой было невозможно. Кафедра располагалась на последнем этаже семиэтажного корпуса. Судя по его виду, ремонта там не было со дня его постройки, примерно лет 25–30. Лифт ходил только до шестого этажа. Затем надо было зайти в маленькую дверцу, завешанную какими-то объявлениями – прямо как в каморке у папы Карло, подняться по лестнице на седьмой этаж, пройти через темный коридорчик и попасть, наконец, на этаж. В коридор, покрытый ободранным линолеумом такого же возраста, как и сам дом, выходило несколько таких же обшарпанных дверей с именами их хозяев.
У каждого кабинета стояло по 2–3 стула. Посетителей было гораздо больше, – они подпирали облезлые стены, хотя им бы очень не помешало сесть. Пациенты, как обычно, пришли пораньше, а врачи, тоже как обычно, где-то задерживались. Они пролетали мимо нас из кабинета в кабинет, куда-то звонили по мобильникам, что-то оживленно обсуждали между собой. А мы смиренно ждали, когда же они, наконец, обратят свое внимание на нас, недостойных, которые притащились чуть свет и мешают им работать.
