id="id8">
Глава 7, в конце которой Василиса попадает в Навь
Полет вышел коротким. Василиса только и успела подумать, что это чистой воды самоубийство — вот так сигать в колодец. Больше ничего не успела. Ледяная вода вонзилась тысячей игл. Выбила из легких воздух, и он резвой стайкой пузырьков взвился вверх. Василиса запаниковала, забарахталась и вдохнула воду. Горло тут же обожгло. Вырвался беспомощный кашель. Легкие сдавило. Глаза залило черными пятнами.
«И впрямь самый быстрый путь к Калин-мосту», — вспыхнула последняя мысль перед тем, как тьма укутала безмолвным саваном.
Есть в пробуждении короткий миг Порога, когда ты не осознаешь себя. Не знаешь, существует ли мир вовне, и являешься ли ты его частью. Миг, когда сознание, растворенное в безграничной Вселенной, наполняет собой человеческое тело. В какой-то момент рождается понимание: у тебя есть ноги, руки, и они, что совсем уж удивительно, подчинены твоей воле. Происходит это понимание порой столь стремительно, что не ухватишь за юркий хвост. А ведь именно этот миг знаменует твою личную, каждодневную победу жизни над сном. И лишь те, кому довелось взглянуть в глаза Смерти, помнят момент Порога лучше иных. Они постепенно выныривают из зыбкого ничего, возвращаясь в мир живых с неторопливой основательностью.
Василиса сначала ощутила ровную поверхность под собой, потом прислушалась к собственному дыханию, радуясь тому, как размеренно, спокойно, без свиста и хрипов, проходит воздух через легкие. Ощутила тяжесть колючего одеяла на голой коже, мягкость света, оглаживающего веки. Вспомнила, кто она, и даже успела понадеяться, что все злоключения, произошедшие с ней, — лишь сон. Но тут пришла боль. Скрутила тело, доказывая реальность воспоминаний. Василиса застонала.
— Не сдерживайся, деточка. Голоси. Через звук и боль выйдет. Ее вообще, проклятую, в себе держать нельзя. Иначе темным хладом отравит тело.
— Боль — это лишь защитный сигнал организма на повреждение тканей, — прохрипела Василиса и повернула голову на звук. С трудом разлепила каменные веки, силясь рассмотреть ту, что приняла ее.
Над постелью стояла женщина: плосколицая, с белыми, без зрачка и радужки, глазами. Черные, жесткие волосы незнакомки были завернуты так, что казалось, будто из головы у нее растут два крепких рога. Перед кожаной короткой рубахи пестрел всевозможными бусинами, лентами, косточками, лапками, перьями и прочими оберегами. Возраст хозяйки не поддавался прочтению, впрочем, как и выражение бесстрастного лица. Она протянула Василисе исходящую паром чашку.
— Жирный бульон, вкусный. Пей. Подняться можешь? Кости я тебе срастила. Хорошие кости теперь, крепкие. Носи на здоровье! Земля мало взяла. Лавиной в Поясовых горах, ночным детским плачем и гибелью цветка герани у одного промышленника. Неплохо, ей-ей хорошо. Была б ты чародейкой, дороже обошлось бы. Чародеек Эфир держит, Земля не любит, дорого просит.
Василиса приподнялась. Тело ныло, но острой боли, как при переломах, не было.
— Ты лекарь, магичка? Как ты меня вылечила? Сколько я без сознания пролежала? Мне к Калин-мосту надо. – Василиса поморщилась. По горлу словно теркой прошлись.
Странная женщина ткнула пальцем в чашку и уставилась на Василису белесым, немигающим взглядом. Боярыня отхлебнула бульон и едва заметно скривилась от рыбного вкуса. Первый глоток дался тяжело. Питье обжигало губы, коробило больное горло, лавой стекало в нутро.
Но постепенно вернулось умение воспринимать мир и делать выводы. Она огляделась кругом. Простой бревенчатый сруб в пять шагов. Без окон, зато с печкой-лежанкой во всю стену, земляным полом, пыльными вязанками трав и всякой снеди. В добавок ко всему этому жуткого вида хозяйка. Порог. Стоило сразу догадаться, что занесло ее в Северный феод, к чуди белоглазой. А может, и вовсе в Межмирье, тогда до Калин-моста и впрямь рукой подать.
Хозяйка, убедившись, что гостья покладисто пьет бульон, села, взяла в руки нож, кость и принялась из нее что-то вырезать, ворча про себя:
— Мааагичка. Слово-то какое юркое. Откуда только вылезло! И что несет? Неясно. А по большому счету, за какими словами не прячься, Кощъ все равно найдет. – Потом подняла свои бесцветные глаза на Василису, посмотрела в упор и твердо, четко выдала вердикт:
— Не она. Но причастная. Первый вестник, первый ключ. Малая косточка, брошенная в чан, создаст большой шум и разбудит Коща магам на погибель. Поспешать надо. Хотелось бы помереть к тому времени, а дел еще невпроворот. Гой, Премудрая, может останешься мост сторожить? Я тебя на заставу определю, будешь к жениху своему в Навь на вечёрки хаживать.
Василиса дернулась, отчего остатки бульона разлились на постель.
— Мать честная! – чуда всплеснула руками. — Кто ж теперь пожар в Лесном феоде тушить будет?! — она выхватила у Василисы чашку, замерла, словно прислушиваясь к миру, потом пробубнила: «Никто видать. Дороже выйдет», — и разбила ее об пол.
— Так хоть узнают пораньше. Эх. Жалко. Хорошая была чашка, полезная. И не смотри на меня своим лекарским взглядом. Не скудоумная я, это в тебе знаний о мире меньше, чем в той чашке, что я нынче с полом встретила. Полу-то хоть бы хны, а чашка вдребезги. Зато великой цели послужила. Хочешь, как она? Нет? И у меня оставаться не хочешь? Я б тебя землю слушать научила. Жааль. Молодец, тогда помни кто ты, и не забывай зачем ты отправилась в Навь.
— Я и так…
— Вот и умница, — не дала договорить чуда. — Там у печи бадья с водой. Мойся до бела, да надевай чистое. Я тебе платье свадебное подготовила, чтоб в этот раз ты жениха чин по чину встретила. Блуза – паучий шелк. В мороз греет, в жару студит, от ветра кроет. Душегрея – куний мех. А шаровары-то! Эх, видел бы их мой дед… Монисто тебе дам золотое, колты эмалевые. Царицей станешь. Василисой Премудрой!
Царицей Василиса становиться не собиралась, потому промолчала, не желая лишний раз спорить со странной хозяйкой этого дома, а вот от мытья не отказалась.
Пенная, горячая вода забрала беспокойства последних дней, наполнила силами. Страх перед неведомым отступил, затаился, не получая подпитки. Чего бояться в тепле и сытости? Тревога не еда, какой толк ею впрок напасаться?
Намытая, распаренная, разомлевшая после горячей воды, Василиса приняла от чуды свадебный наряд и ахнула. Хозяйка не шутила, то и впрямь были штаны, бранного тканья блуза и короткорукавная свита на меху. Все пошито по моде тех давних времен, когда и мужчины, и женщины магическим повозкам предпочитали лошадей, а переговорам — сражения…
— Я не надену этого! Срам какой девице в
