люди, есть Бог единый в разных лицах. Или, скорее, их двое: бог Добра и бог Зла; Гор и Тифон. И пребывают они в вечной вражде, сражаясь за души существ, созданных тем Божеством, невидимым и непознанным, но извечно сущим, которое правит за далекими звездами, единственное в своем исполненном благоговения величии, и из своего безымянного жилища глядит вниз на богов и людей — кукол в Его руках; на вращающиеся миры, что порождают их, на океаны пространства между ними, и на дух, вдохновляющий дыхание жизни. Так было в начале начал, так происходит сейчас, и так пребудет вечно. Во всяком случае, в этом меня наставляла мудрость моего Учителя Нута, и все это, следуя его путем, познала моя ищущая душа... Ну а теперь еще раз — прощай.
Калликрат поднял на меня взгляд и пробормотал:
— Прощай, Дитя Исиды! О, какое верное имя дали тебе — Дитя Исиды и Дочь Мудрости! — И было благоговение во взгляде и голосе его.
Теперь, как никогда, этот человек боится меня, подумала я. А разве может мужчина полюбить ту, которую боится? Ведь любовь и страх — два противоположных берега, и нет моста между ними. О! Зачем я заговорила с ним о возвышенных вещах, которые его дух едва ли в состоянии взвесить либо понять? Быть может, я сделала сие потому, что мне так одиноко и не с кем поделиться, некуда излить свой разум? Нет рядом ни единой чаши из золота или алебастра, и потому моя глубокая, бьющая через край мысль должна литься в первую же оказавшуюся под рукой простую миску из глины? А ведь это все равно что наполнить бесценным вином вымазанный дегтем сосуд, который оно непременно разорвет.
Конечно же, мне следует поучиться у этой Аменарты, она прекрасно знает, как обращаться с мужчиной вроде Калликрата — только-только начинающим задумываться, еще стоящим в нерешительности и страхе у подножия крутой тропы с рытвинами и зыбучими песками, усеянной острыми камнями, переплетенной безжалостными терниями и окаймленной обрывами, из которых нет выхода, той тропы, ступить на которую долго еще не отважится он без проводника.
Аменарта же ведет его другой дорогой, дорогой смертной страсти, предлагая возлюбленному перестать смотреть на звезды, а вместо этого плести венки из придорожных цветов, обладающих дурманящим ароматом, и увенчивать ими свое и ее чело. Она говорит с ним о делах насущных, о радости вчерашнего дня и обещаниях завтрашнего, даже о пище, которую он вкушает. И все это время она плетет чары, которым учил ее отец, укрепляя путы вокруг Калликрата, намереваясь еще крепче привязать его к себе — навеки. Да, как позлащенная паучиха, эта чернобровая полногрудая ведьма закутывает его в свою колдовскую паутину, связывая все крепче и обездвиживая, пока наконец не спеленает окончательно, и будет лежать он тогда и глядеть на нее, недвижимый, словно запеленатая мумия.
Такими были мои мысли, и я глубоко в душе сознавала, что пробудило их: самая мерзкая из всех причин, но и самая распространенная — не что иное, как ревность одной женщины к другой. Поскольку теперь я знала правду, далее скрывать ее стало невозможным: понимание пришло ко мне, когда Калликрат рассказывал свою печальную историю. Я любила этого человека. И любила всегда — возможно, с тех пор, как впервые увидела его на далеких Фивах, и уж наверняка с того момента, когда, наряженная богиней и укрытая покрывалом, я поддалась естественному побуждению и поцеловала его в губы.
О, я глубоко похоронила в себе эту правду, но сейчас она восстала, словно призрак из могилы, и напугала меня своими безжалостными, неугасимыми глазами. Я любила этого человека и всегда буду любить лишь его одного, и никого другого. А он — он боялся меня и одновременно боготворил, как боготворят некий возвышенный дух. Калликрат попросту не мог любить меня, так высоко вознесшуюся над ним.
Да, я ревновала, если только и в самом деле великое может ревновать к ничтожно малому: хотя мы с Аменартой страшно далеки друг от друга, как два континента в океане, все же обе мы женщины, возжелавшие одного мужчину. В душе моей не было ревности — я знала, что в конце концов одержу победу, будучи тако сильной и хорошо защищенной от стрел времени. Однако ревновала я во плоти. Калликрат рассказал, что Аменарта родила ему ребенка и надеялась подарить еще одного, но... но я сама жаждала стать матерью его сына. Ведь разве не правда, что существует непреложный закон: в то время как мужчина любит женщину ради нее самой, женщина любит мужчину больше всего потому, что он может стать отцом ее ребенка и, благодаря чуду мироздания, даже поверженный в прах, оберегает ее от вечного забвения?
Я призадумалась. Да, я любила этого человека и хотела, чтобы он стал моим, я мечтала возвысить Калликрата, сделав себе ровней, если такое когда-нибудь возможно, и научить его чудесным вещам, и открыть ему тайный свет, горящий в моем сердце, и вести его далее, куда укажут нам лучи лишь моей священной звезды. Но как сие осуществить? Эта женщина, облаченная в тирский пурпур, достойный украсить царский трон, которого она добровольно лишилась, полагала по недомыслию, что я способна отравить ее. Подумать только, она верила, будто Айша, подобно евнуху Багою, опустится до того, чтобы дать ей смертельный яд и тем самым избавиться от соперницы. Да никогда! Если не смогу я победить в честной борьбе, если заслуживаю поражения — значит пусть я проиграю. Будь хоть сто раз жизнь Аменарты в моих руках, никогда не пожелаю я просто уничтожить ее.
Но что же можно сделать? А ведь она права. Я старею. Кислота беспощадного времени разъедает меня, и моя красота уже больше не та, что прежде. А она сама, о, она по-прежнему пребывает в ореоле сияющей женственности. Если я хочу победить соперницу, то должна перестать стареть!
Огонь жизни! Ах! Тот самый огонь, что, по легенде, наделяет даром вечной жизни, и безупречной юности, и такого очарования, какому даже сама Афродита может только позавидовать. Кто так говорил? Учитель Нут, которому известно все. Но ведь сам Нут не входил в огонь, тогда как же он узнал? Разве что ему было откровение? Мне, во всяком случае, он запретил пробовать из того кубка, быть может, потому, что не сомневался: это убьет меня, которую он мечтал сделать своей преемницей, поручив возродить здесь, в Коре, великое царство, народ которого станет поклоняться богине Исиде.
И все же история эта
