– Уж так и быть… Как исключение… Я бы сам с радостью. Приказ такой…
Но Володька уже прошел…
Сергей с любопытством глядел на эту сцену, а когда они вошли в зал, сказал:
– Пойдем наверх, там уютней.
Но Володька остановился посреди зала и оглядывал ресторанное великолепие этого "коктейль-холла", которого еще не было в Москве, когда он уезжал в армию.
Да, это был не обыкновенный ресторанный зал какого-нибудь "Иртыша" или самотечной "Нарвы", где когда-то бывал Володька, – это для него было дворцом… Наверх шла широкая лестница, устланная темно-вишневым ковром, справа – полукруглая стойка с высокими стульями, за которыми сидели мужчины в гражданском и тянули что-то из соломинок. За стойкой стояла хорошенькая девушка.
Несовместимость этого с тем, что все еще стояло перед его внутренним взором – изрытого воронками поля, шатающихся от усталости и голода бойцов в грязных шинелях, бродящих от шалаша к шалашу в поисках щепотки махры, вони от тухлой конины, незахороненных трупов, – была так разительна, так неправдоподобна, так чудовищна, что у Володьки рука невольно полезла в задний карман бриджей – ему захотелось вытащить "вальтер" и начать палить по всему этому великолепию – по люстрам, по стеклам, по этому вишневому ковру, чтоб продырявить его пулями, услышать звон битого стекла… Только это, наверное, смогло бы успокоить его сейчас, но Сергей, внимательно наблюдавший за ним, взял его под руку:
– Пойдем… Сейчас выпьешь, и все пройдет…
Они поднялись наверх, заняли столик, к которому моментально подошла черненькая официантка и, ослепительно улыбнувшись, сказала:
– Добрый день, Сергей Иванович. Вам, как всегда, бренди? Или мартини?
– Познакомься, Риммочка. Это мой друг… Только вчера с фронта, так что, сама понимаешь, обслужи нас – шик модерн.
– Разумеется, Сергей Иванович, – ответила она, протянув Володьке руку, и как-то многозначительно пожала Володькину своими теплыми мясистыми пальцами.
Володька все еще не мог прийти в себя и сидел набычившись, чувствуя, как нарастает внутри что-то тяжелое и недоброе… Ему было совершенно невозможно представить, что этот зал и болотный пятак передовой существуют в одном времени и пространстве. Либо сон это, либо сном был Ржев… Одно из двух! Совместить вместе их нельзя!
А Риммочка тем временем уже принесла высокие бокалы, наполненные чем-то очень ароматным и, видимо, очень вкусным, потому что Сергей уже причмокивал губами.
– Ну, давай, за твое возвращение… живым, – протянул он Володьке бокал. – Да, живым, – добавил он дрогнувшим голосом, положив руку на Володькино плечо.
И Володька оценил и сердечность тона, и дрогнувший голос. Для Сергея, не отличавшегося сентиментальностью, это было уже много.
– Пей.
Володька взялся за соломинку, втянул в себя что-то освежающее и необыкновенно вкусное.
– Ну, как мартини? – спросил Сергей, улыбаясь.
– Мне стрелять охота, Сережка, – тоскливо как-то сказал Володька.
– Не глупи… Это пройдет. Тыл есть тыл, и он должен быть спокойным.
– Серега, но ты-то почему здесь, с этими?… Да еще Сергеем Ивановичем заделался…
Сергей засмеялся:
– Привыкаю помаленьку. Я ж теперь знаешь кто?
– Мать что-то говорила…
– Я коммерческий директор. Ничего не попишешь – семья, ребенок…
– Я сегодня услышал от одного: хочешь жить – умей вертеться. Это что, лозунг тыла?
– Все гораздо сложней, Володька, – очень серьезно произнес Сергей, и по его лицу прошла тень. – Рассказывай, что на фронте?
– Поначалу наступали, и здорово. Драпал немец дай Боже. А потом выдохлись. Возьмем деревню, а на другой день выбивает нас немец. Опять берем, опять, гад, выбивает. Так по нескольку раз – из рук в руки. Ну, а затем распутица, подвоза нет, ни снарядов, ни жратвы… Вот в апреле и досталось. – Володька отпил из бокала, задумался, потом досказал: – Я, разумеется, храбрился… перед людьми-то, все-таки ротным под конец был…
Но досталось, Сергей, очень досталось. И не спрашивай больше. Отойти мне надо.
– Понимаю, – кивнул Сергей. – Только один вопрос: за что медаль?
– За разведку… "Языка" приволок.
– Ого, это кое-что значит.
– Для меня это слишком много значило, – тихо сказал Володька и опустил голову.
Они молча потягивали мартини, а Риммочка все приносила и приносила бокалы, и Володька пил, надеясь, что хмель как-то забьет душившую его боль, но мартини не помогал…
Перед глазами проплывали одно за другим лица оставшихся ребят его роты, их обреченные глаза, их оборванные ватники, их заляпанные грязью обмотки… Да, за них было больно ему сейчас, больно так, будто рвали из души что-то.
– Мне стрелять охота, – опять пробормотал он почти про себя.
– Не дури! У тебя действительно пистолет с собой?
– С собой.
– Это уж глупость! Для чего таскать?
Володька ничего не ответил, но немного погодя спросил:
– Они что, все такие нужные для тыла? – обвел он глазами зал.
– Ну, знаешь, хватит! Тебе прописные истины выложить, что победа куется не только на фронте… – чуть раздраженно буркнул Сергей.
– Да, я понимаю… Но вот этого лба, – показал он пальцем на полного мужчину, – мне бы в роту. Плиту бы ему минометную на спину – жирок быстро спустил бы… А то за соломинку держится.
– Это становится смешно, Володька. Ну, хлебнул ты горячего, так все, что ли, должны этого хлёбова попробовать? Ты же не удивляешься, что работают кинотеатры, что на "Динамо" играют в футбол, что…
– Тоже удивляюсь, – прервал его Володька. – Ладно, ты прав, конечно. Нервишки…
– Тут же мальчишек полно, которым призываться на днях, ну и командированные… Набегались по наркоматам, забежали горло промочить…
– Ладно, – махнул рукой Володька.
И тут подошел к ним высокий, хорошо одетый парень с красивым, холеным лицом, который уже давно поглядывал на Володьку с соседнего столика, словно что-то вспоминая. Володьке тоже казалось, что где-то встречались они, но припомнить точно не мог.
– По-моему, мы знакомы… – неуверенно начал парень.
– Как будто, – поднял голову Володька и вдруг сразу вспомнил, но вида не подал – ох, как обрадовался он этой встрече. – Да, мы где-то видались. В какой-нибудь довоенной компании, наверно.
– Возможно.
– Там твоя девушка сидит?
– Да, – подтвердил тот.
– Познакомь. А?
– Что ж, пожалуйста. У нее брат на фронте, ей будет интересно с тобой поговорить.
– Может, не стоит, Володька. Нам уже пора, – Сергей увидел по Володькиным глазам, что назревает неладное.
– Стоит, – промычал Володька и направился к столику.
– Вот товарищ хочет с тобой познакомиться, Тоня.
Девушка подняла голову, хотела было мило улыбнуться, но, столкнувшись с шальными глазами Володьки, испуганно отпрянула, как-то сжалась, но быстро овладела собой.
– Тоня, – представилась она и протянула ему руку.
– Володька. Лейтенант Володька. – Он охватил ее тонкую кисть своей шершавой, заскорузлой, еще со следами ожогов, еще как следует не отмытой лапой и крепко пожал.
– Больно! – воскликнула Тоня.
– Извините, отвык от дамских ручек, – усмехнулся Володька.
– Почему так странно – лейтенант Володька? – спросила она, потирая кисть правой руки.
– Так ребята в роте прозвали… Наверно, потому, что я хоть и лейтенант, но все-таки Володька, то есть свой в доску…
– Присаживайся, – пригласил парень.
– Спасибочко…
Перед дракой Володька всегда был спокоен и даже весел, и сейчас шальной блеск в его глазах потух, а большой лягушачий рот кривился в вполне добродушной улыбке. Тоня, видно, совсем успокоилась и глядела на него с некоторым любопытством, ожидая рассказа о его фронтовых товарищах, прозвавших его так чуднó, но вроде бы ласково. Но Володька молчал. Он еще не знал, с чего начать.
– Мой брат на Калининском… И очень давно нет писем, – сказала Тоня.
– Я тоже оттуда… Распутица… Значит, брат на Калининском, а вы… тут. Интересно…
– А почему бы нам здесь не быть? – с некоторым вызовом спросила Тоня.
– Я не про вас, а вот про него.
– У Игоря отсрочка, он перешел на четвертый курс.
– Уже на четвертый? Ох, как времечко-то летит… Не вспомнил, где мы встречались?
– Пока нет, – ответил Игорь, пожав плечами.
– Напомню… Тридцать восьмой год. Архитектурный институт. Экзамены… И оба не проходим по конкурсу. У тебя даже, по-моему, на два балла меньше было.
– Да, да, верно… Ох уж эти экзамены… – заулыбался тот, не заметив пока в голосе Володьки странных ноток.
– Но ты все же поступил? – Володька поднял глаза и уже не сводил их с Игоря.
– Да, понимаешь, был некоторый отсев – и… мне удалось…
– С помощью папаши?
– Нет, я ж говорю… отсев… Освободилось место.
– А на следующий год вы поступили? – живо спросила Тоня, видно желая переменить разговор.
– Поступил… Но через пятнадцать дней… "ворошиловский призыв". Помните, наверно?
