Василису.
— Ты же мне снишься?
— Снюсь.
— А я тебе?
— И ты мне.
— Тогда все честно, — и не отрывая взгляда от лица Василисы, потянул за шнурок рубашки. Провел ладонями по плечам, разгоняя толпу мечущихся мурашек. И Василису накрыло волной. Волной холодного воздуха и жара поцелуев, общего шёпота и рваных движений. Разбуженные тени плясали в такт мерцанию свечи. Сливались в единое целое и распадались на тысячу искр…
Разбудило ее ворчание меча:
«Старуха уже давным-давно улетела, а ты спишь, словно дел нет. Вставай, забыла про полный чулан рубах нестираных?»
Василиса потянулась и села. В крохотное волоковое окошко бил свет. Прошедшая ночь осталась на губах горькой сладостью. Куда полез Оган, а главное — зачем? Какое ему дело до ее бед? Но нет же, дал обещание и пошел его исполнять, лишь собственным словом гонимый. А если и впрямь родной отец отправил ее в Навь, подстроив смерть Велимира, то ждет змеича большая беда.
«Эх, и весточку не пошлешь. Вот дуреха! Ночью надо было не в тепле мужских рук нежиться, а отговаривать».
Ее душевные переживания прервал меч: «Ты будешь за работу браться? Рубахи, знаешь ли, сами себя не постирают. Прошло время размышлений, настала пора действий. Давай, бегом».
— А ты мне разве не поможешь? – Василиса все еще пребывала в ночных думах.
Если бы клинок мог закатить глаза, то непременно сделал бы это.
«Ну, я точно не похож на родовую куклу, а ты не напоминаешь мне деву в беде. Так что сама справляйся. Ведьма ты или погулять в Навь вышла?»
Ведьмой себя Василиса не ощущала, но за работу пришлось браться. Она отворила дверь в чулан и едва успела отскочить от обрушившейся на нее горы грязного белья. Огляделась. Выудила из-под стола старую корзину, вытрясла из нее пауков и сгрузила одежду. За бочкой с огурцами нашла рубель, а в подклети ступу, доверху наполненную крепким щелоком. Все это снесла к ручью. Опустила руку в воду и тут же отдернула. Не вода, а лед жидкий.
— Так я только пальцы себе отморожу, — Василиса задумчиво посмотрела на ручей. Журчит себе, искрится. С одного бережка нечто, на заводь похожее. Если камнями обложить да мхом заткнуть, то вода почти сочиться не будет. Сказано – сделано. А пока суд да дело костерок разожгла. Ни трута не понадобилось, ни тряпицы. Стоило один раз кремнем провести, как запрыгали веселые искры, накинулись на сухие ветки, стали их грызть, да камни калить. Те камни если в воду кинуть, нагреют ее. А следом можно щелок лить, да рубахи бить.
Но стоило взять первую одежду, как перед Василисой закружились чужие дела, мысли, речи.
Боярыня услышала, как наяву, голос мачехи. Вот та считает гривны, вот кружится возле зеркала, примеривая новый туалет. Вот рыдает, уткнувшись в подушку, узнав, что боярство у ее мужа не наследное и сыну его не передать. Василиса отняла руки. Отдышалась, посмотрела на надутую, словно рыба-еж, рубаху.
— Вот оно значит, как... выстирать, стало быть… чтоб лучше прежнего стали. Ох, заботлива матушка Двуликая, ничего не скажешь.
Но делать нечего, пришлось, сцепив зубы, оттирать липкие пятна чужого высокомерия, жирные подтеки праздности и заскорузлую ржавчину злобы. Наконец Василиса провела рукой по лбу и кинула мачехину рубаху на рябиновый куст. Готова. Следующей шла одежда матушкиного супруга, боярина Сабурова. Бывшего купца, а ныне уважаемого гражданина. У него были заляпаны грязью нечистых сделок рукава и едким желтым страхом спина вдоль позвоночника. Эту грязь пришлось замачивать и тереть рубелем.
Все утро Василиса стирала одежду друзей, знакомых, родственников. Удаляла пятна обид, копоть гнева, подтеки лени. Она узнала чаяния и страхи царя, секреты подружек, причины ссор коллег. Ей открылись придворные тайны и подоплеки дворцовых интриг. В один прекрасный момент все смешалось и стало казаться, что нет конца человеческим порокам. Но тут, почти на самом дне корзины, ей попался, расшитый драгоценными камнями наряд царицы Катерины. Стоило коснуться его, как в Василису хлынули навязчивый страх и злость. Страх потерять свое положение и злость на каждого, кто встанет на царственном пути. Камни царапали руки, а чужие мысли раздирали душу. Перед Василисой мелькали один за другим события минувших лет, и она не могла поверить в то, что женщина, считавшаяся в Гардарике мудрейшей из жен, собственными руками травила любовниц царя, душила слуг и шантажировала милостников.
В какой-то миг Василиса увидела и узнала себя. Она помнила тот день. Ей едва исполнилось семь, они с матерью пришли во дворец на день проверки сил. Только вот сейчас все происходящее виделось глазами царицы Катерины.
Пока бастрючка играла со старой тряпичной куклой, проходя первую в своей жизни инициацию, царица ворковала с бывшей мужненой фавориткой, осыпая ее подарками. Катерина была щедра, ведь каждый дар ее нес в себе черные споры смертельных проклятий…
— Я не буду стирать это мерзкое платье! – Василиса, захлебываясь слезами, отбросила от себя наряд. — Не прикоснусь здесь ни к чему больше! – Она пнула корзину и сбежала в дом.
Стоило ветхой двери захлопнуться, как на поляне возник меч, засветился ярким светом, осыпался искрами, и где он стоял, появился черноволосый, горбоносый ведьмарь. Кощъ огляделся, покачал головой недовольно, поджал тонкие губы. Присел на корточки, раскидал камни в запруде, выпустил резвую воду на волю.
Поднял платье царицы Катерины и ту последнюю рубаху, которая из корзины выпала, кинул в ручей и произнес:
— Много в моей жизни было всякого, но одежду за слезливыми девицами достирывать не приходилось. Эй, рыбы, сколько вас тут ни есть, сплывайтесь, стекайтесь, отстирайте платье царское да рубаху молодецкую. Так, чтоб стало чище прежнего.
Закипел ручей, забурлил, наплыло рыб видимо-невидимо, мигом оттерли с одежд грязь да пятна старые. Выудил платье Кощъ, бросил, не глядя на куст рябины. А вот рубашку достал, развернул да головой покачал.
— Эх, Василисушка, не лила б ты слезы почем зря, а присмотрелась бы хорошенько к последней рубахе, небось бы и узнала о своем князе побольше. Например, отчего у него по вороту брачный узор идет, а тебя к его ложу ночами притягивает. Но нетерпеливому да горячему нраву правда в самый темный час является и самой дурной стороной поворачивается.
Вечером зареванная и тихая Василиса вышла во двор, не глядя, собрала стираное, подхватила невесть откуда взявшийся меч и, беспрерывно шмыгая носом, пошла в дом. Там прокатала каждую рубаху рубелем да сложила ровно. Вычистила золу из
