Вот у губошлёпистого Ати бунчук такой, что даже свои удивляются. Когда ему нужно выступать перед чужаками, то вперёд выносят резной шест, на котором красуется изогнутый хвост тетерева-косача. Но сейчас священные перья – знак колдовского могущества – надёжно спрятаны. Атя, с видом дурачка, который ему всегда прекрасно удавался, прислуживает Ризорху, промокает ему пот со лба, отгоняет кусачих мух и слова не произносит ни по какому важному делу. Зато и его неприятельские чародеи не высмотрели, а сами они у Ати все как на ладошке. Ну, не совсем как на ладошке, опытный маг такого ни в жизнь не допустит, но великий хан Катум, что удостоил Ризорха долгих бесед, для скромника Ати прозрачен.
Великий хан столь могуч телом, что ни один конь не может его выдержать. Голос у хана трубный, и грудь под парчовым халатом волосатая. На мизинце – другие пальцы со временем оказались слишком толсты – нефритовое кольцо, означающее, что некогда владыка был отменным стрелком, посрамлявшим лучших из лучших. Одна беда, этот великолепный мужчина не был магом. Сам-то он полагал, что избран ханом за свои великие достоинства, но понимающие знали, что хан посажен на престол только потому, что чародеи разных кланов не могли допустить, чтобы великим ханом стал один из них. Нешуточные страсти кипели вокруг белого войлочного шатра, и Атя улыбался своей глуповатой улыбкой, вникая в переплетения многоходовых интриг. Приглашённым лесовикам в этих планах отводились важные, но взаимоисключающие роли. Одни хотели, чтобы лесовики стали ударной силой будущей войны, другие мечтали видеть их жертвами, но в любом случае дело шло к большой войне. Так бывало всегда, когда степь объединялась под рукой одного хана. Оставалось неясным лишь, с кем будет эта война.
Часть раскосых чародеев хотела, соблазнив лесовиков лёгкой добычей и отправив воинов и самых могучих колдунов в поход, обрушиться тем временем на лесные селения, о которых в степи бытовали непредставимо фантастические домыслы. Говорили, будто капища дикарей полны серебра и золота, а скатным жемчугом дети играют в камешки. А сверх того набег на лес обещает мягкую рухлядь и улыбчивых северных красавиц, каких каждому охота иметь в своём гареме.
Речного жемчуга и мехов у лесного народа и впрямь было изрядно, что соплеменники Ати неосмотрительно подтвердили, привезя на торги переливчатый речной бисер, собольи и горностаевые шкурки, росомаху и бобровую струю.
Другие вражьи колдуны, и их было ничуть не меньше, желали и впрямь до времени заключить с лесом союз, чтобы вместе попытать на прочность наманские города. Какие у лесовиков достатки, это одни лесовики знают, да помалкивают, а Наман богатством кичится: в молельнях крыши чистым золотом кроет. Одна беда, стены в наманских городах каменные, их никакому огневику не прожечь, а города эти чуть не у каждого посада есть. И за стенами там всякого народу довольно – и воинского, и чародейного. Пока ты будешь пытаться с каменной стеной совладать, вражий колдун, безопасно сидя в укрытии, пожжёт тебя вместе со всем твоим народом.
Впрочем, хану Катуму доносили, что ныне в Намане чародейное неустройство, императором сел колдун Хаусипур. Соперников своих согнул в бараний рог, а иных, строптивых, к предкам отправил. Города отстроил, армию пополнил и вооружил, торговлю наладил, как никогда доднесь. Казалось бы, сила наманская возросла невиданно, но волшебниками край оскудел, а один чародей, сколь бы могуч ни был, всю страну не оборонит. Значит, можно пощупать жирные наманские посады, а то и саму столицу со златоверхими храмами и неисчислимой казной. Но брать такого зверя в одиночку не с руки, вот и мутит хан Катум воду, соблазняет наманскими достатками степь, а заодно и лесных жителей, немногочисленных, но славных ведовством.
В этот день великий хан был тревожен, а с Ризорхом особенно ласков, едва ли не льстив. Угодливость в устах человека толстого и громогласного всегда подозрительна, так что Ризорх ничуть не удивился тому, что шепнул ему Атя, прислуживающий за трапезой.
Такую новость надо было использовать быстро, и Ризорх, дождавшись, пока Атя отойдёт, важно произнёс:
– Ты говоришь, о светозарный, что дружба между нашими родами отныне нерушима и наши жёны и дети могут спокойно отпустить мужчин в дальний поход, ибо нет надёжней защиты, чем добрый сосед. А между тем мне стало известно, что не далее как три дня назад конный отряд, ведомый боевым магом, вторгся на наши земли. Была битва, и были убитые.
– Ты умеешь слышать на три дня пути? – уважительно спросил Катум.
На три дня пути не умел слышать ни один маг, но Ризорх не стал разочаровывать хана.
– Родной дом всегда в сердце и слышен всегда, – произнёс он ни к чему не обязывающую фразу.
Теперь разговор мог безболезненно перейти на что-нибудь другое, а переговоры на этом прекратиться, но, видимо, после того, как в ставку пришли вести о неудачном набеге, верх одержали те степные чародеи, что действительно хотели союза с лесом. И Катум, благосклонно кивнув, вернул беседу в неприятное русло.
– Это зевены, – произнёс он таким тоном, словно само имя должно исключить всякое непонимание. – Они всегда были непокорным народом. Полагаю, мне придётся их наказать.
– Это лишнее, великий хан. Напавшие, как бы они ни называли себя, уже наказаны. Их колдун убит, а в степь ушли только те, кому это было позволено, чтобы они рассказали всем, какова бывает судьба тех, кто ослушался великого хана.
Хан вновь кивнул, и Ризорх подумал, что владыка степи напоминает детскую игрушку, деревянного болванчика, вечно кивающего приставленной головой.
Однако сколько ни кивай, а слова о грядущем союзе надо подтверждать тем сильнее, чем больше оснований сомневаться в истинности сказанного. И хан, рыдая в душе, снял с пояса кривую саблю, древнюю, как сама степь. Медынский булат, такого нынче делать не умеют. Наилучшие клинки эта сабля перерубала, словно деревяшку, выстроганную малышом, а урони на подставленное лезвие лёгкое пёрышко, и оно распадётся на части, разрубленное своим весом.
– У кого в руке этот меч, – хрипло сказал хан, – у того в руке победа. Я вручаю тебе свою жизнь.
– Мне нечем отдаривать подобное сокровище, – произнёс Ризорх. Он расшнуровал ворот рубахи, снял с шеи бисерную ладанку. Мельчайшим речным жемчугом, белым, чёрным и розовым, на ладанке была вышита волчья голова, а внутри мешочка хранился волчий клык.
– Я могу лишь вручить тебе свою жизнь.
Лесной маг лукавил. Сила волшебника не может быть заключена в постороннем предмете. Волшебные вещицы – помощники колдуна, но не его суть. Бисерный кисет был специально изготовлен мастерицами на тот случай, если понадобится делать совершенно необычный и дорогой подарок. Пусть хан думает, что сердце хотя бы одного лесного колдуна он держит в кулаке.
После обмена такими подарками договор о совместном походе непременно бывает заключён.
* * *
Работы мастеру Остоку привалило, как никогда доселе. Кузнецы, собравшиеся под его началом, без передыху ковали ножи, наконечники копий, навершия рогатин, вязали кольчуги, мастерили шапочки-мисюрки, варили клевцы и топоры. Для большого похода оружия нужно много, а там взять будет негде. В чужом краю и оружие чужое.
Железо с великим избытком добывалось в гнилых чащобных болотах. Кровь земли – руда застаивалась там, становилась чёрной. Её вычерпывали большими ковшами, сушили и варили из неё железо. Всякий кузнец знает, что железо – это кровь земли, напитавшаяся чистейшим угольным жаром. Это же известно любому лекарю, даже лишённому силы волшебства, недаром железо помогает в тяжких хворях почти так же хорошо, как и огонь. Раны и горячки лечат водой. Что не лечится водой, то лечат травы. Что не лечится травами, лечат железом. Что не лечится железом, лечат огнём. Что не лечится огнём, то неизлечимо. Недаром хороший кузнец – первый среди знахарей, и со всякой раной люди идут к кузнецу.
Но сейчас Осток ковал не жизнь, а смерть. Добытые из доменки серые пористые крицы заново раскалялись в горне, после чего дюжие молотобойцы проковывали их, покуда не получался плотный кусок мягкого железа. Сверху от крицы отслаивалась отковка, твёрдая и годная во всякое дело. Из отковок кузнецы мастерили ножи, наконечники копий и стрел, навершия рогатин, а в мирное время – сошники и серпы. Мягкое железо можно было заново раскалить в горне и, посыпав угольным порошком, проковывать раз за разом, покуда вся крица не изойдёт наполовину на отковки, наполовину – на окалину. Но сейчас себе оставляли только первые, самые лучшие отковки, а мятые молотом крицы задешево продавали недавним врагам. Они там, в степи, умеют делать прочную и гнуткую сталь; не чета, конечно, медынскому булату, но куда как пригоднее мягкого железа. Зато железа, из которого эту сталь варят, у степняков нехватка.
Теперь конные разъезды часто появлялись у черты засек и уходили, не претерпев никакого урона, тяжело нагруженные лесным товаром. Гости непременно являлись при бунчуках, встречали их по-простому, но все знали, что на засеке колдун живёт постоянно. Ненадёжным друзьям встреча с остереганием. На битом месте живём, и хотя никто не знает, что тут случилось тысячу лет назад, но повторения Приозёрного погрома не хочет ни стар, ни млад, ни предки, ни правнуки.
