– Это было необходимо, Тоня.
– Стало легче? – спросила Тоня.
– Не знаю, – пожал плечами Володька. – Наверно, легче.
– Тогда – слава Богу. – Она облегченно вздохнула.
Володька посмотрел на часы и резко поднялся.
– Мне пора.
– Нет, нет! Не уходи! – бросилась она к нему. – Ты так мало был у меня!
– Я все оставшиеся дни буду только у тебя, Тоня… Только у тебя. И вообще… спасибо тебе… Без тебя мой отпуск прошел бы пусто, скучно, а с тобой было хорошо… очень хорошо. Ну я пойду. Я все время буду у тебя, все время… – Володька медленно отступал к двери.
– Володька! – остановила его Тоня. – Поклянись мне, что никакого сумасбродства. Поклянись! Иначе не отпущу! – Тоня схватила его руку и крепко держала.
– Да, Тоня, никакого сумасбродства… Я приду утром и буду весь день, приду…
До Зубовской он бежал… Троллейбус, на который он сел, был пуст. Видимо, последний. Синие лампы еле-еле освещали салон неприятным мертвым светом. От Самотеки Володька пробирался дворами, благо они стали проходными – все заборы были сожжены зимой москвичами, – наступил уже комендантский час, и он боялся наткнуться на патруль.
Домой он вернулся в первом часу.
– Я думала, ты уже не придешь, – встретила его мать облегченным вздохом. – Будешь пить чай? Я тоже выпью с тобой.
Володьке показалось, что матери хочется поговорить с ним, и он согласился. За столом она часто поглядывала на него тем мучительным вопрошающим взглядом, от которого Володьке было не по себе. Он знал, о чем спросит его сейчас мать, и он внутренне сжался.
– Володя, отъезд Юли… – начала мать.
– Не знаю, мама, не знаю, – резко прервал Володька и поднялся.
* * *
На другой день отправился Володька на Домниковку – надо с Егорычем проститься, да и с Надюхой. Неудобно получилось – не заходил к ней с того раза…
Егорыч сидел во дворе на скамеечке – сумрачный, вялый, смолил самокрутку.
– А, лейтенант… – как-то равнодушно поприветствовал он Володьку. – Чего не заходил? Поминала тебя Надюха…
– Дома она? – спросил Володька.
– Нет, на работе.
– Передай ей привет тогда.
– Что привет? Зашел бы, приласкал… Пожалела она тебя тогда…
– Понимаешь, Егорыч, не успею я… А потом… Ты передай ей, что встретил я… ну одну свою девушку… Она поймет.
– Чего не понять – побаловался, и в сторону. Нехорошо, браток. Она ж не такая, чтоб с каждым… Значит, понравился ты ей.
– Ты передай, она поймет…
– Поймет не поймет, мое дело маленькое, передам… – Егорыч затянулся и выплюнул цигарку. – Знаешь, не вышло у меня с этой торговлей, черт бы ее подрал. Из-за нее, проклятой, привык к стаканам… День не выпью – сам не свой. Вот какое дело, брат, получилось. – Он подрагивающей рукой вынул платок, отер пот со лба. – На работу сейчас устраиваюсь. Хоть какое дело но буду делать. Когда уезжаешь-то?
– На днях…
– Ну что ж, бывай… Хочешь, я тебе про один канал расскажу? На прощальный вечерок водочки-то нужно достать… Так вот, иди в бывший Елисеевский и прямо к директору – так и так, пришел конец отпуску, а выпить на дорожку нечего. Он тебе сразу – платите в кассу шестьдесят рубликов, ну а когда ты чеки выбьешь, он тебе из собственного сейфа две бутылки. Понял? Мировой мужик… Только по второму разу не вздумай – прогонит.
Володька поблагодарил за "канал", хотя знал, что никакой водки добывать он не будет: не до нее как-то. Попрощался с Егорычем, который напоследок расчувствовался, жал Володькину руку и приговаривал:
– Ты поосторожней там… Что ни говори, а береженого и Бог бережет, хотя и понимаю – от судьбы не уйдешь. Но ты все же подумай и о себе, и о ребятках своих… Наобум и на авось воевать негоже.
– Я понял это, Егорыч… Понял…
* * *
Осталось до перекомиссии пять дней… Рана на Володькиной руке давно затянулась, пальцы работали, правда, чуть больновато было, когда кисть сильно сожмешь, но врач сказал, что отпуск ему не продлят – годен Володька к дальнейшей войне.
Начальник штаба Тониного отца должен был приехать сегодня вечером. Так как никто не знал, когда он поедет обратно, – вероятно, что завтра утром и уедет, то прощальный вечер Тоня решила устроить сегодня.
Володька лежал в своей маленькой комнатке при кухне с раскалывающейся от боли головой. Уже второй день ломило голову, видать, оттого, что мучило Володьку – как он скажет матери и Тоне о принятом решении. Не думал он, что будет это таким трудным. И не раз всплывали в памяти слова Сергея о том, что у человека не одно "надо".
Из кухни, где хозяйничали мать и Тоня, до Володьки доносилась часть разговора.
– Знаете, Ксения Николаевна, мне сейчас даже хочется, чтоб Володя поскорей уехал к отцу. Меня не пугает разлука, лишь бы он был там… Все время кажется – что-то случится, что-то случится…
– Что может случиться, Тоня? – успокаивала мать.
– Не знаю… не приедет папин сослуживец или еще что-нибудь…
Для Володьки каждое слово – будто удар по голове, и он закрывал уши руками…
Потом он слышал, как пришел Сергей, поздоровался, спросил, где Володька, передал что-то из продуктов, бросив: "Тут кое-что к столу", – а затем, видно, присел на кухне и со вздохом сказал:
– Вот и пролетели сорок дней…
– Именно пролетели, Сережа… А они были очень нелегкими и для меня и для Володи. Он так ничего и не рассказал мне о фронте, но я о многом догадалась сама… – Мать тоже вздохнула.
– В Володьке слишком много психологии, – заметил Сергей.
– Это хорошо или плохо? – спросила Тоня.
– Увы, мы все воспитаны на святой русской литературе, а в ней слишком много психологии.
– Этим она и хороша, – сказала мать.
– Для мужчины много психологии, наверно, плохо, – заявила Тоня уверенно.
– Браво, Тоня! Для дочери военного такое заключение вполне естественно. Я согласен – плохо. – Сергей засмеялся.
– Сережа, ВЫ сами не верите в то, что говорите.
– Возможно, Ксения Николаевна, возможно… – небрежно бросил Сергей.
Потом они говорили еще о чем-то. Володька не прислушивался – голову толчками била боль, но когда Тоня завела разговор о Степановой, он напрягся.
– Какой Степановой? – спросила мать.
– Это жена… точнее, вдова его однополчанина, – ответила Тоня. – Когда он пришел от нее, я еле-еле вырвала у него клятву не совершать сумасшедших поступков…
– Расскажите подробней, Тоня. Я ничего об этом не знаю, – взволнованно попросила мать.
– Ну, Володька, выполняя приказ, не послушал этого Степанова… В общем, почему-то он считает себя виноватым в его гибели…
– Опять психология, – бросил Сергей.
– А может, это совесть, – не сразу и очень тихо произнесла мать.
– Глупость! – быстро вступил Сергей. – В суматохе боя совершенно невозможно рассчитать последствия своих поступков. Володька ни в чем не виноват!
– Что вы еще знаете? – так же тихо спросила мать, но тут раздались звонки в дверь, и она пошла открывать. – К тебе пришли, Володя.
Володька с трудом поднялся, вышел из комнаты – в кухне стояли Витька Бульдог и Шурка Профессор.
– Проститься пришли, Володь… В училище нас берут. Меня – в артиллерийское, а Витьку в пехотное, – сказал Шурка.
– Прекрасно, что в училище! – бодро произнес Сергей. – Через три месяца – лейтенанты.
– Нам сказали – шесть месяцев, – уточнил Витька.
Володька смотрел на этих мальчишек и думал, что действительно через шесть месяцев они будут командирами, будут распоряжаться жизнью и смертью десятков людей, и нет у них за плечами даже тех лет срочной службы, которым он придавал такое значение.
– Как настроение? – таким же бодрым голоском спросил Сергей.
– Хорошее, – ответили они разом.
– Витька, ты хоть знаешь, сколько бойцов в стрелковом взводе? – как-то уныло задал вопрос Володька.
– Пока не знаю… Но подучат нас, Володь…
– Подучат, подучат, – подтвердил Сергей.
У Володькиной матери повлажнели глаза. Она подошла к ребятам, провела рукой по остриженным их головам и прошептала:
– Мужества вам, мальчики, мужества.
Потом ребята простились со всеми за руки, особенно трясли Володькину, и вышли тихо, чинно, как и вошли.
– Господи… – пробормотала мать. – Такие мальчики – и будут воевать.
– Я таким же был на финской, – пожал Сергей плечами, вынул папиросы, закурил.
Затем они пошли в комнату, сели за стол. Володька тер голову и морщился от боли.
– К нашему счастью, – начал Сергей, – сегодняшний прощальный вечер не должен быть уж очень печальным. Конечно, фронт есть фронт, но будем надеяться, Володька, что твоя дальнейшая служба будет немного полегче и тебе не придется больше хлебнуть того, что довелось подо Ржевом. Мне хочется поблагодарить Тонечку, которая, как я уже говорил не раз, прямо-таки ангелом-хранителем пришла в этот дом… Но хочу напомнить, – добавил он шутливо, – без меня вашей встречи не произошло бы. Салют!
