Охлопков был один. Поднял голову, взглянул на вошедшего настороженно, но настороженность его почти мгновенно растаяла – узнал.
– Здравствуйте, – поздоровался первым.
Паша кивнул.
– Вы по поводу сигарет, наверное?
И опять Паша кивнул. Он ни слова сейчас не мог произнести почему-то. Охлопков клавишу переговорного устройства нажал, сказал, от Паши отвернувшись:
– Андрей! Ты есть?
После недолгой паузы обернулся к Паше:
– Ушел уже Никифоров. А вы договаривались?
– Да, – ответил Паша односложно.
– Что ж он вас не дождался, – сказал Охлопков с досадой. – А вы хотели забрать сигареты?
– Да.
– Подождите немного. Я освобожусь сейчас.
– Хорошо, – сказал Паша и опустился в кресло.
Он не знал, что будет потом, когда Охлопков освободится. А тот шелестел по бумаге ручкой, писал что-то. Ручка была хорошая, дорогая. А сам Охлопков был похож на школьника. Такие обычно сидят за первой партой и учатся на одни пятерки.
– А где вы раньше работали? – спросил неожиданно Паша.
Охлопков поднял голову, нахмурился, вникая в вопрос:
– "Раньше" – это когда?
– После института.
– В райкоме комсомола.
– А потом перешли в "Спектр"?
– Нет, потом перешел в горком.
– Чего горком?
– Комсомола.
– А я думал – партии.
– Нет, – улыбнулся Охлопков. – До партии я не дорос.
– А что же так?
– Перестройка, – пояснил Охлопков.
Он поднялся из-за стола, открыл холодильник. Паша увидел ряд бутылок и жестяные банки с импортным пивом. Банки стояли в самом низу, и Охлопков наклонился, спросил, не оборачиваясь:
– Пиво будете?
А Паша уже рядом был, ему одного мгновения хватило на то, чтобы с кресла подняться и преодолеть разделяющее их с Охлопковым расстояние. Он еще успел по пути схватить со стола подставку для ручек – у подставки было массивное металлическое основание, и она легла в руку весомо и удобно. Охлопков уже распрямлялся, но встать в полный рост Паша ему не дал, ударил. Хотел по голове ударить, а получилось куда-то в шею, по позвоночнику, как Паше показалось, и Охлопков рухнул лицом в холодильник, произведя неимоверный шум. Паша сразу отступил, метнулся к двери, прислушался. Он ожидал, что на шум прибежит охранник, и готов был его встретить, но в коридоре было тихо. Паша вернулся к лежащему без чувств Охлопкову.
Ремень у Охлопкова был хороший, кожаный. Паша смастерил петлю, накинул на шею Охлопкову, затянул. Чтобы вернее было, даже придавил Охлопкова ногой. Тот захрипел, но очень скоро затих. Все. Паша своим носовым платком вытер аккуратно ремень, затем подставку для ручек. Подошел к двери, приоткрыл, выглянул в коридор осторожно. Охранник сидел на своем месте, за столом. Миновать его незамеченным не было никакой возможности.
Паша вернулся к столу, постоял несколько мгновений в задумчивости, обернулся к окну. Решетка. Скользнул взглядом по комнате, увидел переговорное устройство. И вдруг мысли потекли равномерно-размеренно, никакого хаоса, и так четко Паша видел все, что ему предстоит делать дальше, что даже сам собственному спокойствию подивился. Пальцем, защищенным платком, ткнул в клавишу под надписью "Охрана", сказал по-охлопковски, чуть гнусаво:
– Охрана! Охрана есть?
Щелкнуло в динамике, мужской голос отозвался:
– Я слушаю.
– Я здесь, наверху, – сказал Паша. – Поднимитесь ко мне немедленно.
И сразу же – к двери. Замер, весь превратившись в слух. Охранник за дверью протопал по коридору поспешно. Паша дождался, пока стихнут на лестнице шаги, свет погасил, выскользнул из кабинета, прикрыв плотно дверь, и мимо стола, за которым обычно охранник коротал время, – на улицу.
А мысли по-прежнему были четкие. Будто не он сам, а кто-то извне решал, как ему дальше поступать, подсказывал. Умерить шаг, не суетиться. Лицо спокойнее. Не гонится ведь за ним никто. И никто его не видел. Все чисто.
Входя в троллейбус, помог подняться на ступеньку старушке. Та обернула к нему сморщенное лицо, прошамкала:
– Шпащибо, шынок.
– Не за что, – буркнул Паша. – Езжай, бабуля. Далеко ехать-то?
– До Попова.
– Это где же?
– Бывшая Ленина. Поможешь, шынок, выйти?
– Помогу.
Не выдержал, достал деньги, сунул старушке в сухую ладонь. Она закивала быстро-быстро, не спрашивая ни о чем и ничего не говоря, и у Паши сердце сжалось.
Дома Паша умылся, долго тер мочалкой руки, пока не понял – глупости это все, не было ведь крови, ни единой капельки не было. Просто он от неприятных ощущений избавиться пытается. "А они были, эти неприятные ощущения?" Распрямился, посмотрел на свое отражение в зеркале. "Нет, – признался себе, – все нормально".
Он понял вдруг, что силен, сметлив и удачлив. Он лучше их всех – этих краснопиджачных. Лучше и умнее. Он враг им, потому что честен. Они себя хозяевами жизни считают. Но какой ты хозяин, если своей собственной жизнью не распоряжаешься?
Засмеялся счастливо. Он, Павел Барсуков, будет решать, достоин человек или нет. И недостойных – как сорную траву. Как безнадежно больных и выродившихся. Кто-то должен быть санитаром. Все превозмочь и взять грязную работу на себя. Кто-то должен этим заниматься.
Вернулся в комнату, включил телевизор. Показывали какое-то село. Дома вдоль улицы выстроились в ряд. По разбитой дороге полз трактор. Выключать телевизор не стал, вышел на балкон, оперся о перила, смотрел задумчиво вдаль.
Когда он появился на балконе, человек, стоявший внизу, отступил поспешно в тень дерева, укрылся за листвой и разглядывал сторожко стоящего на балконе Пашу. Разглядывал долго, пока Паша не скрылся в квартире. Потом развернулся и быстро пошел прочь.
– Ты приболел, наверное, Паша? – сказал Петр Семенович.
Он сидел на лавочке и газету отложил, когда Паша появился.
– Здравствуйте, – ответил Паша. – С чего вы взяли, что я болею?
– Два раза уже без тебя по утрам бегаю.
Барсуков пожал плечом неопределенно:
– Спится хорошо сейчас, Семенович.
Он не хотел больше эту тему обсуждать и разговор перевел на другое, кивнул на газету:
– Что пишут?
– Про Самсонова покойного пишут.
– Да ну? – напрягся Паша, но руку к газете не протянул, изображал равнодушие. – И что же про него пишут?
– Там не только про него. Засуетилась вся эта нечисть.
– Какая нечисть?
– Буржуи новоявленные. Слезы по щекам размазывают, жалуются, что невмоготу им жить.
Петр Семенович газету развернул:
– Говорят, террор против них развязан.
Паша уже увидел фотографию в газете: Охлопков, еще живой, смотрел на него со снимка недружелюбно.
– Только недавно Самсонова убили, а сейчас вот еще одного. – Семенович ткнул пальцем прямо в глаз Охлопкову. – И буржуи запищали: милиция, мол, их не бережет и бандитов не ищет, – засмеялся невесело. – Как будто нас милиция бережет.
Паша наконец осмелился руку за газетой протянуть, потому что нашел уже силы полное равнодушие на лице изобразить.
– Этого убили, что ли?
– Его самого.
Здесь целая статья была, оказывается. Паша пробежал глазами первые строчки. Президент Ассоциации предпринимателей Подбельский взывал к властям.
– Испугались, видишь, – сказал Петр Семенович недобро. – А то, что людям уже житья нет, что многие в петлю готовы залезть, – им до этого дела нет.
– Это все внутренние их разборки, – сказал Паша, вспомнив слова милиционера. Того, что приходил к нему после убийства Самсонова.
– Э-э, нет, – качнул головой Петр Семенович. – Когда внутренние разборки – эти прощелыги прилюдно не плачутся. Знают, за что их собрат поплатился, и молчат. Здесь другое, Паша.
– Что же именно? – спросил Паша бесцветным голосом и газету опустил на колени, чтобы не было видно, как у него руки дрожат.
– Они оттого засуетились, что кто-то чужой в их жизнь вторгся. Со стороны, понимаешь?
– Нет, – признался Паша.
– Чужой кто-то, не из их среды. Всех своих они наперечет знают. И вот сидит пахан ихний…
– Пахан – это у уголовников, – напомнил Паша.
– А они и есть уголовники. Воры, Паша. На народном горбу в рай въехать хотят. И вот сидит ихний пахан, значит, и решает: того вон помиловать, а того – казнить. И вдруг – одна смерть, за ней сразу другая. Что? Почему? Кто распорядился? Пахан ведь такой команды не давал. И они понимать начинают, что кто-то извне их бьет. Чужой, стало быть.
– А за что бьет-то? – спросил Паша, мертвея лицом. Ему очень плохо было сейчас. Плохо и страшно.
– Кто знает – за что? Может, верх хотят взять над ними. Может, мстит за что.
– Это хорошо или плохо?
– Для кого?
– Для людей. Для всех нас.
– Нам от этого не плохо, – сказал Семенович. – А если нам от этого не плохо, значит, нам уже хорошо.
И засмеялся, но смех его был недобрый.
– Я возьму газету, почитаю.
– Возьми, – согласился Семенович. – Мне ни к чему она.
Поднялся с лавочки. И Паша поднялся.
– Бежишь завтра? – спросил Семенович.
