Твоя история с «Черной стрелой» рассосалась. Ярцев говорит: «он не сообщил нам о своем намерении издать ту же книгу в Гослитиздате». — Нет, он сообщил Эйхлеру. — «В частном разговоре, неофициально». — Нет, официально, так как Эйхлер вел переговоры с издательством, Эйхлер — лицо официальное. У Ник. Кор. нет с ним отношений, кроме деловых.
— Да, пожалуй, это так. Не возьмет ли Ник. Кор. «Рейнеке-Лис»?
В самом деле, почему бы тебе не взяться за редактуру стихотворного перевода «Рейнеке-Лис»?.. Во всяком случае, Григорий Самойлович Куклис ждет ответа. Напиши ему.
Редактирую Конан Дойля.
Халтурин вчера был. Он «Хижину» закончил. Будет на праздниках передаваться. Тебе вышлют договор и деньги, хотя книга уже вышла. Я видел сигнальный, толстая книга со множеством середняцких рисунков [682].
Почему твой роман начинается во 2-й, а не в первой книжке [683]?
Ты не ответил мне, печатает ли «Ленинград» мою статью? Сукинсынство с их стороны не сообщать об этом. Я мог отдать ее в «Огонек».
Напиши нам на Кавказ письмо.
Напиши о «Фрегатах» Николаю Сергеевичу Дороватовскому в Детиздат, чтоб поторопили.
Асеев в редсовете зарезал моего Уитмена. Чагин, заказавший мне эту книгу, теперь не заключает со мной договора. Но я продолжаю работать.
Как твое здоровье?
С Новым Годом!! Марину целую. Гульке щелчок и поцелуй. Таточке — благодарность за ее фотоэтюды.
Скажи Лиде наш адрес.
Твой старый отец.
144. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому
6 января 1941 г. Ленинград
Милый папа!
Я потрясен тем, что Асеев зарезал Уитмэна! Эта вонючая группка пышет к тебе, видимо, неистребимой ненавистью. Вообще, особенно огорчаться тут нечего, — их злоба только выдает всю их мелкость, трусость и бездарность, все их бессилие, — но что ты сейчас будешь делать с Уитмэном?
Сегодня видел редактора журнала «Ленинград» [684]. Он меня уверил, что твоя статья наверняка идет в 1 или 2 № их журнала (оба январские), и что он написал тебе об этом на днях в Москву.
Спасибо тебе за попечения о моих «Фрегатах». Предисловие это я написал когда-то страха ради и, конечно, отлично, что ты его снял. Что-то не верю я в то, что «Фрегаты» выйдут. Там кто-то тайно тормозит. Немного погодя напишу Дороватовскому.
Я все еще не кончил своего романа, хотя уже два месяца у меня такое ощущение, что вот-вот я его кончу. Первая его половина в «Звезде» уже на днях идет в набор. Конец декабря я прекрасно прожил в Царском и много там работал. И здоровье мое поправилось. Мечтаю поехать туда снова и прожить там месяц в феврале-марте.
Собираюсь недели через две поехать в Ревель и в Литву. Очень хочу. Не знаю, удастся ли.
Подписал договор на «Янки». С тобой они заключат особый договор на редактуру. Я взял на себя только перевод — никаких предисловий и дополнений. Срок сдачи — 1 июня. Чуть кончу роман, сяду за «Янки» и постараюсь сделать его как можно лучше.
Пиши мне. Надеюсь, в Кисловодске вам будет хорошо. Я очень соскучился по маме. Неужели мы с нею увидимся только летом в Переделкине?
Коля.
6 янв. 1941.
145. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
12 января 1941 г. Кисловодск [685]
Дражайший сын. Очень хотелось бы прочитать твой роман. Его читал один Слонимский или были еще читатели? Сколько в нем, в конце концов, листов? Сейчас мне сказали, что Гослитиздат переходит в ведение ОГИЗа. Напиши Чагину, чтобы он издал «Ярославль» [686], поелику теперь появилась бумага. Сколько же ты, в конце концов, получил денег?
Здесь очень было приятно встречаться с Шолоховым [687]: как не похож он на писателей Ленинграда и Москвы! Вдумчивый, медлительный, спокойный, благородный. Он говорил о Союзе писателей, как о большом нарыве, который необходимо уничтожить.
Папанин [688] тоже очень занимателен: хороший рассказчик, бесхитростный человек. Здесь также Коробов, замнаркомнефть — из знаменитой семьи Коробовых [689].
Мама здесь расцвела. Если у тебя есть возможность, дай Лиде тысячу рублей, я тебе отдам, чуть приеду. Ей нужны деньги к 1-му февраля. Если тебе неудобно, не надо, я устрою иначе.
Твой.
146. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому
31 января 1941 г. Кисловодск [690]
Дорогой Коля. Покуда у тебя были заботы с романом, неурядицы с «Фрегатами» и прочие тяготы, я не хотел говорить тебе о Шерлоке Холмсе. Сейчас я считаю себя вправе сказать, что эта работа причинила мне много горя. Я составил было огромный список всяких ошибок и промахов, но не посылаю его тебе, чтобы не вступать с тобой в ненужную полемику. Я так люблю и тебя, и Марину, и твой талант, что готов совершенно безропотно отдавать редактуре твоего (и ее) перевода десятки и сотни часов. Но горе мое в том, что этих часов у меня нет. Редактура каждого Вашего перевода потребовала у меня втрое и вчетверо больше труда и времени, чем потребовалось Вам для того, чтобы сделать этот перевод. Есть страницы, над которыми я бился весь день. Я говорю это без всякой запальчивости, не сержусь и не жалуюсь. Я просто констатирую факт. Посылаю тебе свои заметки по поводу перевода «Пятнистой банды». Их здесь всего 20, а на самом деле больше 200. Здесь я отмечаю только те случаи, где переводчик явно и наглядно не прав. О том, что gables не фронтон, a professional не профессорский, a metropolis не метро, a wickedness не несчастье, a top hat не «высокая шляпа» и т. д. должен знать каждый, кто берется за перевод (и все это известно тебе). Что «рухнула оземь» или «ведя такой образ жизни, у нас было мало» — неграмотно, это известно тебе так же, как и мне. Так что я говорю не о невольных ошибках, а только о таких, которые произошли по небрежности. Если бы не ты прислал мне этот перевод, я отказался бы его редактировать: такой в нем топорный синтаксис, такие негибкие интонации, такой переводческий стиль. Я не обвиняю Марину: она учится; но ведь ты смотрел ее перевод, ты сверял его с подлинником. Но сверка была самая поверхностная. Вряд ли ты сверял каждое слово. Чувствовалось, что тебе было жаль терять время на Конан Дойла, но ведь мне мое время так же дорого, как тебе твое. Мне 60 лет. Я не сказал и сотой доли того, что хотел сказать о Некрасове, о Уитмане, о детях, обо всех волнующих меня темах. Мне дорог каждый час, покуда свежа голова. А я должен изо дня в день переделывать «шкаф» на «комод». Я не то что не хочу это делать, но больше не могу. Поэтому я умоляю тебя переводить «Янки при дворе» не смаху, а очень медленно, проверяя каждую фразу, чтобы ко мне попадал только проверенный текст. Если ты не можешь ручаться за это, если ты не хочешь удесятерить свою переводческую внимательность, я не возьмусь редактировать перевод, так как не располагаю ни нужным временем, ни нужными силами. Будет вообще лучше всего, если этот перевод возьмется редактировать Франковский [691]. — Я говорю это без малейшей озлобленности. Я думаю, что ты со мной согласен. Никаких чрезмерных требований я к тебе не предъявляю. Но если у тебя в черновике перевода floor переведено дверь, в беловой рукописи ты должен заменить эту дверь этажом. Вообще, переводить нужно не прямо набело, а сначала начерно. Извини, милый, что пишу тебе об этом. Я как-то внезапно понял, что я непоправимо стар, и что для работы у меня остается мало времени. До революции меня изматывала газетная поденщина, теперь мне легче и жить и работать, но нужно не тратить себя на пустые дела — хоть на старости. Мы уже в Москве [692]. Скоро пойду делать себе операцию. Обнимаю всех.
