Преданный Вам Н. Лесков.
56. 1894 г. Августа 25-26. Ясная Поляна.
Дорогой Николай Семенович, сейчас получил ваше письмо и спешу ответить. Предлагая вам писать о Ге, я никак не думал о том, чтобы вы отдали свое писанье Стасову или чем-либо стеснялись в выражении ваших воспоминаний и мыслей. Я разумел, что вы напечатаете где-нибудь в журнале, и очень радуюсь тому, что вы это сделаете. Спасибо вам за поддержку в моей работе. Я очень ценю ваше мнение. Работа подвигается. Будьте радостным.
Ваш Л. Толстой.
57. 1894 г. Августа 28.
27/VIII, 94. СПб. Фуршт., 50.
Покорно Вас благодарю. Лев Николаевич, за то, что Вы мне разрешили мои недоумения насчет того, как я могу писать о Ге. Я, признаться, и не думал, чтобы Вы намечали как-нибудь иначе, и особенно так, как представляет это себе Владимир великий. В том все и горе, что как дойдет дело до воспоминаний о человеке, жизнь и деятельность которого представляют собою интерес и поучение, наперебой этому является суетность воспоминателей, и дело на этом очень много теряет. Вы и Ваши дочери отдали бывшие у Вас письма Ге... Я никак не решился бы сказать: хорошо Вы это сделали или нет; но сам я так не поступил бы. Я знаю все хорошие стороны Стасова и очень его уважаю, но думаю, что он все-таки всего более то, что сказал о нем Щербина, то есть "служебный якобинец", и таких теплых нежных тонов, какие были в Ге, он не может усвоить и не в состоянии их воспроизвесть. Он, без сомнения, захочет "раззолотить главу" Николая Николаевича, но накладет всю эту позолоту на своей амальгаме. Я сожалею, что за это взялся именно Владимир Васильевич, и утешаюсь только тем, что другие проворные люди сделали бы это еще хуже. Из таких один (Фаресов), писавший в "Вестнике Европы" об Энгельгардте, совсем уже изготовился строчить о Ге и отравлять мне вечерние часы рассказом о добытых им "материалах" (то есть письмах от Костычева), после чего я должен ему что-то советовать. А что же можно советовать людям, которые собираются писать о человеке, водившемся верою, не только не содержа в себе никакой веры, но даже почитая это за излишнее и смешное. Вот это и будут таковы первые два "воспоминания" о Ге, - людей, с которыми у него не было общего в самом главном. Фаресов не понимает в этом ничего, но он уже побывал в редакции "Вестника Европы", и Пыпин сказал ему, что их это интересует. Стало быть, воспоминания явятся Фаресова в "Вестнике Европы", а Стасова в "Северном вестнике". По крайней мере, так мне говорил вчера Флексер, который был у меня еще раз вчера вечером опять с этим же Фаресовым и говорил, что Стасов ждет моего вклада. Что за напасть, право! А я самого Стасова еще не видал и боюсь, что, заговорив с ним, стану горячиться, а это мне беда. Но во всяком случае я "вклада" делать не могу, потому что я с Владимиром Васильевичем во множестве вещей не согласен, особенно после того, как он егозил с Аданшиным альбомом и втравил в это достопочтенную Надежду Васильевну. Потом в хохлатчине поднимаются "враги" Ге, которые знают за ним что-то такое, что желают "обличить"... Мне это передала жена Хирьякова, на сих днях возвратившаяся из Чернигова. Неловкие воспоминания могут все это раззудить и вызвать дрянные речи, которых бы не надо. И потому, думается, пусть уж делается то, что заделано (Стасов и Фаресов) и чего остановить нельзя; а мне и Вам торопиться не для чего, а очень благоразумно повременить, так как очень может быть, что нам еще доведется сказать слово кстати по поводу чьих-либо неверных суждений. Так, по крайней мере, мне кажется лучше. В Вашем маленьком письмеце стоят слова, что Вы "очень цените мои мнения". Мое к Вам почтительное и любовное отношение не позволяет мне видеть ни в одном Вашем слове чего-нибудь похожего на так называемую "любезность", и потому я и эти слова Ваши принимаю всерьез, а мне от них конфузно... Какую цену могут иметь мои мнения перед Вашим умом? Разве цену толкового читателя. Если это так, то это верно: понятливость во мне есть, а люблю я то самое, что и Вы любите, и верю с Вами в одно и то же, и это само так пришло и так продолжается. Но я всегда от Вас беру огня и засвечиваю свою лучинку и вижу, что идет у нас ровно, и я всегда в философеме моей религии, (если так можно выразиться) спокоен, но смотрю на Вас, и всегда напряженно интересуюсь: как у Вас идет работа мысли. Меньшиков это отлично подметил, понял и истолковал, сказав обо мне, что я "совпал с Толстым". Мои мнения все почти сродные с Вашими, но они менее сильны и менее ясны: я нуждаюсь в Вас для моего утверждения. Но как толковый читатель и притом вполне согласный и сильно Вам сочувствующий, я, конечно, могу себе позволить сказать Вам, что думаю и что чувствую. И вот потому и теперь я говорю: завязать узел катехизисом есть мысль превосходная и дело очень важное. Кроме Вас и Филарета, этого никто сделать не в состоянии. Филарет свое сделал, а теперь сделайте Вы. Я понимаю, что это дело ужасной трудности и даже для Вас, и, несмотря на то что Ваши средства мне кажутся исполинскими, я все-таки не уверен, что это непременно выйдет хорошо в лучшем виде, но почти уверен, что оно все-таки выйдет хорошо и будет очень полезно. Вот потому мне и не жаль, что Вы трудитесь над этим очень трудным, но и очень важным делом. Помогай Вам Бог: это очень нужно, и Вы не должны отменять себя с этой работы, так как ее, кроме Вас, некому сделать. Измена и ослабление и шат идет по всей линии. Удивительно! "Положим маску снять - зачем снимать рубашку?" Прибыл Ругин от Поши... Что говорит, так именно уши вянут. В чем они "разочаровались" и кто их очаровывал? Какие все пустые слова и пустые заботы! Думается, что этого совсем могло бы не быть. То, что Вы вычитали и изъяснили, никакого зачарования не имело, а ставило в свете вопросы, до сих пор затененные, и отчего, если это у десяти человек не отбило смысла и разумной веры, - отчего остальным понадобилась такая чехарда?.. Но дело великое сделано: людям дано в умы верное направление. Это Ваша бессмертная заслуга. Надо бы, пожалуй, сократить споры... Мне кажется, они совсем не полезны. Искренно стремящимся к вере все ясно и как они верят, так и жить могут. Меня споры умаяли до устали.
Преданный Вам Н. Лесков.
1) Не прошло ли у Вас незамеченным, что у ап. Павла есть указание на обязанность родителей "собирать имения детям"? Это во 2-м послании к Коринфянам, гл. 12, ст. 14. 2) Известно ли Вам, что на старом языке у нас "наследство" называлось "задница"? Это встречается два раза в примечаниях к "Истории" Карамзина (506) "тяжати о задницю". По изъяснению Петрова, "Опыт словаря древних речений" (1831), это значит "иметь спор о наследстве".
58. 1894 г. Сентября 12.
12/IX, 94. СПб. Фуршт., 50, 4.
Усердно благодарю Вас, Лев Николаевич, за большое удовольствие и пользу, которые я получил на сих днях от Ваших трудов. На днях я прочитал "Патриотизм и христианство", критическую статью о Мопассане и перевод превосходного письма Мазини. Впечатление от всего этого полное, радостное и полезное. О патриотизме и христианстве я думал точно то же, но в изъяснении "безнравственности" патриотизма Вы дали мне новые определения и доказательства, которых я не мог себе выбрать и составить. В первой половине статья читается тяжеловато: чувствуются длинноты и видно, где они заключаются: это выписки из газет, которые очень долги и не всегда оправдываются необходимостью. Если читает чтец не особенно "мастеровицкий", то слушатели просто начинают "нудиться" на этих обширных выписках, и это потом вредит всему впечатлению превосходной второй половины, Я прочел "про себя" 2 раза, да присутствовал 3 раза при чтении вслух, и все выходили одни и те же результаты: выписки очень длинны, и их бы очень полезно было сократить, оставив только важнейшие места. Так это кажется мне и другим, а как Вы когда-то писали, что хотите знать о впечатлениях, то я Вам и пишу это. Критическая статья о Мопассане чрезвычайно хороша. Этот могучий человек мне всегда представлялся птицею с огромными и сильными крыльями, но с вытрепанным хвостом, в котором все правильные перья изломаны: он размахнет широко, а где сесть, не соразмерит. Все сказанное Вами о нем очень верно, и статья написана так, как бы и надо писать критики, не только для того, чтобы дать людям верное понятие об авторе, но чтобы и самому автору подать помощь к исправлению своей деятельности. Мопассану, впрочем, это не принесло бы пользы, потому что, как ни вертите, он все-таки смаковал разврат и, конечно, был убежден, что "с бабой думать нечего". Я не чувствую в нем нравственности... Письмо Мазини это один восторг и упоение. Очень хорошо сделали Вы, что обрели его и подали в русском переводе. Из "Патриотизма" "Новым временем" было взято нечто удобное им на потребу (как Вы было расплакались от умиления), а оттуда бы надо было взять бесценное по силе место о том, что делают люди, потому что "это не важно". Ах, какое это "пронзительное" и великое указание! То не важно и се не важно, а меж тем все это делают, и выходит целая картина с своей атмосферою, и затем, если кто этого же уже не хочет делать, то это уже важно! Все забывают, что "общественное мнение" представляет собою каждый из нас. Я хотел бы сделать вытяжку из этого места, но не знаю, где с нею приткнуться... И последняя... "Русская жизнь" сменила людей "нового общественного мнения", которые, впрочем, уходя, разжаловались по-старому. А в "Неделе" за сентябрь месяц на 246 стр. 2-го отдела уже прямо читаем, что "Россия это непочатый угол всякого добра" и "русскому беллетристу предстоит будущность", если он "отрешится от стремления обличать бессильное ничтожество", а станет давать "положительные идеалы"... Скатертью дорожка! Хочется думать, однако, что это делается искренно и без особенно дурных побуждений, ибо это делается, без сомнения, во вред себе, так как читатель, приученный к тихонькому протесту, вероятно, не удовольствуется этим новым курсом. Если пробудем здесь до зимы, то хочу Вас видеть для моей пользы душевной и обольщаюсь надеждою съездить к Вам в Москву.
