Все же мне очень хотелось бы быть с Вами в контакте. Вы — один из немногих, даже очень немногих, обитателей земли, которых я ценю. И как поэта, и как человека. Да, совершенно искренно.
Ценю я также и Вашего Моршена. Но, к сожалению, его теперешние стихи меня скорее огорчают, чем радуют. Надеюсь, что только временный срыв. А все же досадно.
Не сообщайте ему, пожалуйста, моего мнения о его после-тюленных стихах. Ведь неуместное замечание может ему принести вред. Я хотела бы теперь помочь ему советом, но он не из тех, кто слушает советы. Они ему ни к чему. Я же, напротив, нуждаюсь в советах, в поощрении, одобрении и «читательской любви».
Кстати, читали ли Вы в «<Новом> р<усском> слове», как меня Аронсон превознес, после статьи Адамовича обо мне? [242] Ваше утверждение, что Адамович производит в генералы, оказалось правильным. До сих пор я была только вдовой генерала. Теперь же и сама генерал, то есть сразу и генерал, и генеральша. Но это очень многим не по вкусу. А мне, не скрою, приятно слегка. На днях выходят мои стихи. И вот, я решилась Вас просить написать о них в «Н<овом русском> слове», — если, конечно, Вам это не неприятно и не неудобно. Но Рафальский опять хочет меня «разгромить окончательно». И необходимо помешать ему в этом. И заранее занять в «Н<овом> р<усском> слове», заявить, что Вы дадите отзыв о моих стихах. Если бы Рафальский просто бранил мои стихи и даже пристрастно критиковал их, я бы ничего не имела против. Но он старается оскорбить меня, неизвестно почему. Кстати, он уверяет, что «восхищается» моими стихами и «любит» их. И даже где-то сказал, что я равна Ахматовой. Странная и отвратительная любовь-ненависть! Так вот — если можете и, главное, хотите, напишите обо мне. Если же считаете это для себя неудобным, я ни в какой претензии не буду. Не обижусь, хотя и пожалею.
Только очень прошу Вас сразу мне ответить, да или нет. Объяснять, почему «нет», не надо. Как и не надо против желания соглашаться писать.
Если «да», то я сейчас же пришлю Вам еще не сброшюрованные стихи, как уже послала их Тарасовой, пожелавшей о них писать [243].
Ну, вот. Теперь решайте. Но пусть это Вас не беспокоит и не огорчает. Отказывайтесь с легким сердцем — обиды не будет.
Какая идиотка Анстей. Я в «Современнике» нарочно для нее написала несколько строк о «Г<урилевских> романсах» как Андрей Луганов [244]. Не могу надивиться ее непониманию поэзии. Ведь она сама недурно пишет. А в стихах чужих ровно ничего не смыслит — глупейшая статья о Пастернаке в «Гранях» [245]. А Ваши замечания о переводах Пастернака интересны [246].
Теперь у меня еще и другая просьба — нельзя ли получить пальто для Терапиано, зимнее и легкое. Он изнемогает от тяжести своего холодного пальто. Если можете раздобыть ему легкое и теплое, сделаете доброе дело. Вот его размеры:
Рост — 1 м<етр> 75 с<антиметров> рукава — 63 сант<иметра> грудь — 49 <сантиметров> талия — 110 с<антиметров>!
Он, бедный, очень растолстел после операции, хотя и находится на вечном режиме.
Хотелось бы, чтобы Вы прибавили и костюм, но уже для старичка, нашего приятеля. Роста он такого же, талия — 95 сант<иметров> Этого старичка любил Жорж, и я его даже выписала в Ганьи и забочусь о нем. Говорят, в Америке студенты охотно жертвуют свои вещи. Боюсь только, что все они тонкие.
Пожалуйста, если посылку не удастся послать, не пишите об этом Терапиано. Это я для него стараюсь. Сам он не стал бы просить.
Приезжала И.Г. Агуши — клялась в вечной дружбе, наобещала былей и небылиц и посылок. Но, уехав, по-американски все забыла. Бог с ней.
У меня неожиданно обнаружилась прекрасная фотография Жоржа. Когда соберусь с деньгами, размножу ее и пришлю Вам.
С самым сердечным и дружеским приветом и пожеланием благополучия всем Вам.
Ваша И. Одоевцева
36
18, Av<enue> Jean Jaures GagnyS/O 6 февраля <1961 r.>
Дорогой Владимир Федрович,
Я опять целую вечность не отвечала на Ваше такое дружественное письмо.
Но на этот раз у меня было смягчающее вину обстоятельство — я была очень больна, с жаром в 40,5. У нас тут злостная эпидемия гриппа, к тому же возвратного.
Но что меня удивляло, у меня ровно ничего не болело, так что хворать оказалось даже довольно приятно и даже утешительно.
Я все еще лежу в постели и, как всегда после сильной болезни, поглядываю на окружающее радостным взглядом. Все мне кажется лучше и милее, чем шесть недель тому назад. Жаль только, что пришлось пропустить столько литсобытий больших и малых.
Вот и вчера был доклад [247] редактора «Граней» Тарасовой с забавными прениями, в которых нес чепуху Померанцев.
Сегодня Тарасова приезжала в Gagny и навестила меня. Она преславная и удивительно не по-эмигрантски уютна и добродушна. Здесь она всем очень нравится — даже жене Терапиано, которая не любит ни стихов, ни поэтов, к сожалению. Но она все же хороший человек, хотя и антипоэтический.
Я все еще не поблагодарила Вас за Ваше согласие написать о моих стихах. Спасибо большое. Адамович сказал, что Вы можете обо мне написать «как никто», и вообще неожиданно наговорил массу лестного о Вашем уме и вкусе. Неожиданно — оттого что от него другим всегда ждешь скорее осуждения, чем похвалы. Но о Вас он говорил так вдумчиво и серьезно, что я не могу не передать Вам его мнения о Вас, очень лестного.
Он, конечно, капризен в своих суждениях, но он по-настоящему умен, и похвала его не должна Вас оставить безразличным.
О пальто Ю<рия> К<онстантиновича> не огорчайтесь слишком. Раз не удалось, то и беды большой нет. Тем более что он ведь о моей «вылазке на одежном фронте» и не подозревает. И значит, все в порядке.
Я не помню, писала ли я Вам, что у меня обнаружилась очень похожая карточка Г<еоргия> В<ладимировича>. Если хотите, я ее пересниму для Вас.
К сожалению, как Вы и сами знаете, книга стихов ничего, кроме «славы», не приносит — никакого гонорара. Поэтому нужно, чтобы она «прогремела, как гром». А то уже слишком обидно. «Для того ли я, Господи, пела?» и т. д.
Еще раз спасибо, что Вы хотите мне помочь прогреметь. Я Вам действительно благодарна от всего сердца. Пусть Вам и всем Вашим будет хорошо. Душевно Ваша
И. Одоевцева
<На полях:> Очень меня тронуло, что бедный Бобка спит в пальто. Неужели собачья старость так же печальна, как человеческая. Все же она, наверное, не так отвратительна. Среди каких стариков и старух мне приходится жить.
37
23/III <19>61
Дорогой Владимир Федрович,
Я только что получила Вашу статью [248] и пишу Вам в состоянии смущения и восторга.
Лучше написать нельзя было. Она даже превосходит статью Адамовича [249].
Особенно замечательно начало, но и дальше все прекрасно. Кроме все же упрека в перевранной цитате. Нет, в этом я не грешна. Я привожу цитату из незаконченного рассказа Пушкина про чертей. Черт играет в аду в карты, приговаривая: «Мы играем не для денег, а чтоб время провести» [250]. И я, и все мы в Петербурге постоянно повторяли ее по разным поводам. Кажется, я узнала ее от Ходасевича и даже читала ее в одной из его книг о Пушкине. Мне казалось, что она широко известна, иначе я, конечно, не взяла <бы> ее. «Если надо оправдываться, то не надо оправдываться».
