Простите меня, что я пишу Вам такие неприятные вещи. Но мое искреннее желание Вам добра дает мне на это право. Не сердитесь на меня. И постарайтесь понять меня.
А теперь совсем о другом — «Однострочные стихи» мне чрезвычайно понравились. Многие из них меня просто поразили своею точностью, глубиной и исчерпыванием темы. Это чрезвычайно интересно и неожиданно.
А о Берберовой могу сказать, что она всегда была махровой дурой, только умела прежде скрываться под разными масками. Теперь же возгордилась и показывает свое настоящее лицо «царь-дуры». «Царь-дура», так звали — и несправедливо — Цветаеву [272]. Ведь Цветаева была даже гениальна. Берберова, напротив, вполне бездарна во всем. И в стихах, и в прозе, и в «критике». Ее даже жаль. Я в ней ценю работоспособность и энергию. Если бы ей чуточку ума и юмора, она была бы «хорошим газетным работником». Теперь же просто вредна. Сбивает с пути и соблазняет своею ученой дурью слабых — у нее найдутся ученики [273].
Не понимаю успеха «Льдины». Стоит ли — раз она считается великим произведением — писать стихи? Ведь никто ничего не понимает. Надеяться на будущих читателей? Но и тогда будут свои Берберовы и Аронсоны. Как Вам кажется?
Впрочем, «Льдина» совсем не плоха и в текущей поэзии заслуживает скорее похвалы — недурна.
А вот Моршен меня порадовал. Не как «достижение», а как выход из тупика на дорогу. Только бы снова не заблудился в трех несуществующих соснах.
Терапиано после долгого молчания написал хорошую поэму «Эпоха» [274]. Что свидетельствует о том, что способности не пропадают, а, напротив, развиваются с годами, а не усыхают.
Как жаль, что Вы так далеко, и Вы, и Моршен. Без литературного воздуха и поддержки поэтов очень трудно писать. Я это знаю по себе. Терапиано мне во многом помог, как и я ему. Думаю, что и Вы нам, и мы Вам тоже помогли бы.
Желаю Вам и Вашей жене всего наилучше-лучшего и шлю Вам обоим сердечный привет.
Ирина Одоевцева
44
30 июля <1962 г.>
Дорогой Владимир Федрович,
Спасибо за Ваше письмо. Впрочем, за такое безнадежно-пессимистическое письмо мне на Вас скорее следовало бы наброситься со всяческими: «Бога Вы не боитесь! Кому-кому, а Вам-то на что жаловаться?» и закончить ядовитым, как купорос, вопросом: «А что бы Вы, к примеру, стали делать на моем месте? Повесились бы? Или застрелились?»
Но я понимаю, что все это ни к чему. И что comparaison n’est pas raison [275]. Плохое утешение, что другому еще хуже — во всех отношениях — чем Вам. Нет, не во всех, пожалуй. Я одарена доходящей до глупости веселостью и жизнерадостностью, и это мне многое скрашивает. Только на прошлой неделе я послала в «Мосты» стихи:
…И казалось, что грустней,
Безнадежней и темней
Горестной моей судьбы.
Ну, а вот пойди,
Бьется радостно в груди
Сердце… [276]
А Ваше сердце разве никогда не бьется радостно?
Я даже ночью просыпаюсь от радости, будто меня толкнули. И долго не могу сообразить, что радоваться абсолютно нечему. Скорее наоборот. И, сообразив, снова засыпаю.
Как бы мне хотелось Вас утешить! Но у Вас все есть — все, чего мне не хватает. Семья, удачная карьера, дом, собаки, друзья и пр. А у меня ровно ничего. Хочу завести себе плюшевую собаку, хотя будут говорить, что я впала в детство. И пусть. Все таки — друг.
Кстати, о друзьях. Из послания Дукельского я поняла, что он Ваш друг [277]. И мне кажется, что очень стоящий. Мне чрезвычайно нравятся «Послания» находчивостью, свободой и оригинальностью. Они даже удивили меня — чтобы не поэт, а композитор мог так писать. Смутил меня только слегка восторг перед Корвиным [278]. Неужели совсем искренний? Некоторые рифмы, повороты стиха и аллитерации просто очаровательны. А кто такие «армяне»? [279]
Приезжал Гуль. Все, кто его видел, поражены. Говорят, вылитый президент Эйзенхауэр. Я «не имею опыта» — Эйзенхауэра никогда не видела. Но Гулем все же поражена.
Что Вы думаете о моем отрывке «На берегах Невы»? [280] Моршен прислал мне за него похвалу, обрадовавшую меня. Я ведь и Вас, и Моршена очень люблю и ценю. И человечески. И поэтически. Как редко кого, ценю Вас обоих.
«Пусть Вам будет хорошо», как Вы пишете. От всего сердца желаю Вам этого. Почему бы Вам не прислать мне вашу диссертацию о Хлебникове, если есть лишний экземпляр? [281]
И. Одоевцева
45
12 марта 1965 г.
Дорогой Владимир Федрович,
Простите, что я так давно Вам не отвечала на Ваше долгожданное первое письмо. Ну, и на второе, конечно.
Первому я очень обрадовалась — я ничем не могла объяснить ваше молчание после вполне удачной встречи [282].
Мне и Лидия Ивановна, и Вы очень и очень понравились. Я даже, признаться, была удивлена, как легко с Вами говорить и как правильно — с моей точки зрения — обо всем судите Вы. Вот и сейчас я совершенно согласна с Вами насчет Ахматовой, но, конечно, держу свое мнение про себя. А то скажут: «Завидует бедная богаделка». Для меня Ахматова кончилась в 22-м году. Остального могло бы и не быть, хотя им как раз и восхищаются самозабвенно.
Да, так вот. Я не писала Вам лишь оттого, что у меня было страшно мало сил. Я так устала и ослабела, что едва дышу, а писать писем совсем не могу.
Конечно, с радостью даю согласие на переводы Жоржа и была бы счастлива, если бы он стал известен в Америке [283].
Конечно же и себя разрешаю переводить. Пожалуйста — сколько угодно!
Но почему такой неудачный выбор — и только юношеские стихи? Неужели и Вам нравится «Статуя»? [284] Мне совсем нет. (Нельзя ли хотя бы выбросить последнюю строку: «Как вы думаете», или во всяком случае заменить на Ваше усмотрение.)
Впрочем, я, кажется, путаю, «В этом мире» [285], кажется, тоже переводится. Но оно мне тоже не нравится. Я даже жалею, что поместила его в «Контрапункте». А теперь оно появляется всюду — ив «На Западе» [286], и у Раннита, и у Вашего переводчика.
Лучше бы он взял «Скользит слеза» или какое-нибудь из «Десять лет» короткое.
Впрочем, я напрасно пишу все это. Мне, в общем, безразлично — и раз ему нравится, то и отлично. Я и не думаю протестовать.
Посылаю Вам иллюстрацию к «Статуе». Я думаю, что вид Летнего сада Вам доставит удовольствие. Одна моя знакомая привезла его в багаже, забыв отправить из Ленинграда.
Ю<рий> К<онстантинович> рассказал мне, что Вы тоже чувствуете себя плохо. Очень Вам сочувствую и понимаю Ваше состояние и желаю Вам, как и мне, скорее справиться с ним.
Самый сердечный привет <пропуск в оригинале> и всем Вашим у compris [287] собак. Пусть Вам всем будет хорошо.
Душевно Ваша
И. Одоевцева
<На полях:> Скоро выйдет мой сборник стихов «Одиночество» [288]. Вам его сейчас же пошлю.
