бы вас меньше, чем вы любите меня, ежели бы я вам верил больше, чем вы верите мне. Знайте же, что у меня есть свои опасения и подозрения, такие же, как у вас, которые сокращают мне жизнь и не дают ни минуты покоя. Я трепещу при мысли, что могу потерять то, что с такою радостью приобрел и берег; я боюсь, как бы вы не предались другому и, пока я беспрестанно терзаюсь за пятьсот лье от вас, как бы вы не посмеялись с этим другим над тем безутешным положением, в коем я, по вашему убеждению, пребываю. Посудите сами, так ли уже неосновательны мои опасения. Я знаю, что вы любили, что вы даже нежно любили меня, что вы не требовали от меня ни больших, ни долгих усилий, дабы убедиться в моей страсти и отдать мне ваше сердце. Кто поручится мне, что я не теряю с равною легкостью все, что я приобрел, так мало себя утруждая; и что неделя разлуки с вами не отнимет у меня того, что дала мне неделя пребывания с вами? Вы подозреваете меня с гораздо меньшим основанием: ежели во Франции есть женщины, в Португалии есть мужчины, и множество людей может любить вас, тогда как я не могу любить никого. Как я опечалился, когда узнал, что вас сделали сестрой-привратницей в вашем монастыре! Какие только мысли не пронеслись тогда у меня в голове! «Увы! — подумал я, — каждый сможет увидеть эти прекрасные глаза, которые подарили тебе столько любви, а кто сможет их увидеть, ничего не требуя у них? Да, каждый сможет ее полюбить, и Мариана, любимая всеми, разве сможет не полюбить никого?» Офицер, вручивший мне ваше письмо, весьма укрепил меня в моих подозрениях: он сказал мне, что глаза ваши не всегда прикованы к моему портрету, как вы пытались меня в том уверить; что есть несколько людей, частые посещения которых вам не неприятны и которым вы бесконечно нравитесь. О, как странно поразило меня это известие! Порою как только я ни винил вас, а чаще всего, как только я ни винил самого себя! «Я покинул ее, — говорил я, — почему же ей не покинуть меня? Я тем не менее все еще люблю ее, — повторял я, — почему же ей не любить меня? И ежели я люблю только ее, зачем же ей любить другого, а не меня?» Это чувство ревности внесло такое смятение в мою душу, что я могу сравнить его только с тем, которое одновременно вызвали во мне ваши упреки. Я увидел в них подлинное доказательство любви, которую я не осмелился заподозрить в лживости и притворстве, но которую я обвинил в несправедливости. Зачем я уехал, спрашиваете вы. Бог мой! разве вы этого не знаете, и разве ваши стремления не совпали с моими, дабы понудить меня уехать? Огласка, которую приобрела наша любовь, побуждала нас к известной осторожности. Ни вы, ни я не оказались на это способны. Отходит корабль: я и решил воспользоваться этим случаем. Вы об этом знали, мы оба были равно огорчены. Хотя последствия этого отъезда не были вам до конца известны, вы сказали, что при расставании я проявил холодность. Да, Мариана, признаюсь, мои чувства словно покинули меня, мой пыл будто угас, и я оказался в состоянии, способном привести в отчаяние тех, кто меня тогда видел, и внушить им опасение не только за мое здоровье, но и за мою жизнь; холодность же, проявленная мною в минуту нашего расставания, напоминала ту, которая охватывает тело при расставании с душою. Побудили меня покинуть вас не сознание долга, не чувство чести и не мысль о моем состоянии. Я был привязан к вам более всего на свете, я должен был позаботиться о вас; честь пострадать за вас была единственной моею целью, и я не столько испытывал желание подумать о своем собственном благополучии, сколько желание поразмыслить о благополучном исходе моего влечения к вам; но ваши стремления совпадали с моими, ваше счастье и то, к чему вас призывал долг, зависело некоторым образом от моего отъезда, о чем вы мне нередко говорили, утверждая, что «я вас делаю несчастной»; разве всего этого не было достаточно, чтобы понудить меня удалиться, подвергнуть себя жестоким треволнениям, дабы избавить вас от них, подвергнуть себя страданиям, дабы вас они не коснулись? Наконец, я уехал, я исчез, мы разлучились. О, сколь жесток этот отъезд, сколь ужасно мое исчезновение, сколь убийственна наша разлука! Взор мой был постоянно обращен в сторону вашей обители, мое сердце посылало вам мои стоны, душа моя рвалась, желая улететь к вам. Увы! с этого дня я испытывал лишь недолю, горе и печаль; наш корабль потрепала буря, и, как вы знаете, мы вынуждены были зайти в один из портов королевства Альгарвов. Я никогда еще не проявлял такой стойкости, как во время этой бури; мне не страшны были ни волны, ни ветры; все, чего я только мог опасаться, настало: мы разлучились. Я не боялся, как другие, что-либо потерять: расставшись с вами, я потерял все. О как я был бы счастлив, ежели бы смог потерять самою жизнь, после того как покинул вас! Увы! мне были суждены большие огорчения; им не дано было окончиться столь быстро, и жизнь мне была продлена лишь для того, чтобы продлить мои печали. О, сколько мне пришлось с тех пор вынести! Словно мне не хватало своих собственных горестей, мне пришлось еще переносить и ваши; я плакал, и когда думал, что ваша любовь причиняет вам страдания из-за меня, и когда думал, что вы меня забыли; я томился вместе с вами, я терзался вместе с вами, я был близок к смерти вместе с вами; и больше всего меня ранило то, что даже, когда я подозревал вас в неверности, я томился один, я страдал один, я один был близок к смерти. Я все еще нахожусь в этом состоянии, я непрестанно перехожу от надежды быть любимым к опасению, что меня уже перестали любить. Ваше письмо как будто немного успокаивает меня; но увы! что это за письмо? В нем вы просите меня прислать портрет и письма моей новой возлюбленной. Нет, Мариана, я вам их не пришлю, я слишком дорожу ими, это слишком драгоценный для меня залог, чтобы с ним расстаться. Ваш портрет (ибо это и есть портрет моей новой возлюбленной) дарит мне слишком отрадные мгновения, я не
