Еще от меня указание: «Хорошо, что нет Царя» [96] — один из редких примеров апофатической поэзии. К сожалению, это редко кто замечает, понимая как утверждение — «Хорошо, что никого, хорошо, что ничего». — Какой нигилизм [97]. Г<еоргий> В<ладимирович> хотел сам В<ам> писать, но не в силах. Он очень и очень благодарит Вас за Вашу статью, доставившую ему настоящую радость. Если бы Вы знали, до чего он презрительно-равнодушен к восторгам Терапиано [98], померанцевским или идиотизмам Адамовича. Вам было бы страшно лестно.
Еще раз всего наилучшего. «Контрапункт» [99] могу послать В<ам> — но вряд ли он В<ам> понравится. Читали ли Вы мои стихи во время болезни? [100]
<На полях:> Решила послать всю статью З. Гиппиус, махнув рукой на расход. Спасибо за марки.
10
17 июня <1957 г.>
Дорогой душка и умница Владимир Федрович,
Большое спасибо за Ваше письмо и фотографию.
Я давно не видала такого прекрасного, человеческого лица, как у Вашей жены. Верю — сразу и безошибочно — в ее талант. У нее что-то общее с Элеонорой Дузе [101], какое-то скорей духовное, чем физическое сходство. Думаю, что и для нее, как и для Дузе, даже в самых трагических ролях, грим не очень необходим — так необычайно одухотворено и выразительно ее лицо.
Отвечаю Вам, как и Вы мне, в тот же день, вернее, «без промедленья, в тот же час» [102].
Я рада, что Вы не возмутились моими замечаниями. Насчет эклектичности раннего Георгия Иванова Вы совершенно правы [103].
И даже насчет «Распада» мы не так-то расходимся.
Полфразы, выпущенная Иваском, — и слава Богу — конечно, меняет смысл. Насчет того, что тема «Атома» — «невозможность жить в этом мире», тоже спорить нельзя — или можно «по-серьезному», без обиды.
Статья Гиппиус меня не восхищает. Религиозность тут явно притянута. Я всегда считала, что «Атома» она вовсе не поняла. Но послала я В<ам> ее, чтобы Вы увидели, что на «Атом» не только «плевали с омерзением» — как, впрочем, делало большинство.
О Henry Miller’e [104] мы узнали только после войны, и поэтому «Распад атома» произвел эффект еще сильнее атомной бомбы среди наших благонамеренных читателей. Подумайте, ведь до сих пор невинных «Темных аллей» не могут простить Бунину.
Теперь, если Вы меня спросите, как я отношусь к «возмутительной» части «Атома» — сознаюсь, что она почти вся меня отталкивает. Но, видя с какой страстью Г<еоргий> В<ладимирович> писал ее, я ни разу даже не сказала ему об этом. Я боялась хоть как-нибудь помешать выразить то, что ему необходимо.
Но тему бы эту я никогда не взяла бы или, взяв ее, пришла бы к совершенно другому выводу.
Но ведь дело не во мне, а в В<ас> и в Г<еоргии> В<ладимировиче>. Хотя что же это я «скромничаю»? И про меня в Вашем письме много приятного — и до чего! Но об этом после. Сначала историко-библиографическая справка — Вы ведь охотник до них.
«Лес» был написан мне и напечатан в альманахе Цеха «Дракон» с посвящением Ирине Одоевцевой [105]. Но тут не обошлось без осложнений и неприятностей. Как говорил Федор Сологуб — «Где люди, там скандал». Поэтическую amitie amoureuse [106] ко мне сочли за настоящую любовь, и это взволновало некоторых членов лит<ературного> круга — до сплетен и пародийных стихов. Гумилев Га pris de trop haut [107], и дело чуть было не дошло до третейского суда. (И даже до дуэли с Голлербахом [108]. Замешаны были Кузмин, Юркун и другие. Подумать, из-за какой ерунды!) Я же дрожала, как осиновый лист осенью, боясь, что все дойдет до ушей кого-нибудь из моей слишком строгой семьи и мне вообще запретят заниматься «этим вздором», т. е. поэзией. Но все, слава Богу, уладилось. Только жена Гумилева закатила истерику, когда он поехал к ней, требуя, чтобы он снял посвящение. Я, конечно, согласилась. Гумилев предлагал мне на выбор «Цыгане» или «Трамвай», т. к. и они — что, конечно, неправда — были якобы «навеяны мной». Но тут я решительно отказалась. Если не «Лес», то ничего.
Сознаюсь, что сейчас скорей жалею о такой гордой несговорчивости. Все-таки приятно и лестно было бы.
Но заметили ли Вы в «Лесе» две нелепых — до очаровательности — строчки —
И скончалась тихой смертью на заре,
Перед тем как дал причастье ей кюре?
Это «перед тем» меня всегда трогает своей беспомощностью.
Раз я уже так расхвасталась — впрочем, для меня прошлое так безразлично, что чужое прошлое иногда мне ближе моего и о себе говорю безразлично — в прошлом, хотя очень люблю себя в настоящем и еще больше в будущем, — так вот, возвращаясь к хвастовству прошлым — остроумнейший М.Л. Лозинский сочинил на меня эпиграмму. Я, видите ли, картаво говорю — картаво, хотя в этих двух строчках ни одного р.
Поклонники льстили на все мне лады
И мне подносили «Леса» и «Сады».
«Сады» [109], как Вы, наверное, знаете, были тоже посвящены мне. Ну и довольно обо мне «в Аркадии». Перейдем к сегодняшнему дню. Ваше мнение — совсем неожиданное — о моих стихах меня чрезвычайно обрадовало. Я привыкла, что мои стихи проходят незаметно и если кто и говорит о них… так что-нибудь вроде «здорово Георгий Иванов стихи своей жены выправляет». Вот прозу и она иногда недурно пописывает, хотя тоже не без его помощи.
Так что не только Ваше, но и мнение Моршена доставило мне большое удовольствие. Кстати, обменяемся с ним любезностями — его стихи мне когда-то так понравились, что я даже присвоила себе его «Моржа» [110] — о чем в «Контрапункте», который я вышлю для прочтения Вам обоим — единственный экземпляр. Читать можете долго, но прошу вернуть, как и «Стихи во время болезни» [111].
«Контрапункт» Вам вряд ли понравится. Но, пожалуйста, пишите с ярой откровенностью, со всякими «стекляшками», «чего дурака валяет», ломакой-кривлякой, что только о себе не воображает. Вообще со всем, что будет Вами сказано. Очень и очень интересуюсь критикой поэтов. Адамович считает меня единственным русским сюрреалистическим поэтом [112]. Но «мне от этого не легче — вздор».
Теперь совсем о другом. Карточка, присланная Вами, произвела некий раскол среди нас с Г<еоргием> В<ладимировичем>. Ваша жена здесь ни при чем. О ней наши мнения сходятся. Но Бубка… вы уже знаете, что Фига играет большую роль в наших домашних спорах и что мы привыкли устрашать друг друга — «Ах так! Все Фиге отпишу!» А тут вдруг Бубка оказался так пышно-красив и мил, что авторитет Фиги явно поколеблен. Хотя Г<еоргий> В<ладимирович> и находит, что у Бубки менее интеллигентный вид, чем у Фиги. Но с этим я не согласна. Посоветуйте, как нам быть? Который лучше? Но, душка и умница, не сочтите эти строки за старушечье сюсюканье. До этого, слава Богу, еще не дошло. Зато несвойственную годам наклонность к игре нам изжить все еще не удалось. Ну, до свидания, голубчик. Я очень люблю все эти русские ласкательные слова. А Вы? Сердечный привет Вам всем. С Моршеном и Бубкой.
