33. Двадцать девятое, зима пробует силу.
Столбик термометра качается у нуля, тонкий, мутный... Воздух спокоен, про листья не хочется вспоминать - скелетики, почерневшие от дождей. Тишину нарушает шорох, с неба сыплется невидимая крупа, суха и колюча. Все молчит, и только этот непрерывный сухой звук. Зима надкусывает свое время. Как всегда первым Макс. Поеживается, неуютно стало спать на земле. Подбежала Люська, позволяет погладить себя без ужимок, выгибания спины и прижимания ушей. У мусорки Хрюша, рычит над сухой и ломкой рыбной костью. В подвале, в темноте дремлет Клаус, шерстяной мешок с глазами. Еды маловато, но утром и не ждут многого - важней собраться, увидеть, что я на месте, значит, жизнь сегодня такая же, как вчера. Хрюша поел и прибежал ко мне. Подошла Люська, потянулась, решила присоединиться к нам. Опрометчиво, опрометчиво она поступила! В один миг Хрюша слетел с колен и с ревом бросился на нее. Она в форточку, на балкон, на козырек... Он тут же остыл, вернулся... а через минуту и она возвращается, да еще с Алисой, в глазах у них насмешка, но держатся на расстоянии, чтобы не расстраивать ревнивца. А Хрюша на моем колене делает вид, что спит. Клаус приблизился, укоризненно смотрит - предпочитаешь Хрюшу... Когда Хрюши нет, старый кот подходит ко мне c явным намерением поговорить, но медлит, обдумывает, оглядывается... и кто-нибудь обязательно помешает нам! Но если уж прыгнул на колени, то устраивается основательно, а я не шевелюсь, так редко это бывает. Белый ус осенью выпадает, новый растет медленно.
34. Страсть и маска.
Прошло несколько дней, Хрюша постоянно со мной, хотя еды мало. Обе кошки, мать и дочь отчаянно отбивают у него место на коленях. Люська тоже царапает брюки, прежде чем прыгнуть, и глаза зажмуривает, они у нее с поволокой... Если кошки успели раньше, то Хрюша, ненавидящий, отчаянно завидующий, рядом на подоконнике, и молчит, сохраняя ледяную непроницаемую маску. Но глаза, глаза... Сколько страсти и отчаяния пробивается через зрачки! Он бы убил этих кошек!.. Придет Клаус, глянет с порога на серую кучу на коленях - и презрение в желтых глазах. Уйдет на кухню, устроится там на окне, чтобы только не видеть это безобразие, он терпеть не может толпу. А вот Костик не боится уронить себя, зажмурившись, лезет и лезет на колени, раздвигает всех, штопором вьется, и, наконец, втискивается, пренебрегая шипением разгневанных кошек... А погоды все теплей и сырей - все мертвей. Осень пахнет мертвечиной, если застоялась. Темно-коричневая, она скоро станет черной, как декабрьская ночь. Дни, сырые и серые, безлики, ночи черны, рассветы медлительны и робки...
35. Сегодня одна сосиска...
Я оплошал с этой сосиской, одной на всех. Слишком низко опустил руку, и Клаус в один миг вышиб еду когтистой лапой. И страшно зарычал, все попятились, и только Люська, помня старую дружбу, попыталась урвать крохотный кусочек. Не тут-то было, одного желтого взгляда хватило, чтобы ее отнесло далеко в сторону. Страшный зверь... Я схватил его за шиворот - отдай, но понял, что бесполезно. Кое-как оторвал половину, каждому досталось по крохотному кусочку, и они принялись печально вылизывать пустые миски. Чтобы помочь им, нужно быть ловким и сильным, и не рассчитывать на доброту и справедливость. На балконе жалобно кричит Хрюша, смолкает - и снова... Сидит на перилах, маленький, черный, не двигается, смотрит на меня... Что он хочет, чем я могу ему помочь? Наверное, ничем, но поддержать способен. Вбежал, покричал, поел, погрелся, поспал, посидел на коленях, поговорили о разном... погладил его, почесал за ухом, успокоил голосом... Он сердится на котов, они не принимают его всерьез, когда дело касается кошек. Обидчикам он отомстить не может, вот и вымещает свои обиды на Алисе с Люськой. А они все понимают и не обижаются - посмеиваются над ним, и это еще сильней его бесит.
36. Такой теплыни не было сто лет...
Странный сезон, солнце не греет, но и холоду приблизиться не дает, время замерло, как бывает во сне. Мы ворчим, когда оно летит, но если остановится, нам тут же страшно, выпадаем из движения, висим в пустоте. У нашего дома встречаю двух собак, а я уже шел с Максом. Серьезные ребята - поджарые, привыкшие к голодной жизни, самые опасные. Один пес забегает за спину Максу, второй спереди. Но есть еще я, и они медлят. Я говорю им негромко, но с угрозой в голосе - "марш отсюда..." Они прекрасно поняли, но не спешат подчиниться, заходят за дом и ждут. Понимают, что быстрей меня... Чувствую только уважение к их бесстрашию, выносливости, серьезности морд и глаз. Но я на другой стороне. Постояв и подумав, они снялись с места и исчезли в кустах. Еще вернутся, но первая атака отбита. Макс еле жив от страха. Будем есть горох. Они любят его, и все съели. Хрюша, как всегда, окрысился на Алису, она спряталась от него под кровать. Я отчитал его, он рыгнул, прыгнул на подоконник и занялся утренним туалетом, забыв про кошку. День тихий, пасмурный и неторопливый, за окном еле колышутся ветки, под вечер соберется дождик, безнадежный, как все глубокой осенью. Время идет, еда есть, и мы пока живы. Нас восемь, и Серый, который бродит вокруг да около, мечтая стать девятым. Но мы пока не берем его, уж слишком свиреп и силен.
37. Декабрь восьмого, около нуля...
В последние два дня не было Алисы. Я беспокоился - полуслепая... Сегодня появилась, еще резвая, в хорошем настроении. Долго вглядывается, но как услышит голос, сразу бежит навстречу. Ее как всегда оттеснили от еды, я дал ей отдельно от всех кефира, она любит. Несколько раз мимо дома пробегали собаки, другие, но тоже опасные. Большой желтый с серьезной мордой, главный; второй - помесь овчарки с лайкой, мускулистый и подвижный. И резвая сучка с острым носиком, самая опасная, она подзуживает мужиков, и те нападают. С виду приятные звери, не успевшие одичать. Люська после их набега оказалась высоко на дереве, и кричала. Я вышел, она тут же успокоилась и ловко побежала по стволу вниз. Я взял ее на руки, пушистый комок. Подбежала одна из собак, Люська напряглась и стала вырываться. Я, конечно, не отпустил, она бы не успела добежать до подвала... Принес домой, мать тут же облизала эту дылду. Не было только Хрюши. Я забеспокоился, ведь собаки рядом, пошел искать. Подходя к подвалу, услышал лай, и понял, что собаки там, добрались до какого-то кота и возятся в темноте. Услыхав меня, они побежали к выходу. Я прошел дальше и на трубе нашел серую кошку, Васину подругу, она была напугана, но цела. Все тихо, кое-где капает вода... Я расстроился из-за собак, потому что ценю подвальный покой. Хрюши нет. Пошел к девятому, зову - и выбегает мой Хрюшка, серьезный, важный и вовсе не испуганный. Взял его на руки и понес домой. Он, в отличие от других, не просто терпит это, а по-настоящему горд, крутит во все стороны курносой головенкой - смотрите, знайте, сам Хрюша едет... Есть ему было нечего, но он и не хотел, устроился на подоконнике. Дремлет, ждет, когда же я выброшу к чертям машинку и захочу с ним поговорить всерьез... На полу Макс, на столе Костик шуршит бумагой, умывается, на кухне исследует пустые консервные банки Клаус, медленно догрызает окаменевший сухарь Алиса... Стив, шипел, ругался, чтоб выпустили на лестницу поклянчить еду, и не дождавшись, удрал в окно. Спрыгнул с балкона и попался прямо в лапы сучке, она обегала дом и с размаху натолкнулась на кота. Но Стива не свернешь, стоит как скала. Она покрутилась, попрыгала вокруг да около и отступилась, а он пошел в девятый подвал. А я, оставшись с самыми верными котами и кошками, готовлюсь к зиме по-своему. Я жду цветных пятен на белом фоне... и боюсь тягостного чувства, которое в начале: словно хочешь вспомнить знакомое лицо, или вещь, пейзаж, а вместо целого перед глазами детали, фрагменты, куски, пятна, штрихи и наброски, и все это кружится, не удержать, уплывает... В горле сухость, в животе тоска, в глазах резь и рябь, в висках боль и тяжесть... Розовощекие графоманы, мать вашу так!..
38. Земля застыла...
Холод загнал всех в подвалы, кончилась пора утренних купаний в листьях. Земля застыла, молчит и не жалуется. Травинки твердые и ломкие, с беловатым налетом, трупное окоченение вызывает тоску... Две женщины собирают мусор. Одна средних лет, кряжистая, с грубым красноватым лицом, вторая молодая, высокая и бледная, как глиста после чеснока. Им мешают коты, грязнят землю и пол в подвалах, а запах!.. В их кучах мусор от людей, а они этого видеть не желают. Они считают, что люди лучше зверей, я сомневаюсь. Я не хочу их слушать... Прибежала Люська, пушистая гусеница на тоненьких ножках, оживленна и быстра. Она любит гулять по зимней траве. Бежит и оглядывается, иду ли, а руку протяну - пригибается и жмурится, но это игра. Задолго до нее, в этой же траве сидела Жучка, черная маленькая кошка, кудлатая и дикая. Та же прогнутая спина... От нее и Феликса пошли все черные. Она исчезла, как многие - вчера была, а сегодня искать бесполезно. Куда они забиваются перед концом?.. Судьбы безымянных и забытых зверей сильней всего трогают меня. Сколько их позади... В долгой жизни мало хорошего, столько ушедших лиц... Люди лучше устроились, их жизнь ценится дороже, а кошку можно просто придушить, как мой сосед, - лишайная, мол, - и выкинуть в мусоропровод. Безмолвное страдание бессильных и непонимающих вытолкнуло меня из жизненной колеи - несколько ударов, толчков, и я оказался не годен для человеческой жизни. Говорят, это опасно... Женщины молча наблюдают, как я разговариваю с кошкой. Я знаю, что они думают обо мне. О моей ненормальности давно знают постоянные гонители кошек, они потрясают своими половиками... Истерическое провозглашение чистоты, с обязательным вывешиванием на балконе всего имущества, как простыней новобрачных. Сочетание стерильных тряпочек в своем углу с непролазной грязью за порогом собственного дома, на огромной ничейной земле. Нет уважения к жизни, только надуманные или истеричные любови и привязанности... Из подвала показался Хрюша, потом Клаус и последним Костик, верный друг лохматых. Клаус любит Костика, но тот надоедает ему своими нежностями. Зато Макс обожает покровительствовать, кладет лапы на шею Косте, облизывает всего, а тот и рад, спит, прижавшись к Максову лохматому боку. Макс помнит свои неудачи, бегство в девятый, и рад, что кто-то слабей его. В сущности оба еще подростки, а Клаус взрослый, староватый кот, не любит слабых, и с кошками у него все ясно, и дел по утрам хватает. Макса я увидел у помойного ящика. Как ни корми, их тянет сюда. Опасно, иногда подсыпают всякую дрянь, но с дурными привычками трудно справиться, особенно, если вкусно. Все-таки он решил пойти за мной, и что?.. стоило ли ради останков монашески пресного минтая, потонувших в густой каше?.. И все равно, встрепенулись все, кто сидел и лежал, кто мылся или дремал - новому обязательно добавят, вдруг удастся поживиться... Но у Макса не отнимешь. Он пожевал немного и быстренько смылся обратно к мусору, оттуда в окно несет зловонием вперемешку со сногсшибательным ароматом копченой рыбы. А Костик остался, спит на теплой хрустящей бумажке, свернулся и всхрапывает. Шум мотора, мусорка едет. Выглядываю - Макс удирает от толстой тетки в девятый дом. Клаус тоже удрал, но наверх, домой... волоча живот по доскам, пролезает через узкую дыру на балкон, смотрит на меня желтым глазом... Беззвучно мяукает, прыгает на колени, и замирает.
