Я встал с места и медленно пошел по проходу между сидений. Дотянулся до ринга и слегка пихнул Хэма в бок.
- Мистер Хемингуэй?
- Да, в чем дело?
- Я бы хотел выйти против вас.
- Боксерский опыт есть?
- Нет.
- Иди и заработай.
- Я хочу надрать вам задницу.
Эрни расхохотался. Секунданту в углу он сказал:
- Выдай парнишке трусы и перчатки.
Парень соскочил с ринга, и я пошел за ним по проходу в раздевалку.
- Ты спятил, пацан? - спросил меня он.
- Не знаю. Нет, наверное.
- Вот. Померяй трусы.
- Нормально.
- Ого... Слишком здоровые.
- На хуй. Сойдут.
- Ладно, давай кисти перемотаю.
- Никаких перемоток.
- Никаких перемоток?
- Никаких перемоток.
- А загубник?
- Никакого загубника.
- Ты в этих башмаках драться выйдешь?
- Я выйду драться в этих башмаках.
Я зажег сигару и вышел в зал следом за ним. Я шел по проходу и курил сигару.
Хемингуэй снова взобрался на ринг, и на него надели перчатки. В моем углу никого не было. Наконец, кто-то вылез и тоже натянул на меня перчатки. Нас вызвали на центр ринга давать инструкции.
- Так, когда войдете в клинч, - начал рефери, - я...
- Я не вхожу в клинч, - сообщил я судье.
Инструктаж продолжался.
- Ладно, теперь по своим углам. После гонга выходите и деритесь. Пусть победит лучший. А вам, - обратился ко мне рефери, - лучше сигару изо рта вынуть.
Когда ударил гонг, я вышел на середину с сигарой. Набрав полный рот дыма, я выпустил его в лицо Эрнесту Хемингуэю. Толпа заржала.
Хэм двинулся на меня, сделав хук и целясь в корпус, и оба раза промазал. Ноги у меня двигались быстро. Я станцевал маленькую джигу, пошел на него - пух пух пух пух пух - пять быстрых ударов Папе по носу. Я взглянул на девчонку в переднем ряду, очень хорошенькую, и тут Хэм засадил мне справа, размазав сигару мне по физиономии. Она обожгла мне рот и щеку, я смахнул горячий пепел. Выплюнул сигарный окурок и сделал хук, целясь Эрни в живот. Он провел апперкот правой, а левой поймал меня в ухо. Увернулся от моей правой и серией ударов загнал меня на канаты. С ударом гонга он смачно завалил меня правой в подбородок. Я поднялся и побрел в свой угол.
Подошел мужик с ведерком.
- Мистер Хемингуэй хочет узнать, не желаете ли вы еще один раунд? спросил он.
- Передайте мистеру Хемингуэю, что ему повезло. Мне дым попал в глаза. Пусть даст мне еще один раунд, и я докончу работу.
Мужик с ведерком отошел, и я увидел, как Хемингуэй засмеялся.
Прозвенел гонг, и я выскочил. Мои удары стали попадать в цель, не слишком жестко, но в хороших комбинациях. Эрни отступил, стал пропускать удары. Впервые в жизни я заметил сомнение у него в глазах.
Кто этот мальчишка? - думал он. Я сократил интервалы между ударами, заработал жестче. Каждый мой удар приземлялся хорошо. В голову и в корпус. Напополам. Я боксировал, как Сахарок Рэй, и бил, как Демпси.
Я прижал Хемингуэя к канатам. Упасть он не мог. Каждый раз, когда он валился вперед, я поправлял его новым ударом. Сплошное убийство. Смерть после полудня.
Я отступил, и мистер Эрнест Хемингуэй рухнул в отключке.
Я расшнуровал перчатки зубами, стянул их и соскочил с ринга. Прошел в свою раздевалку - то есть, в раздевалку Хемингуэя - и залез под душ. Выпил бутылку пива, закурил сигару и сел на краешек массажного стола. Эрни внесли и водрузили на другой стол. Он еще не пришел в себя. Я сидел голышом и смотрел, как они хлопочут над Эрни. В комнату набились и тетки, но я не обращал на них внимания.
Потом ко мне подошел какой-то парень.
- Кто вы такой? - спросил он. - Как вас зовут?
- Генри Чинаски.
- Не слыхал, - сказал он.
- Услышишь, - ответил я.
Подошел весь остальной народ. Эрни бросили одного. Бедный Эрни. Все столпились вокруг меня. И женщины тоже. Все просто пожирали меня глазами, если не считать одного места. По-настоящему классная чувиха просто впилась в меня взглядом.
Похожа на светскую бабу, богатую, образованную и прочее - хорошее тело, хорошая мордашка, хорошая одежда и все остальное.
- Чем вы занимаетесь? - спросил меня кто-то.
- Ебусь и пью.
- Нет-нет, я имею в виду род занятий.
- Мою посуду.
- Моете посуду?
- Ага.
- А хобби у вас есть?
- Ну, не знаю, можно ли это назвать хобби. Я пишу.
- Вы пишете?
- Угу.
- Что?
- Рассказы. Довольно неплохие.
- А вас печатают?
- Нет.
- Почему?
- Не посылаю.
- А где ваши рассказы?
- Вон там. - Я показал на драный картонный чемодан.
- Послушайте, я - критик газеты Нью-Йорк Таймс. Вы не возражаете, если я захвачу ваши рассказы домой и прочту их? Я все верну.
- Я-то не возражаю, чувак, только я не знаю, где я буду.
Классная светская чувиха выступила вперед:
- Он будет со мной. - И продолжила: - Давай, Генри, влатывайся. Ехать долго, а нам надо много чего... обсудить.
Я оделся, и тут Эрни пришел в сознание.
- Что произошло, к чертям собачьим? - спросил он.
- Вы встретились с достойным противником, мистер Хемингуэй, - сообщил ему кто-то.
Я закончил одеваться и подошел к его столу.
- Вы хороший человек, Папа. Всех победить все равно невозможно. - Я пожал ему руку. - Смотрите не выпустите себе мозги.
Я ушел с классной чувихой, и мы сели в открытую желтую машину длиной в полквартала. Она вела машину, отжав рукоятку газа до самого полу, а в повороты вписывалась скользя, скрежеща и безо всякого выражения на лице. Это был класс.
Если она любила так же, как ездила, ночка меня ожидала просто дьявольская.
Жила она в холмах, сама по себе. Дверь открыл привратник.
- Джордж, - сказала она ему, - возьми на ночь выходной. Хотя нет возьми всю неделю отгулов.
Мы вошли: на стуле сидел крупный парень со стаканом в руке.
- Томми, - сказала она, - потеряйся.
Мы прошли в дом.
- Кто это был? - спросил я.
- Томас Вулф, - ответила она. - Зануда.
Она задержалась в кухне, взяла квинту бурбона и два стакана. Затем сказала:
- Пошли.
Я последовал за ней в спальню.
На следующее утро нас разбудил телефон. Звонили мне. Она передала мне трубку, и я сел на постели с ней рядом.
- Мистер Чинаски?
- Ну?
- Я прочел ваши рассказы. Я был так взволнован, что всю ночь глаз не сомкнул.
Определенно, вы - величайший гений десятилетия!
- Только десятилетия?
- Ну, возможно, и всего века.
- Это лучше.
- Редакторы Харперза и Атлантика сейчас здесь со мной. Вы можете не поверить, но каждый из них принял по пять рассказов для последующей публикации.
- Я верю, - ответил я.
Критик повесил трубку. Я лег обратно. Светская чувиха и я занялись любовью еще один раз.
ХВАТИТ ТАРАЩИТЬСЯ НА МОИ СИСЬКИ, МИСТЕР
Большой Барт на Западе был падлой, каких мало. У него был самый быстрый револьвер, и он перетрахал больше разнообразных теток, чем кто бы то ни было. Он не особенно любил мыться, пиздеть и выходить вторым в игре. Помимо этого он заправлял караваном, ходившим на Запад, и никто из мужиков его возраста не перестрелял больше индейцев, не перееб больше баб и не поубивал больше белых, чем он.
Большой Барт был велик и знал это - все остальные тоже это знали. Даже пердел он исключительно - громче обеденного гонга; мошонка у него тоже хорошо висела. Его темой было безопасно провести фургоны, отыграться на телках, грохнуть несколько человек и - обратно за следующей партией. У него была черная борода, грязная жопа и лучезарные желтые зубы.
Он только что отымел молодую жену Билли Джо так, что та чуть богу душу не отдала, а самого Билли Джо заставил смотреть. Он заставил жену Билли Джо разговаривать с Билли Джо, пока этим занимался. Он заставлял ее говорить:
- Ах, Билли Джо, какой запридух продирает меня от гузна до горла, аж в зобу спирает! Билли Джо, спаси меня! Нет, Билли Джо, не надо меня спасать!
После того, как Большой Барт кончил, он заставил Билли Джо себя подмыть, а затем они все отправились плотно пообедать cолониной с лимовыми бобами и галетами.
На следующий день они наткнулись на одинокий фургон, сам по себе кативший по прерии. На козлах сидел какой-то костлявый пацан лет шестнадцати, весь в чирьях.
Большой Барт подъехал к нему.
- Эй, пацан, - сказал он.
Пацан не ответил.
- Я с тобой разговариваю, пацан...
- Пошел в жопу, - ответил пацан.
- Я Большой Барт, - сказал Большой Барт.
- Пошел в жопу, Большой Барт, - сказал пацан.
- Как тебя зовут, сынок?
- Меня называют "Пацан".
- Слушай, Пацан, человеку никак не пробраться через эту индейскую территорию в одиночку.
- Я собираюсь, - ответил Пацан.
- Ладно, яйца у тебя не казенные, Пацан, - сказал Большой Барт и собрался уже было отъезжать, когда полог фургона откинулся, и наружу вылезла этакая молоденькая кобылка, дойки по сорок дюймов, прекрасная круглая задница, а глаза - как небо после хорошего дождя. Крутанула она своими глазищами в сторону Большого Барта, и его запридух встрепенулся у луки седла.
