Мне же выпала честь-рядом с синьорой Кампилли.
Когда попадаешь в незнакомое общество, то вначале оно представляется единым целым, нерасчлененным, связанным между собой неведомыми путами. Но уже за столом мне перестало так казаться. Общество распалось на отдельных людей. Даже кузина стала менее похожа на Сандру, чем мне это показалось в машине и на пляже. Итальянец, который выволок велосипед, был ее мужем. Другая пара тоже состояла в браке. Эти были моложе Весневичей, а кузина и ее муж-в том же возрасте. Наиболее шумно держал себя Весневич. Он острил и, если его острота вызывала возражения или никто ей не смеялся, немедленно предлагал новую. Меньше всего обращали внимание на его остроты члены семьи; кажется, они уже не раз их слышали.
Разве только, сочтя какую-нибудь шутку неуместной, они принимались громко его осуждать, и тогда их голоса заглушали все остальные.
За время всего обеда Весневич ни разу ко мне не обратился, не задал мне ни одного вопроса. Но он ко всему прислушивался.
Смеясь и разговаривая со своими соседками, я заметил, что стоило кому-нибудь меня о чем-либо спросить-и он сразу бросал на меня молниеносный взгляд и поворачивал голову в мою сторону. Это помогало ему уловить мой ответ, несмотря на шум за столом. Он не комментировал мои слова в тех случаях, когда их принимали благосклонно или молча. Но если они вызывали хотя бы самое слабое возражение-вставал на мою защиту. Не всегда удачно, так как его насмешливый тон и резкие выражения только подливали масла в огонь. К счастью, присутствующие не особенно много занимались моей особой. А если уж занимались.
то не столько разговором со мной, сколько моей тарелкой и рюмкой. В этом отношении первенство принадлежало синьору Кампилли. Но синьора Кампилли тоже не скупилась на знаки подобного внимания. Я охотно их принимал, тем более что еда и вино были превосходные и как небо от земли отличались от того, чем меня кормили в "Ванде". К тому же я сильно проголодался после купания.
- А как дон Паоло? Ты застал его вчера?
- Застал. Все в порядке. Очень вам благодарен.
- Мне пришлось ему написать, что ты приехал из Польши.
Вероятно, он был весьма удивлен. Правда?
- Пожалуй, - ответил я, немножко помедлив.
В конце концов, долго ли, коротко ли вертел он в пальцах визитную карточку Кампилли, все-таки пропуск в библиотеку мне выдал. Незачем было ставить ему в вину его нерешительность.
- Он был очень поражен? - нажимал на меня Кампилли. - Долго раздумывал?
- Кажется, - сказал я.
Синьора Кампилли сухо заметила:
- Это совершенно естественно по отношению к людям, приезжающим из Польши.
Тут вмешался Весневич:
- И пытающимся пробраться в царство ладана!
Кампилли поморщился. Его супруга пожала плечами. После секундного молчания тишину нарушила Сандра; она протянула медленно, в нос, голосом, совсем не напоминавшим ее красивый смех:
- Зачем ты так говоришь? Ты знаешь, что я этого не люблю.
Не дожидаясь, пока она кончит, Весневич засмеялся:
- Но все-таки жестоко направлять к Кореи людей с такими просьбами. Сегодня он, наверное, лежит: заболел от страха.
Сандра:
- Он очень приличный человек.
- А какое это имеет отношение к предмету? Приличные люди всегда самые пугливые.
Кампилли поспешил с разъяснением:
- Никогда бы я не направил кого-либо в Ватиканскую библиотеку, не будучи вполне в нем уверен. Кореи ни на мгновение не мог в этом усомниться. Но, разумеется, он был поражен.
Инцидент был исчерпан. За столом снова воцарился беззаботный шум. Я сидел лицом к большому окну, занимавшему половину стены. Глядя туда, я видел море и такое бессчетное количество дрожащих, ярко светящихся чешуек, что пришлось отвести глаза. Сандра Весневич сидела по той же стороне стола, что и я. Нас разделял младший из итальянцев. Синьора Весневич время от времени наклонялась в мою сторону и дарила меня улыбкой либо обращалась ко мне с каким-либо пустым вопросом, например:
- Отец мне говорил, что вы поселились в пансионате пани Рогульской. Вы довольны?
- Да. Конечно.
- Она очень симпатичная. Вы не находите?
- Несомненно.
- Ее брат тоже очень мил. Вы не считаете?
Под влиянием недавнего купания, жары, вина я отвечал немножко сонно. Вмешался Весневич:
- Страшно скучные люди. Малинского, того, что живет у них, еще можно терпеть. Кстати, в последний раз на богослужении он сидел в одном конце церкви, а Козицкая в другом.
Что-нибудь изменилось?
- То, что ты говоришь, отвратительно, - мягко возразила Сандра.
Несколько минут спустя она снова о чем-то меня спросила. У нее были очень красивые глаза. Продолговатые, чуть-чуть раскосые, карие. Я загляделся на нее, вдобавок становилось все жарче, и, отвечая ей, я так спутал времена глаголов, что она ничего не поняла. Муж вполголоса объяснил ей, что я имел в виду.
- Я ужасно говорю по-итальянски, - смутился я.
-Да что вы! - возразила Сандра. - Мне пришлось бы десять лег изучать польский, чтобы говорить так, как вы по-итальянски.
- Сто десять, - засмеялся Весневич. Тон его голоса был слегка иронический.
Синьора Кампилли дотронулась до моей рюмки. Она делала JTO время от времени, безмолвно спрашивая, не хочу ли я еще вина. На этот раз она подкрепила жест словами:
- Как ты находишь это вино? Твой отец очень его любил.
Называется оно "Орвьето".
Синьор Кампилли с самого начала называл меня по имени.
Синьора Кампилли впервые обратилась ко мне на "ты". Я покраснел.
Ее холодность в Риме огорчила меня. Сегодня она не была со мной холодна, но и отнюдь не ласкова. Она относилась ко мне как к нашалившему ребенку, которого теперь собирается простить.
- Благодарю вас, - сказал я.
Я протянул рюмку. Она ее наполнила. Еще некоторое время мы разговаривали об этом вине, о городке, по которому ему дали название и в котором я побывал проездом из Флоренции в Рим, и, наконец, об отце. Беседа наша длилась недолго, а содержание ее было довольно банальным, но, собственно говоря, в таком же тоне велся разговор в течение всего обеда, уже подходившего к концу. После кофе, который мы пили у окна, где стояли большие удобные кресла, супруги Кампилли ушли к себе наверх. Молодежь осталась. Мы по-прежнему разговаривали и шутили, но все более вяло. Мало-помалу сперва итальянки, потом итальянцы, а под конец и мы с Весневичем принялись листать иллюстрированные журналы. Целые груды их лежали на нижних полках столика, за которым мы пили кофе. С час мы лениво просматривали журналы, а потом Весневич поднял нас. Мы снова пошли на пляж. На этот раз к нам присоединились супруги Кампилли в купальных халатах-он в желтом, она в розовом. Тут я узнал от нее, что они проводят в Остии не все лето. С середины августа переезжают в Абруццы, у них там еще одна вилла. Дети Весневичей-я также знал их по фотографиям, которые Кампилли регулярно присылали отцу, - уже несколько недель находятся там. В Остии для них слишком жарко.
- Для меня тоже слишком жарко, - вмешался в разговор синьор Кампилли. Но пока курия действует, то есть пока монсиньоры не разъедутся на воды и не начнутся большие вакации, я должен сидеть в Риме.
Мы втроем шли медленнее, чем остальные.
- Ах да, - то ли он только теперь вспомнил об этом, то ли намеренно выбрал именно этот момент, - отец де Вое просил тебе передать, что завтра будет тебя ждать. Позвони ему с самого утра, чтобы уточнить время.
У меня забилось сердце.
- А что он думает о деле?
Кампилли остановился. Вытер платком пот с лица.
- Ничего не думает. На мой взгляд, он пока что пробует разобраться в том, что думают другие. И думают ли о нем вообще.
Увидев смущение на моем лице, он немного погодя добавил:
- Мы недолго разговаривали. Встретились вчера в Роте на консультативном заседании. Но в одном отношении я могу тебя успокоить: он твердо хочет тебе помочь.
Я не двигался с места. Он взял меня под руку и легонько потащил за собой.
- Я бы на твоем месте, - сказал он, - не падал духом.
Только-то! Я чувствовал, что больше он ничего не скажет.
Жизненный опыт подсказывал ему, что надо придать мне бодрости именно в такой, а не в большей дозе. Быть может, даже не опыт, а инстинкт, регулировавший подобные вещи. И правильно.
Но я сказал себе это только позднее, уже очутившись в воде. Я ожидал большего, поэтому в первый момент отпущенная мне доза показалась недостаточной и неопределенной. Однако она произвела действие. Нелепо было думать, что задачу можно решить с одного раза. Я все отчетливее понимал это. Завтрашний вызов к де Восу стал приобретать значение. И все большее значение после того, как я основательно это обдумал.
VIII
Отец де Вое на этот раз принял меня у себя. Молодой иезуит из дежурной комнаты, которому я доложил о себе, указал мне, где находятся лифты, и, видя, что я растерялся и не знаю, куда идти, вышел из-за своего окошечка и проводил меня. Я поднялся на пятый этаж и снова заблудился. Довольно долго я блуждал по лабиринту бесконечных, ярко освещенных коридоров, пока наконец не очутился перед нужной дверью. На ней значился тот номер, который я искал. Я не сразу постучал. У меня сильно билось сердце, и я хотел сперва успокоиться. Дверь была окаймлена широкой дубовой рамой. Справа, на высоте замка, ее пересекало своеобразное устройство, состоящее из десятка кнопок и маленьких табличек. Дожидаясь, пока у меня пройдет сердцебиение, я принялся их разглядывать. На табличках за слюдяной пластинкой виднелись отдельные слова: библиотека, трапезная, часовня, терраса, аудитория, зал 1, зал 2, зал 3 и так далее. На последней, нижней табличке я прочел надпись:
