не хотел никаких гостей.
— Вы же признали, что он согласился на визиты Хефке.
— Хефке были исключением, потому что Ульрих мой брат.
— А почему Трудель больше не заходила?
— Потому что мой муж не хотел.
— И когда он ей об этом сообщил?
— Да не знаю я! Господин комиссар, я больше не могу. Дайте передохнуть полчасика. Ну хоть пятнадцать минут!
— Только когда признаетесь. Когда ваш муж запретил девице приходить?
— Как только погиб сын.
— Ну вот! И где это было?
— У нас в квартире.
— Чем же он это объяснил?
— Просто сказал, что впредь не хочет общаться. Господин комиссар, я правда больше не могу. Десять минут!
— Ладно. Через десять минут сделаем перерыв. Так чем ваш муж объяснил, что Трудель больше не должна приходить?
— Он больше не хотел общаться. Мы ведь уже задумали писать открытки.
— Значит, он сказал, чтобы она больше не приходила, так как он планирует писать открытки?
— Нет, об этом он ни с кем не говорил.
— Так какую причину он назвал ей?
— Сказал, что не хочет общаться. Ох, господин комиссар!
— Назовите мне подлинную причину, и я сразу же на сегодня закончу!
— Но это и есть подлинная причина!
— Как бы не так! Я ведь вижу, вы врете. Не скажете правду, буду вас допрашивать еще десять часов. Так что он сказал? Повторите мне слова, которые он сказал Трудель Бауман.
— Я не помню. Он ужасно рассердился.
— Почему рассердился?
— Потому что я оставила Трудель Бауман ночевать.
— Но ведь он только потом запретил ей приходить или сразу отправил ее домой?
— Нет, только утром.
— И утром запретил ей приходить?
— Да.
— Почему же он рассердился?
Анна Квангель сделала над собой усилие.
— Я вам скажу, господин комиссар. От этого уже никому вреда не будет. Той ночью я спрятала у себя старую еврейку, Розентальшу, которая потом выбросилась из окна. Вот поэтому он и рассердился, поэтому и Трудель заодно вон вышвырнул.
— А почему эта Розенталь пряталась у вас?
— Она боялась оставаться одна в квартире. Она жила над нами. Мужа ее забрали. И она боялась. Господин комиссар, вы обещали…
— Сейчас. Сейчас закончим. Стало быть, Трудель знала, что вы прятали у себя еврейку?
— Но ведь это было не запрещено.
— Еще как запрещено! Порядочный ариец не прячет у себя жидовских свиней, а порядочная девушка идет в полицию и сообщает об этом. Что Трудель сказала насчет того, что у вас в квартире жидовка?
— Господин комиссар, больше я ничего не скажу. Вы каждое мое слово переворачиваете. Трудель никаких преступлений не совершала, она вообще ни о чем не знала.
— Но ведь она знала, что у вас ночевала жидовка!
— В этом не было ничего дурного!
— Мы думаем иначе. Завтра займусь этой Трудель.
— Боже милостивый, что же я опять натворила! — разрыдалась Анна Квангель. — Вот и на Трудель навлекла беду. Господин комиссар, не трогайте Трудель, она в положении!
— Ба, вам и об этом известно, а говорите, не видели ее два года! Откуда вы это знаете?
— Да я же сказала, господин комиссар, мой муж столкнулся с ней на улице.
— Когда это произошло?
— Несколько недель назад. Господин комиссар, вы обещали мне маленький перерыв. Совсем маленький, прошу вас. Я правда больше не могу.
— Еще минуточку! Сейчас закончим. Кто начал разговор, Трудель или ваш муж, они ведь были в ссоре?
— Они не были в ссоре, господин комиссар!
— Так ведь твой муж запретил ей приходить!
— Трудель вовсе на него не обиделась, она знает моего мужа!
— Где именно они столкнулись?
— По-моему, на Кляйне-Александерштрассе.
— Что твой муж делал на Кляйне-Александерштрассе? Вы же сказали, он всегда ходил только на фабрику и обратно.
— Так оно и есть.
— Что же ему понадобилось на Кляйне-Александерштрассе? Небось открытку подбрасывал, а, госпожа Квангель?
— Нет, нет! — испуганно воскликнула она и вдруг побледнела. — Открытки всегда разносила я! Всегда я, он их не разносил!
— Что это вы вдруг побледнели, госпожа Квангель?
— Вовсе я не побледнела. Хотя нет, побледнела. Дурно мне, вот и все. Вы же хотели сделать перерыв, господин комиссар!
— Сейчас, как только все проясним. Итак, ваш муж пошел подбросить открытку и встретил Трудель Бауман? Что же она сказала по поводу открыток?
— Она про них знать не знала!
— Когда ваш муж встретил Трудель, открытка еще была у него в кармане или он ее уже подложил?
— Уже подложил.
— Вот видите, госпожа Квангель, так-то лучше. Скажите-ка мне еще, что Трудель Бауман говорила по поводу открытки, и на сегодня мы закончим.
— Так ведь она не могла ничего сказать, открытки при нем уже не было.
— Подумайте хорошенько! Я ведь вижу, вы врете. Не скажете правду, будете сидеть тут до завтрашнего утра. Зачем вы понапрасну себя мучите? Завтра я напрямик скажу Трудель Бауман, что она знала про открытки, и отрицать она не станет. Зачем вам лишние неприятности? Вы ведь рады будете добраться до своих нар. Ну так как, госпожа Квангель? Что Трудель Бауман говорила насчет открыток?
— Нет! Нет! Нет! — закричала Анна Квангель, в отчаянии вскочив с табуретки. — Ни слова больше не скажу! Никого не выдам! Говорите что угодно, убейте меня, но я ничего больше не скажу!
— Сядьте спокойно! — Комиссар Лауб несколько раз хлестнул ее по лицу. — Тут я решаю, когда вам можно встать. И когда закончить допрос, тоже решаю я. Сейчас давайте-ка до конца обсудим историю с Трудель Бауман. Раз вы только что признались, что она совершила государственную измену…
— В этом я не признавалась! — воскликнула замученная, отчаявшаяся женщина.
— Вы сказали, что не хотите выдавать Трудель, — безразличным тоном произнес комиссар. — И теперь я не отстану, пока вы не скажете, чтó могли выдать.
— Не скажу ни за что!
— Ну вот! Ах, госпожа Квангель, дуреха вы все-таки. Неужто вам непонятно? Все, что хочу знать, я завтра за пять минут спокойненько вытяну из Трудель Бауман. Беременная женщина этакого допроса долго не выдержит. Вмажу ей пару раз…
— Вы не можете бить Трудель! Так нельзя! Господи Боже милостивый, незачем было называть ее имя!
— Но вы назвали! И очень облегчите
