делал.
Однако это не помешало ему предъявить обвинения, а?
Ну, наверно, раз увидел, что меня все-таки подстрелил, он уже не мог на попятную пойти.
С этим замечанием Саттри опять посмотрел на паренька, но лицо у того было мягким и без коварства. Он хотел знать, во сколько ужин.
В пять часов. Должен начаться через несколько минут.
Кормят хорошо?
У тебя будет время привыкнуть. Что тебе вообще впаяли?
Одиннадцать двадцать девять [3].
Старые добрые одиннадцать двадцать девять.
Ух, как же хорошо в той больничке кормили. Лучше вы и не едали.
А ты не мог оттуда сбежать?
У меня одежи ни разу не было. Я про это думал, но на мне ни лоскута, да и взять неоткуда. Я уж лучше в работный дом пойду, чем попадусь в такой чокнутой ночнушке, какие там заставляют носить. А сами-то?
Нет.
Ну. Так то вы.
То я.
Хэррогейт взглянул на него сверху, но глаза у Саттри были закрыты. Он опять перевернулся и уставился в потолок. Там кто-то написал несколько сентенций, но те затерялись в резком свете лампочек. Чуть погодя он услышал, как где-то лязгает колокол. К двери подошел охранник и открыл ее, и когда Хэррогейт сел, увидел, что сидельцы готовятся на выход, соскочил со шконки и отправился вместе с ними.
Строем они спустились по бетонной лестнице, и свернули в дверь, и потянулись через столовую, где по всей длине комнаты стояли столы для пикников. Сколочены они были из дубовых половиц, и к ним привинтили лавки. В конце столовки сидельцы свернули в кухню, где каждому выдали по оловянной тарелке и большой ложке. Один за другим прошли они мимо мармита, где кухонный служка, тоже в полосатом, черпаком распределял дымящуюся фасоль пинто, капусту, картошку, горячие круги кукурузного хлеба. Большим пальцем Хэррогейт придерживал тарелку сверху, и на него улыбчивый черный навалил ему горячей капусты. Он сказал: Аййй. Сменил руку и сунул большой палец в рот. Подошел охранник, глянул сверху вниз. Это ты орал? спросил он.
Так точно, сэр.
Еще раз вякнешь – останешься без ужина.
Так точно, сэр.
У сидельцев поблизости лица морщились, с виду от боли, глаза прижмурены от сдерживаемой радости. Хэррогейт прошел с ними в столовку вроде той, через которую они сюда попали. Лавки и столы заполнялись сидельцами. Он отыскал Саттри и сел с ним рядом, и навалился на ложку. По всему залу отдавались громкие лязг и скрежет, и не произносилось ни слова. Стол напротив них занимали черные сидельцы, и Хэррогейт пристально разглядывал их исподлобья, склонивши голову над тарелкой, а ложка, которую держал, как совок, деревянно опускалась и подымалась.
Когда его группа доела, за их спинами к голове стола прошел охранник и постучал по нему, и все поднялись и потянулись обратно через кухню, ложками счищая из тарелок остатки в помойный бак и составляя тарелки в стопу на столе, а ложки бросали в ведро. Затем вышли гуськом через другую столовку, теперь отчасти заполненную едоками, снова в коридор и вверх по лестнице обратно к себе в камеру.
Там мяса никакого не было, сказал Хэррогейт.
Верно, ответил Саттри.
А у них вообще мясо бывает?
Не знаю.
Вы когда-нибудь тут ели мясо?
В смысле, кроме бекона на завтрак?
Ага. Кроме бекона на завтрак.
Нет.
Хэррогейт оперся о шконку. Немного погодя спросил: А вы тут уже сколько?
Месяцев пять.
Вот геенна клятая, сказал Хэррогейт.
Когда они поднялись поутру, было еще темно, и темно, когда гуськом вошли в кухню за своими тарелками и ложками, и все еще темно, когда все оказались на дворе в росе и зернистом тумане. Он стоял, подкатав рукава и штанины на два оборота каждый, и смотрел, как люди лезут в грузовики. Поискал глазами Саттри, но, когда увидел его, тот уже сидел в кузове, а калитку закрыли. Некоторые грузовики тронулись. К нему подошел охранник и поглядел на него свысока. Потом пригнулся, уперев руки в колени, чтоб заглянуть в лицо. Ты кто такой, к черту? спросил он.
Хэррогейт.
Охранник кивнул, словно это и был верный ответ.
На завтрак ходил?
Еще б не ходил.
Поработать денек готов?
Кажись, да.
Ну, у нас тут вот для тебя грузовик есть, чтоб ехать, если это тебя устраивает.
Вот этот вот?
Ну. Неохота, а?
Хэррогейт ухмыльнулся. Драть, сказал он. Кажись, я тут только для этого. Буду делать что угодно.
Что ж, нам это очень по нраву. Нам нравится, чтобы все были счастливы.
Драть, бросил Хэррогейт через плечо, бредя к поджидавшему грузовику. Со мной поладить нетрудно.
Когда же дошел до заднего борта и поднял руку подтянуться, охранник выписал ему такого пинка, что он влетел в калитку и рухнул среди сапог и башмаков других сидельцев. На него посмотрели с чокнутыми ухмылками, и кто-то дернул его за воротник вперед, чтоб захлопнувшейся калиткой ему не прибило ногу. Один рыжий подался вперед и сказал: Влезай сюда, идиёт. Разозлишь этого сукина сына в такую рань, так я сам тебе жопу надеру.
Я не знал, в какой грузовик мне положено лезть.
Так тут все годятся. Садись сюда вот. Этот сукин сын гоняет, как пьяный индеец, которому еще виски невтерпеж.
Грузовик прочихался сгустками белого дыма, и они дернулись в туман ниже по склону и покатили вниз по извилистой дороге от работного дома к шоссе, где перед ними в прохладной октябрьской заре по двое, словно глаза, проносились хвостовые огни других грузовиков. Сидельцы располагались рядами лицом друг к другу, дергаясь и покачиваясь, некоторые пытались поспать. Хэррогейт съежился на скамье, сунув руки под худые ноги, и не сводил глаз с пола. Никто не разговаривал. Грузовик прибавил скорости, и по черной дороге запели шины.
На первом светофоре у обочины дороги ждала автобуса девушка. Сидельцы кинулись к сетчатой калитке и столпились возле борта. Она отвернулась и уставилась за пустыри, на дома, утопавшие в ды́мке. По пейзажу с востока сочился холодный свет. Хэррогейт наблюдал, как с бесцветных небес слетели две птицы и пристроились на проводе, заглянули в грузовик и снова улетели. Они поехали дальше, и взгляд водителя в машине, пристроившейся за ними, от вида этих злодеев в полоску сделался несколько смущенным.
Уже по хорошему свету они пересекли северный конец округа и остановились на обочине, где вдоль кромки из рыжей грязи лежала разъятая на секции сточная труба и куда в канавы уже высадились пассажиры первого грузовика и принялись махать кайлами. Пока они
