жизни, которая стала для него совершенно невыносимой.
С той поры маленькому горбуну пришлось жить в еще более тяжелых условиях: в камере всю ночь горел свет, каждые несколько минут в дверь заглядывал спецнадзиратель, держали его в наручниках и почти каждый день допрашивали. Следственный судья хотя и не обнаружил в материалах дела ничего изобличающего Хефке, но был совершенно уверен, что горбун скрывает какое-то преступление, иначе зачем бы ему покушаться на самоубийство? Невиновный счеты с жизнью не сводит! А прямо-таки идиотская манера Хефке признавать любое обвинение вынуждала следственного судью вести нескончаемые допросы и дознания, в результате которых выяснялось, что Хефке ничего не совершал.
В итоге Ульрих Хефке был выпущен из предварительного заключения всего за неделю до судебного разбирательства. Вернулся домой, к своей долговязой, мрачной, усталой жене, которая давным-давно вышла на свободу. Она встретила его молча. Хефке был слишком потрясен и работать не мог; нередко он часами стоял в углу комнаты на коленях и приятным высоким голосом тихонько напевал церковные хоралы. В разговоры почти не вступал, а ночами подолгу плакал. У них были кой-какие сбережения, и жена не гнала его на работу.
Уже через три дня после освобождения Ульрих Хефке получил повестку явиться на разбирательство в качестве свидетеля. Его слабый рассудок толком не понимал, что вызван он только как свидетель. С каждым часом тревожное возбуждение нарастало, он перестал есть и пел все дольше. Страх, что недавние мучения возобновятся, не отпускал ни на миг.
Ночью накануне судебного разбирательства он опять полез в петлю, на сей раз жизнь ему спасла мрачная жена. Как только он опять задышал, она устроила ему основательную взбучку. Не одобряла она его образ жизни. А наутро решительно взяла мужа под руку и у дверей комнаты для свидетелей передала судебному приставу со словами:
— Он не в себе! Присмотрите за ним хорошенько!
Когда она это сказала, в помещении уже было много народу, в основном товарищи Квангеля по работе, фабричное руководство, две женщины и делопроизводитель почтового ведомства, которые видели, как он клал открытки, две дамы из правления «Фрауэншафта» и так далее, — в общем, слова госпожи Хефке слышал целый ряд свидетелей, и потому не только судебный пристав, но и все собравшиеся пристально следили за маленьким горбуном. Кое-кто попытался развеять скуку ожидания, насмехаясь над ним, но веселья не получилось: в глазах у горбуна отчетливо читался страх. И по доброте душевной им духу не хватило сильно ему докучать.
Допрос председателя Файслера горбун, невзирая на страх, выдержал неплохо, просто потому, что говорил очень тихо и дрожал как осиновый лист и верховному судье вскоре надоело допрашивать этого трусишку. Затем горбун спрятался среди других свидетелей, в надежде, что для него все уже кончилось.
Однако затем ему пришлось вместе со всеми смотреть, как шавка-прокурор взялся за его сестру, как мучил ее, пришлось слушать бесстыдные вопросы, заданные Анне. Сердце его негодовало, он хотел выйти вперед, хотел вступиться за сестру, засвидетельствовать, что она всегда вела добропорядочную жизнь, но от страха каменел, норовил спрятаться, трусил.
Вот так, разрываясь меж страхом, трусостью и приступами храбрости, уже не владея собой, он следил за ходом разбирательства, до той минуты, когда Анна Квангель обругала СНД, СА и СС. Он стал очевидцем грянувшей бури, даже внес в нее свою лепту, вскарабкавшись на скамью, чтобы лучше видеть, маленький и смешной. И увидел, как двое полицейских выволокли Анну из зала.
Он еще стоял на скамье, когда председатель принялся наводить в зале порядок. Соседи забыли про него, шушукались между собой.
И тут взгляд шавки-прокурора упал на Ульриха Хефке, он с удивлением оглядел убогую фигуру и воскликнул:
— Эй, вы!.. Вы ведь брат обвиняемой! Как бишь вас зовут?
— Хефке, Ульрих Хефке, — подсказал ему помощник.
— Свидетель Ульрих Хефке, это была ваша сестра! Предлагаю вам высказаться по поводу прошлого Анны Квангель! Что вам о нем известно?
Ульрих Хефке открыл рот — он так и стоял на скамейке, и впервые его глаза смотрели без робости. Он открыл рот и высоким приятным голосом запел:
Прощусь без сожаленья с тобою, лживый свет.
Греховные стремленья мне не по нраву, нет!
Небесная обитель, к тебе стремится дух.
О, награди, Спаситель, Своих смиренных слуг!
Все были настолько ошеломлены, что не остановили его. Некоторые даже нашли это скромное пение приятным и в такт мелодии нелепо покачивали головой. Один из заседателей опять разинул рот. Студенты вцепились руками в барьер, на лицах читалось напряженное внимание. Озабоченный седой адвокат, склонив голову набок, задумчиво ковырял в носу. Отто Квангель повернул птичье лицо к шурину, и впервые в его холодном сердце шевельнулось теплое чувство к бедняге. Что они с ним сделают?
Помилуй души верные, укрой и сохрани,
Спаси от всякой скверны во все земные дни.
Когда ж настанет время, когда наступит срок,
Сними с них жизни бремя, прими их в Свой чертог [39].
Когда он запел вторую строфу, зал опять беспокойно загудел. Председатель что-то прошептал, прокурор передал дежурному полицейскому офицеру записку.
А маленький горбун ни на что не обращал внимания. Взгляд его был устремлен к потолку зала. И он выкрикнул, экстатически отрешенным голосом:
— Я иду!
Он вскинул руки, оттолкнулся ногами от скамьи, хотел взлететь…
И неловко упал между впереди сидящими свидетелями, которые испуганно отпрянули в сторону, скатился на пол в проход…
— Уберите его! — властно распорядился председатель, в зале опять воцарился невообразимый шум. — Пусть проведут медицинское освидетельствование!
Ульриха Хефке вывели из зала.
— Как видите, семейство преступников и безумцев, — подытожил председатель. — Что ж, мы позаботимся о его истреблении.
И он бросил грозный взгляд на Отто Квангеля, который, поддерживая брюки, все еще смотрел в сторону дверей, за которыми исчез шурин.
Конечно, они позаботились об истреблении маленького Ульриха Хефке. Ни физически, ни умственно он был недостоин жить, и после недолгого пребывания в сумасшедшем доме инъекция помогла ему и вправду распрощаться с этим злобным светом.
Глава 65
Судебное разбирательство. Защитник
Защитник Анны Квангель, седой озабоченный господин средних лет, который в минуты самозабвения так любил поковырять в носу и имел весьма еврейскую наружность (однако «уличить» его было невозможно, поскольку бумаги у него были «чисто арийские»), — этот господин, ex officio [40] назначенный адвокатом Анны, поднялся, чтобы произнести защитительную речь.
Он заявил, что, к превеликому сожалению, вынужден выступить в отсутствие своей подзащитной. Конечно, ее выпады
