Их истоки восходят к моему далёкому прошлому, ещё в довоенные дни, когда я собрал в Монтрейте целую коллекцию диких гусей со всего света, когда снежные гуси из Северной Америки и гуси с полосатой головой из Тибета паслись на покатых лужайках склонов у старого замка, а в самом саду были экзотические редкости. Там были маленькие белогрудки, которых я сам привёз из Лапландии в последнее лето перед войной. Они отвечали на зов резким гомоном, который напоминал мне об огромной тундре и о блеске тихой озёрной воды под полночным солнцем, о кислом привкусе оленьего жира и запахе форели, варящейся на костре.
Там, помнится, была гусыня с мыса Бэррэн, которая иногда заходила через открытые стеклянные двери в библиотеку и усаживалась перед камином, а её нежное сизое как у голубя оперенье подрагивало при этом от удовольствия. А во время вечернего перелёта воздух наполнялся хлопаньем крыльев и отрешённой музыкой серых и снежных гусей с залива. Во время войны, когда всё хорошее зерно требовалось для потребления людей, среди наиболее редких видов была ужасно высокая смертность, почти половина из них погибла через сутки от отравления, вызванного поставкой протравленной пшеницы. Несмотря на это несчастье, только у меня во всей Европе сохранилась кое-как эта коллекция, и таким образом, хоть ипоредевшая, она была уникальна. К этому времени я переехал на северо-запад Шотландии, а Питер Скотт избрал себе Слимбридж как идеальное место для того, что теперь стало знаменитым на весь мир Фондом диких птиц. Он приобрёл этот участок, но не было достаточно очевидных средств быстро приобрести что-либо, кроме зимующих в Британии видов диких гусей, чтобы поселить их там. Он приехал в Монтрейт и нашёл там всё ещё выживших около двадцати видов, три четверти из которых были единственными представителями этих птиц на европейском континенте. Было бы трудно не уступить его стремлению приобрести их, даже если бы у меня и были причины отказать, но у меня их не было. Итак, они отправились в Слимбридж все, так сказать, за исключением выводка полнокровных серых гусей, потомков многих поколений птиц, которых я поднял на крыло в заливе Уигтаун в те времена, когда был заядлым охотником на дичь.
Остались только дикие серые гуси, они плодились на берегу залива и на острове до тех пор, пока их численность, пасшаяся на сельскохозяйственных угодьях усадьбы, не стала привлекать сердитого внимания. Временами их было более ста, хотя их стая, возможно, пополнялась по-настоящему дикими птицами, которые зимовали в устьях рек Кри и Блэндох. Их участь, во всяком случае, была такова же; их считали за паразитов, а то, что они были почти ручными, ещё больше облегчало ихуничтожение. В то время, как я привёз в Камусфеарну выводок неоперившихся гусят, на озере в Монтрейте оставалось только четыре взрослых пары, а теперь там нет ни одной.
В своё время дикие серые гуси начали размножаться в Камусфеарне, всегда на одном и том же маленьком поросшем кустарником озёрке в миле от нас, через дорогу от Друимфиаклаха. Мораг Мак-Киннон подкармливала их и всячески ухаживала за ними, она придумала им всем имена, даже когда изначальная пятёрка увеличилась до тринадцати. Это было наибольшее число, которого они достигли, и не только потому, что гусынь всегда было больше, чем гусаков, что приводило к определённому количеству неоплодотворённых яиц, но также и потому, что не было такой весны, чтобы вся стая целиком вернулась со своей неведомой нам зимовки, а однажды нам даже пришлось привезти новый выводок из Монтрейта, чтобы стая не вымерла. Некоторых из них неизбежно подстрелили, другие, возможно, остались в стаях, принявших их к себе, и улетели весной на север, чтобы плодиться в диких, покрытых лавой горах Исландии.
Мы уже привыкли ждать их возвращения в Камусфеарну в конце апреля или в мае. Это всегда было весьма волнующим событием. Кто-нибудь, пока мы все занимались своими делами то ли в доме, то ли во дворе, вдруг восклицал:
- Слышу гусей!
И мы все собирались вместе, обшаривая взглядом небеса в поисках подтверждения.
Затем звук повторялся опять, дикий, манящий зов, который как будто бы воплощает в себе образ огромного, продуваемого ветром пространства: гор, солончаковых болот и безграничного неба, - подлинный клич севера и необжитых краёв. Сначала одинокий зов, как горн в ниспадающем тоне, затем к нему подключаются другие шумным каскадом серебряных труб, и потом небольшая стая появляется в поле зрения всё ещё очень высоко и далеко, но крылья у них уже сложеныдля долгой спиральной глиссады к зелёному пятну Камусфеарны. Затем они кружат низко над домом по полю, их гигантские крылья с шумом рассекают воздух при каждом витке и, наконец, с резким гамом они начинают круто тормозить при посадке, и вот уже опять стоят они у нашей двери безо всякого страха, как если бы никогда не встречались с охотником в облике человека. Один из нас уходит на кухню за хлебом, а старый гусь, который у них вожаком, тот, кого Мораг обычно звала Джорджем, начинает пушить свои перья и продвигаться вперёд, вытянув шею низко параллельно земле, вдруг громко заклекочет, прежде чем станет жадно брать хлеб из наших рук.
Именно таким образом они вернулись в последний раз поздней весной 1965 года. Мы услышали их издалека, вначале тоненько и чисто, затем слабее, приглушённо из-за свежего южного ветра, который гнал перед собой большие бесформенные белые облака над тёмным как чернила морем, на котором начали подниматься короткие крутые волны. Небольшая стая из пяти птиц пролетела высоко над Камусфеарной, направляясь в глубь острова правильным треугольником. Они помедлили в ответ на наш зов, но тут же возобновили полёт по своему курсу, так что ничего, кроме этой краткой заминки, мы не получили в ответ на наш зов, что бы дало нам знать, что это были гуси Камусфеарны. Они скрылись из виду в направлении Друимфиаклаха, затем, минут пять спустя, вернулись, вытянувшись в одну прямую линию, спускаясь на жестких вытянутых крыльях, круто скользя с вершины холма над нашим домом.
Там было два гусака и три гусыни, третья гусыня, которую в предыдущие годы Мораг называла Золушкой, была без пары и держалась на некотором отдалении от остальных, она всегда была маленькой и выглядела глупой. Ничто не говорило о том, что эти дикие гуси прилетели в Камусфеарну в последний раз, но их эпоха, бывшая частью идиллии, кончилась.
Джордж со своей подружкой обосновался, как и в прошлые годы, на озёрке у Друимфиаклаха, и оттуда они наносили нам хоть и нерегулярно, почти ежедневные визиты. Другая пара улетела дальше от побережья, и мы посчитали, что они гнездятся на одном из множества горных озёр над нами. Больше мы их не видели.
Золушка осталась одна на пляжах у Камусфеарны, и однажды мы наткнулись на её останки, съеденные лисицей или дикой кошкой.
Затем, однажды придя в Друимфиаклах за припасами (домик теперь уже был пуст, Мак-Кинноны уехали), мы увидели, что у Джорджа сломано крыло. Оно волочилось за ним по воде, когда он плыл, и он постоянно пытался как своей беспомощной мускулатурой, так и клювом положить его на место. Мы притащили небольшую фиброгласовую лодочку к озёрку и подплыли к нему достаточно близко, чтобы определить повреждение. Это показалось нам простым переломом локтевой кости, вызванным, думается, ударом о телеграфные провода при полёте, и я посчитал, что оно заживёт само. Но это также значило, что Джордж останется без гусят в этом году, так как акт совокупления происходит на воде и требует участия обоих крыльев для сохранения равновесия.
И в самом деле, его самка даже не сделала кладки, а несколько недель спустя мне сказали, что Джордж умер, его тушка плавала у кромки тростника. Мы поднялись, снова спустили лодочку и достали его тело. Крыло отлично срослось, и он мог летать, но в шее у него было двадцать дробин №5, и на этом всё кончилось.
Концентрация дроби свидетельствовала о том, что его убили с очень близкого расстояния, а так как он не боялся людей, в этом не было ничего удивительного.
Его подружка ещё с неделю побыла на озере и затем тоже исчезла. Больше в Камусфеарну дикие гуси никогда не прилетали. С их исчезновением нечто, для меня мистическое, ушло навсегда.
6 МАЯК ОСТРОВА ОРНСЭЙ
Те два маяка, которым я уделял основное внимание всё свободное время с тех пор, как стал калекой, в результате любопытного совпадения стали моей собственностью.
Сама Камусфеарна находится на большой земле, на берегу пролива Слит, а от неё на северо-запад на милю простирается гряда небольших островов. Некоторые из них покрыты травой, на некоторых растёт вереск. На самом дальнем из них, самом большом, расположен маяк, сооружённый в 1909 году. При нашем маяке не было дома, он работал на газовом баллоне, за которым следил один из жителей хозяйства Камусфеарны, пастух, так как работа была далеко не на полную ставку. Когда, перед моим приездом туда, Камусфеарна пустовала, за маяк отвечал Друимфиаклах, домик в миле отсюда вверх по склону холма. Когда я приехал в эти места в 1948 году, эту работу делал Кэлум Мэрдо Мак-Киннон, который также был местным смотрителем дорог и занимал этот пост до тех пор, пока со своей женой Мораг не уехал отсюда в 1965 году.
