- А я верю в нашу эпоху, папа: она сорвала все лишние покровы. Посмотри на старинные картинки в последних номерах "Тайме". От них пахнет догмой и фланелевой фуфайкой.
- В наше время фланель уже не носили, - возразил генерал.
- Тебе, конечно, виднее, дорогой.
- Мое поколение, Динни, в сущности, было подлинно революционным. Видела ты пьесу о Браунинге? Тогда действительно было так, как ты говоришь: но все это кончилось еще до моего поступления в Сэндхерст. Мы мыслили так, как считали нужным, и поступали так, как мыслили, но не разговаривали об этом. Сейчас люди сначала говорят, потом мыслят, а уж если доходит до дела, действуют так же, как мы, если вообще действуют. Разница между сегодняшним днем и тем, что было пятьдесят лет назад, сводится к вольности в речи: теперь говорят так свободно, что это лишает предмет разговора всякой соли.
- Глубокое замечание, папа.
- Но не новое. Я десятки раз встречал такие же мысли в книгах.
- "Не находите ли вы, сэр, что огромное влияние на людей оказала война?" - как спрашивают репортеры во всех интервью.
- Война? Во-первых, ее влияние давно уже сошло на нет. Во-вторых, мое поколение было слишком устойчиво, чтобы поддаться ему, а следующее за моим - перебито или раздавлено...
- Женщины остались.
- Да, они побунтовали, но не всерьез. А для твоего поколения война только слово.
- Благодарю, папа, - прервала Динни отца. - Все это очень поучительно, но сейчас опять пойдет крупа. Фош, за мной!
Генерал поднял воротник пальто и направился к плотнику, повредившему себе большой палец. Динни увидела, как он осмотрел повязку пострадавшего. Плотник улыбнулся, а отец потрепал его по плечу.
"Подчиненные, наверно, любили его, - решила она. - Он, конечно, старый ворчун, но хороший человек".
XXVIII
Если искусство медлительно, то правосудие еще медлительнее. Слова "Корвен против Корвен и Крума" по-прежнему не услаждали взоры тех, кто привык прилежно изучать отдел судебной хроники в "Тайме", и внимание судьи мистера Ковелла было все еще поглощено бесконечными неопротестованными исками. По приглашению Дорнфорда Динни с Клер заехали взглянуть на зал заседаний и минут пять простояли в дверях суда, словно игроки из крикетной команды, осматривающие поле накануне матча. Судья сидел так низко, что можно было разглядеть только его лицо; Динни заметила также, что над свидетельской ложей, где придется сидеть Клер, устроено нечто вроде балдахина или козырька для защиты от дождя.
- Если вы будете держаться в глубине ложи. Клер, - предупредил Дорнфорд, когда она выходила, - вашего лица будет почти не видно. Но говорите громко, чтобы судье все было слышно. Он злится, когда не слышит.
На другой день рассыльный доставил на Саут-сквер записку для
Динни.
"Бэртон-клуб, I3/IV-32.
Дорогая Динни,
Был бы рад встретиться с вами на несколько минут. Время и место выберите сами, а я явлюсь точно. Излишне говорить, что дело касается Клер.
Искренне ваш
Джералд Корвен".
Майкла не было дома, но Динни посоветовалась с Флер.
- Разумеется, вы должны с ним встретиться, Динни. А вдруг в последнюю минуту он взял да раскаялся? Позовите его сюда, когда Клер не будет.
- На это я, пожалуй, не рискну: они могут столкнуться. Лучше повидаюсь с ним вне дома.
- Тогда либо у статуи Ахилла, либо у статуи Ромы.
- У Ромы, - решила Динни. - Оттуда мы куда-нибудь пройдем.
Она назначила встречу на другой день в три часа и долго ломала себе голову, зачем Джерри понадобилось ее видеть.
Следующий день был теплый - настоящий оазис в этом хмуром апреле.
Подходя к статуе Ромы, девушка еще издали заметила Корвен а, который стоял у решетки, спиной к изваянию. Он курил сигарету, вставленную в коротенький красивый пенковый мундштучок, и, хотя ее зять выглядел точно так же, как в тот день, когда они виделись в последний раз, Динни вздрогнула, словно почувствовав толчок.
Он не протянул руки.
- Вы очень любезны, Динни, что пришли. Давайте пройдемся и поговорим на ходу.
Он" направились к Серпентайну.
- Что касается известного дела, - неожиданно начал Корвен, - то я вовсе не жажду его выиграть.
- Зачем же было начинать? Ведь обвинение не соответствует истине.
- По моим данным - соответствует.
- В части предпосылок - может быть; в части выводов - нет.
- Вернется ли ко мне Клер на любых угодных ей условиях, если я возьму иск назад?
- Едва ли, хотя, конечно, я могу ее спросить. Я, например, не вернулась бы.
- Какое безжалостное семейство!
Динни промолчала.
- Она влюблена в этого Крума?
- Если у них даже есть чувство друг к другу, я не вправе его обсуждать.
- Почему бы нам не говорить откровенно, Динни? Ведь нас же никто не слышит, кроме вон этих уток.
- Вы потребовали возмещения ущерба, и это не подогрело в нас нежные чувства к вам.
- Ах, вот в чем дело! Но я возьму назад все свои претензии, лишь бы она вернулась, пусть даже наделав глупостей.
- Иными словами, - спросила Динни, не глядя на него, - дело, затеянное вами, представляет собой нечто вроде шантажа? Я как будто правильно выбрала термин?
Он посмотрел на нее прищуренными глазами:
- Остроумная мысль! Мне она в голову не приходила. Нет, я знаю Клер лучше разных адвокатов и детективов и потому отнюдь не убежден, что улики на самом деле так вески, как кажутся.
- Благодарю.
- Да, но я уже предупредил вас или Клер, - Что все равно, - что не могу и не хочу уехать отсюда, пока не приведу все в ясность. Если Клер вернется, я просто поставлю на случившемся точку. Если нет, дам делу идти своим ходом. Такая позиция лишена смысла и на шантаж не похожа.
- А если она, предположим, выиграет, вы ее опять будете преследовать?
- Нет, не буду.
- Вы же могли освободить и ее и себя, - стоило только захотеть.
- Да, мог, но такой ценой, которая меня не устраивает. И потом, то, что вы говорите, сильно смахивает, - извините за резкость, - на предложение вступить в сделку.
Динни остановилась:
- Что ж, я поняла, чего вы хотите. Спрошу Клер. А сейчас расстанемся. Дальнейшие разговоры ни к чему хорошему не поведут,
Джерри тоже остановился, глядя на нее, и лицо зятя взволновало девушку. Из-под маски его жестких смуглых черт проступили боль и растерянность.
- Мне очень жаль, что все так сложилось, - порывисто сказала она.
- Человеческая натура - дьявольская штука, Динни, и вырваться изпод ее власти невозможно. До свиданья. Желаю счастья!
Она подала ему руку. Он стиснул ее, повернулся и ушел.
Подавленная, Динни постояла под молодой березкой, чьи набухшие почками ветки, казалось, трепетали и тянулись к солнцу. Странное положение! Ей жалко всех - и Джерри, и Клер, и Крума, и никому из них она не в силах помочь.
Она вернулась на Саут-сквер со всей возможной для нее быстротой.
Флер встретил ее вопросом:
- Ну что?
- Мне очень неприятно, но говорить об этом я вправе только с Клер.
- Он, наверно, предложил взять иск обратно при условии, что Клер вернется. И если у нее голова на плечах, она должна согласиться.
Динни решительно сжала губы.
Она дождалась ночи и лишь тогда зашла в комнату Клер. Сестра только что легла, и Динни, усевшись в ногах кровати, без предисловий начала:
- Джерри попросил меня о встрече. Мы виделись с ним в Хайд-парке. Он обещал прекратить дело, если ты вернешься к нему на любых угодных тебе условиях.
Клер села на постели и обхватила руками колени:
- Так. А что ты ответила?
- Что спрошу тебя.
- Как по-твоему, почему он это предлагает?
- Отчасти потому, что хочет примирения с тобой; отчасти потому, что не слишком верит в неопровержимость улик.
- Вот как! - сухо отозвалась Клер. - Я в нее тоже не верю. Но к нему не вернусь.
- Я и сказала ему, что ты едва ли вернешься. А он назвал нас "безжалостным семейством".
У Клер вырвался короткий смешок.
- Нет, Динни, я уже изведала всю мерзость бракоразводного дела. Я теперь как каменная, и мне безразлично, выиграем мы или проиграем. Больше того, мне кажется, что я предпочла бы проиграть.
Динни через одеяло погладила сестру по ноге. Она колебалась. Рассказать ли Клер о том, что она почувствовала, увидев лицо Джерри?
Клер, словно прочитав ее мысли, продолжала:
- Мне всегда смешно смотреть на людей, которые воображают, будто им известно, какими должны быть взаимоотношения супругов. Флер рассказывала мне о своем отце и его первой жене. Ей, видимо, кажется, что та наделала много шуму из ничего. Скажу одно: судить о чужих отношениях - самоуверенное идиотство. Пока в спальнях не установили киносъемочные камеры, всем уликам - грош цена. Можешь поставить его в известность, Динни, что ничего уже изменить нельзя.
Динни поднялась:
- Хорошо. Скорей бы все кончилось!
- Да, - отозвалась Клер. - Поскорей бы! Не знаю только, что будет с нами, когда все кончится. Боже, суды храни!
Динни повторяла это горькое восклицание ежедневно в течение двух недель, посвященных судом разбору неопротестованных исков, под рубрикой которых могло бы пройти и дело ее сестры, не обратив на себя внимания и не вызвав никаких откликов. Она послала Корвену короткую записку с сообщением, что ее сестра не согласна. Ответа не последовало.
