Я подошел и выхватил эту дрянь у нее из рук, повернулся, пошел.
То была реклама! Почтовое отправление третьего класса. Что-то насчет распродажи одежды за полцены.
Я подобрал с дороги свою кепку, натянул на голову. Взгромоздил мешок на левую сторону хребта, зашагал снова. 100 градусов.
Проходил мимо одного дома, и за мной выскочила женщина.
- Почтальон! Почтальон! У вас разве письма для меня нет?
- Леди, если я не положил его вам в ящик, это значит, что почты для вас нет.
- Но я же знаю, что у вас для меня письмо!
- С чего вы взяли?
- Потому что мне позвонила сестра и сказала, что напишет.
- Леди, у меня нет для вас письма.
- Я знаю, что есть! Я знаю, что есть! Я знаю, что оно там!
Она потянулась к пачке писем у меня в руке.
- НЕ ТРОЖЬТЕ ПОЧТУ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ, ЛЕДИ! ДЛЯ ВАС СЕГОДНЯ НИЧЕГО НЕТ!
Я повернулся и пошел.
На крыльце стояла еще одна тетка.
- Вы сегодня поздно.
- Да, мэм.
- А где постоянный почтальон?
- Он умирает от рака.
- Умирает от рака? Гарольд умирает от рака?
- Правильно, - сказал я.
Я вручил ей почту.
- СЧЕТА! СЧЕТА! СЧЕТА! - завопила она. - И ЭТО ВСЕ, ЧТО ВЫ МНЕ МОЖЕТЕ ПРИНЕСТИ? ЭТИ СЧЕТА?
- Да, мэм, это все, что я могу вам принести.
Я повернулся и ушел.
Я же не виноват, что они пользовались телефонами, и газом, и светом, и все свои вещи покупали в кредит. Однако, если я приносил им счета, они на меня орали - как будто я просил их устанавливать себе телефон или присылать телик за 350 баксов без начального платежа.
Следующей остановкой было небольшое двухэтажное строение, довольно новое, с 10 или 12 квартирами. Почтовый ящик с замком стоял спереди, под козырьком крыльца. Наконец-то, хоть чуточку тени. Вставляю в замок ключ, открываю.
- ПРИВЕТ, ДЯДЯ СЭМ! КАК ПОЖИВАЕШЬ СЕГОДНЯ?
Это было громко. Не ожидал я услышать голос этого мужика из-за спины. Он просто заорал на меня, а с бодуна я нервный. Я аж подскочил от неожиданности. Это уж слишком. Я вытащил ключ из замка и обернулся. Кроме сетчатой двери ничего не видно. Кто-то там стоял. Под кондиционером и невидимый.
- Черт бы вас побрал! - сказал я, - не называйте меня Дядей Сэмом! Я вам не Дядя Сэм!
- О, так ты один из этих умников, э? За пару центов я б вышел и тебе по заднице надавал!
Я поднял сумку и грохнул ею об пол. Журналы и письма разлетелись. Придется весь отрезок перекладывать. Я сорвал с головы кепку и шваркнул о цемент.
- А НУ, ВЫХОДИ ОТТУДА СУКИН СЫН! ОХ, ГОСПОДИ ВСЕМОГУЩИЙ, ПРОШУ ТЕБЯ! ВЫХОДИ ОТТУДА! ВЫХОДИ, ВЫХОДИ ОТТУДА!
Я был готов его зарезать.
Никто не вышел. Ни звука. Я посмотрел на сетчатую дверь. Ничего. Как будто квартира пуста. На какой-то миг я подумал зайти. Потом повернулся, опустился на колени и стал собирать письма и журналы. Работа без сортировочного ящика. Через двадцать минут я все разложил. Засунул несколько писем в ящик, кинул журналы прямо на крыльцо, закрыл дверцу, повернулся и снова посмотрел на сетчатую дверь. По-прежнему ни звука.
Я заканчивал маршрут, ходил и думал: ну что ж, он позвонит и скажет Джонстону, что я ему угрожал. Когда вернусь, лучше подготовиться к худшему.
Я распахнул дверь: Булыжник сидел за столом, что-то читал.
Я стоял, глядя на него сверху вниз, ждал.
Булыжник глянул на меня, перевел взгляд на то, что читал.
Я продолжал стоять, дожидаясь.
Булыжник продолжал читать.
- Ну, - наконец, вымолвил я, - что там с этим?
- Что там с чем? - Булыжник поднял голову.
- СО ЗВОНКОМ? ГОВОРИ, ЧТО ТАМ СО ЗВОНКОМ! НЕ СИДИ ПРОСТО ТАК!
- С каким звонком?
- Тебе что, насчет меня не звонили?
- Звонили? Что случилось? Ты что там делал? Что ты натворил?
- Ничего.
Я пошел и сдал свое барахло.
Парень не позвонил. Никакая не милость с его стороны. Он, вероятно, подумал, что если позвонит, я вернусь.
По пути к ящику я прошел мимо Булыжника.
- Что ты там натворил, Чинаски?
- Ничего.
Мои действия настолько заморочили Булыжника, что он забыл мне сообщить, что я задержался на 30 минут, и не записал мне опоздание.
16
Как-то ранним утром я раскладывал почту рядом с Д.Г. Так его все и называли: Д.Г. На самом деле, его звали Джордж Грин. Но уже очень много лет его звали просто Д.Г., и некоторое время спустя он стал похож на Д.Г. Он работал почтальоном с двадцати лет, а сейчас ему было под семьдесят. Голоса у него уже не было. Он не разговаривал. Он кряхтел. Но даже когда он кряхтел, произносил он немного. Его и не любили, и не презирали. Он просто был. Все лицо его изрыли морщины: странные овраги и курганы непривлекательной плоти. Никакого света оно не излучало. Просто задубевший старикан, делающий свое дело: Д.Г. Глаза как пустые комочки глины, оброненные в глазницы. Самое лучшее, если о нем не думал и не смотрел на него.
Но Д.Г., при всем своем старшинстве, работал на одном из самых легких маршрутов, на самом краешке богатого района. Фактически, район можно было считать богатым. Дома хоть и старые, но большие, в основном - в два этажа. Широкие газоны стригли и освежали садовники-японцы. Там жили какие-то кинозвезды. Знаменитый карикатурист. Автор бестселлеров. Два бывших губернатора. Никто никогда с тобой не заговаривал. Ты никогда никого не видел. Единственное, в самом начале маршрута, где стояли дома подешевле, тебя доставали дети. Я имею в виду, что Д.Г. был холостяком. И у него был такой свисток. В начале маршрута он становился, высокий и прямой, вытаскивал большой свисток и дул в него, а слюна летела во все стороны. Сообщал детям, что он пришел. Для детей он носил конфеты. И те выбегали, и он раздавал им конфеты, идя вдоль по улице. Старый добрый Д.Г.
Я узнал про конфеты в первый раз, когда получил его маршрут. Булыжнику не хотелось мне его давать, слишком легкий, но иногда ничего другого ему не оставалось. И вот я шел, а этот малец выскочил и спрашивает:
- Эй, а где моя конфетка?
И я ответил:
- Какая конфетка?
И малец сказал:
- Моя конфетка! Я хочу свою конфетку!
- Слушай, пацан, - сказал я, - ты, должно быть, сумасшедший. Тебя что, мама просто так на улицу отпускает?
Мальчик посмотрел на меня очень странно.
Но однажды Д.Г. попал в беду. Старый добрый Д.Г. Он встретил в своем квартале новую маленькую девочку. И дал ей конфетку. И сказал:
- Ох, какая же ты хорошенькая девочка! Я бы хотел, чтобы у меня такая же была!
А ее мать сидела у окошка, все слышала и выскочила с воплями, обвиняя Д.Г. в приставании к малолетним. Она ничего про Д.Г. не знала, поэтому когда увидела, как он дал девочке конфетку и произнес это, решила, что это чересчур.
Старый добрый Д.Г. Обвиненный в приставании к малолетним.
Я зашел и услышал, как Булыжник говорит по телефону, пытаясь объяснить матери, что Д.Г. - уважаемый человек. Д.Г. просто сидел перед ящиком ошеломленный.
Когда Булыжник закончил и повесил трубку, я сказал ему:
- Не следовало отсасывать у этой бабы. У нее грязные мозги. У половины матерей в Америке, с их драгоценными пиздищами и драгоценными дочурками, у половины матерей в Америке - грязные мозги. Велел бы ей засунуть себе в жопу. Д.Г. и пипиську свою уже поднять не сможет, сам же знаешь.
Булыжник покачал головой:
- Нет, общественность - это динамит! Она просто динам_т!
Это все, что он мог сказать. Я уже видел Булыжника таким раньше когда он прогибался, и упрашивал, и объяснял каждому психу, который звонил по любому поводу...
Я раскладывал почту рядом с Д.Г. на маршруте 501, не очень плохом. Мешок я поднимал с трудом, но это было возможно и давало хоть какую-то надежду.
Хоть Д.Г. и знал, что его ящик стоит вверх тормашками, руки его шевелились все медленней. Он просто-напросто сложил слишком много писем в своей жизни - и даже его омертвевшее к ощущениям тело, наконец, взбунтовалось. Несколько раз за утро я замечал, как он шатается. Он останавливался и покачивался, впадал в транс, встряхивался и впихивал в мешок еще несколько писем. Мне этот человек был не особенно симпатичен. Он прожил отнюдь не храбрую жизнь и оказался, более или менее, порядочным куском дерьма. Но всякий раз, когда он шатался, что-то во мне шевелилось. Будто верный конь, который больше не может идти. Или старая машина, что просто сдалась как-то утром.
Почта была тяжелой, и, пока я наблюдал за Д.Г., меня охватил смертный озноб. Впервые больше чем за 40 лет он может пропустить утреннюю развозку! Для человека, настолько гордившегося своей работой и профессией, как Д.Г., это могло стать трагедией. Я пропустил множество утренних развозок, и мне приходилось возить мешки к ящикам в собственной машине, но мое отношение было несколько иным.
Он снова покачнулся.
Боже всемогущий, подумал я, неужели кроме меня этого никто не замечает?
Я оглянулся: всем трын-трава. Все они время от времени признавались в любви к нему: "Д.Г. - хороший парень". Но теперь "хороший парень" тонул, и никому никакого дела. Наконец, передо мной осталось меньше почты, чем перед Д.Г.
