Она стала считать меня своим родителем с того самого момента, как в первый раз заснула у меня за пазухой, и ни разу не выказала никакого страха перед кем-либо или чем-нибудь, но именно с этой ролью я и не справился, поскольку у меня не было ни знаний, ни инстинкта её матери, и погибла она из-за моего невежества.
Тем временем предстоящая трагедия, небольшая, но такая реальная, не омрачала её короткой жизни, и через несколько дней она стала откликаться на зов по имени, начала играть совсем как котёнок и увязывалась за мной, когда мне удавалось найти сухое место для прогулки, так как она терпеть не могла мочить ноги.
Нагулявшись вдоволь, она начинала повизгивать и хвататься лапами мне за ноги, пока я не присаживался на корточки с тем, чтобы она могла нырнуть в спасительную темноту моего пуловера, где сразу же заспала в положении головой вниз, а её остренький хвостик торчал при этом из-за пазухи. Арабы называли её моей доченькой и обычно осведомлялись, давно ли я давал ей пососать.
Вскоре выяснилось, что она стесняет меня в движениях и в работе. Находясь по обыкновению у меня за пазухой, она придавала мне вид беременного человека, и вся деревня собиралась вокруг меня, как только я выходил из дверей. Кроме того я не мог больше носить, как обычно, на шее фотоаппарат, по тому что при ходьбе он стукался об неё.
Как-то вечером мы с Тезинджером говорили о том, как отлучить Чахалу от соски. Мы оба полагали, что она уже достаточно выросла, чтобы есть более существенную пищу, а я считал, что её хрупкий организм лишь выиграл бы, если бы она питалась не только буйволиным молоком. Однако я недооценил силу инстинкта и думал, что она не сможет распознать съедобность мяса и крови, что её нужно приучать к этому постепенно. Я решил, что лучше всего сделать это, добавив несколько капель крови в молоко, чтобы привить ей этот вкус. Это предложение оказалось наивным, ибо, пока я держал двух обезглавленных воробьёв, пытаясь накапать ей крови в бутылку, она вдруг учуяла запах сырого мяса и хищно бросилась на него. Если бы я не остановил её, то она наверное размолола бы их целиком вместе с костями своими острыми как иглы зубами. Мы сочли это за свидетельство того, что мать уже знакомила её с пищей взрослых. К её неописуемой ярости я отобрал у неё воробьёв, и когда дал ей мелко нарезанные кусочки грудинки, она волком набросилась на них и стала требовать ещё.
- Пора кончать с молоком, - сказал Амара, наш кормчий на каноэ, жестом подкрепляя свои слова, - кончайте, кончайте, она уже теперь взрослая.
Так оно казалось и нам, но, увы, мы ошиблись. Неделю спустя мы застрелили для неё белую цаплю, и она с жадностью сожрала мелко нарезанное мясо. С тех пор она больше ничего не ела.
В ту ночь было очень холодно. Прямо над головой в тростниковой крыше была прореха, сквозь которую были видны незатуманенные звёзды, а тихий ветерок, холодный, как позвякивание сосулек, шуршал тростником у подножья стены, и спал я неспокойно. Чахала тревожилась и поминутно ворочалась в спальном мешке, а я не знал, что она умирает, и сердился на неё. Поутру я отнёс её на клочок сухой травы прогуляться и только тогда понял, что она очень больна. Она не двигалась, а только жалобно смотрела вверх на меня, и когда я поднял её, сразу же устремилась в тёплую темноту пуловера за пазухой.
Около часу мы плыли по усыпанным цветами протокам среди зелёных болот и остановились у одного селения на большом острове. Когда мы высадились, мне стало ясно, что Чахала умирает. Она была слаба, беспокойна, в доме забивалась в тёмные углы между тростниковыми стойками и циновками стен. Она лежала на животе, часто дышала, и, очевидно, ей было очень плохо. Может быть, что-нибудь в нашей огромной аптечке могло бы спасти её, но мы не нашли ничего лучше касторового масла, поскольку всё, что она съела накануне, всё ещё было у неё в животе.
Касторка почти совсем не помогла, и, хотя она почти автоматически сосала из бутылки, признаков жизни почти не подавала. В отчаянье я просидел рядом с ней около двух часов, когда Тезинджер вернулся с приёма больных.
- Сходи-ка лучше прогуляйся, - сказал он. - Я присмотрю за ней. Тебе и так тошно сидеть здесь всё время, к тому же ты не можешь ей ничем помочь. Эта болотная деревня у нас - последняя, и тебе, может быть, не доведётся увидеть другой.
Я вышел и вспомнил о тех сюжетах, которые всё хотел сфотографировать, но всё время откладывал. Затем оказалось, что затвор в фотоаппарате сломан, и я вернулся домой.
Час спустя мы тронулись в путь. Почувствовав тепло Чахалы у себя за пазухой, я вдруг ощутил надежду, что она будет жить, но она не стала сидеть там. Она выбралась наружу, приложив при этом изумившую меня силу, и растянулась, подрагивая, на дне каноэ, а я держал у себя между колен платок, чтобы её маленькое бившееся в лихорадке тельце было в тени. Вдруг она слабо вскрикнула тем самым отчаянным визгом, как это бывало во сне, а несколько секунд спустя я увидел, как по телу у неё пробежала судорога. Я положил на неё руку и почувствовал то странное оцепенение, которое наступает сразу же после смерти, и затем она обмякла у меня под рукой.
- Померла, - сказал я. Сказал это по-арабски, чтобы ребята перестали грести.
Тезинджер спросил: "Ты уверен?"
А ребята недоверчиво смотрели на меня.
Я подал её Тезинджеру, и её тельце повисло у него на руках как крошечная меховая мантия.
- Да, - сказал он. - Мертва. - И бросил тело в воду. Оно упало на яркий ковёр из белых и золотистых цветов и осталось на плаву, с морщинистыми лапками по сторонам, как она, бывало, спала ещё живой.
- Трогайте, - сказал Тезинджер. - Ру-ху, ру-ху! Но гребцы сидели, не двигаясь, поглядывая то на меня, то на маленький трупик, и поехали только тогда, когда Тезинджер рассердился на них. Амара постоянно оглядывался, пока, наконец, мы не обогнули купину тростника, и она скрылась из виду.
Солнце сияло на белых цветах, голубые зимородки проносились низко над нами, а орлы кружили в вышине голубого неба, но всё это стало так нереально со смертью Чахалы. Я говорил себе, что это лишь одна из тысяч подобных ей в этих болотах, где их гарпунят пятизубой острогой, отстреливают или подбирают щенками, и они умирают медленной смертью в гораздо более жестоких условиях. Но она погибла, и я был безутешен.
Виноват в этом тот, кто, возможно, более миллиона лет тому назад впервые подобрал дикого щенка, прижавшегося к телу мёртвой матери. И я задавался вопросом, неужели в его полудиком мозгу возникали те же мотивы, которые во мне были сознательны.
Я очень горевал по Чахале, так как она окончательно убедила меня в том, что именно выдра нужна мне в качестве питомца в Камусфеарне, я понял, что у меня была такая возможность, а я упустил её. И лишь много времени спустя до меня дошла возможная причина её смерти. Болотные арабы морят рыбу наперстянкой, скрытой в наживке на креветок, и если для человеческого организма или взрослой цапли эта доза ничтожна, то для такого юного создания как Чахала она могла оказаться роковой.
У меня больше не оставалось времени на болота. Мы с Уилфредом должны были провести несколько дней в Басре, прежде чем отправиться к пастушеским племенам, где надо было прожить начало лета. И смерть Чахалы, которая показалась мне концом, на самом дела стала лишь началом.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЖИЗНЬ С ВЫДРАМИ
Глава 7
В ту ночь, когда умерла Чахала, мы добрались до Эль-Азаира, гробницы Эзры на берегу Тигра. Оттуда мы с Уилфредом Тезинджером направлялись в Басру, чтобы получить почту из Европы и ответить на неё, прежде чем снова ехать дальше. В Генеральном консульстве в Басре выяснилось, что почта Уилфреда прибыла, а моя - нет.
Я послал в Англию телеграмму и, прождав бесполезно три дня, попытался позвонить.
Разговор нужно было заказывать за сутки вперёд, получить его можно было только в течение одного часа, к тому же тогда, когда из-за разницы во времени вряд ли можно было застать кого-либо в Лондоне. В первый день линия оказалась неисправной, на второй день переговорный пункт был закрыт по случаю какого-то религиозного праздника, на третий день опять была какая-то накладка. Мы договорились с Тезинджером встретиться через неделю в мудхифе у Абдель Неби, и он уехал.
За два дня до встречи я вернулся в Генеральное консульство после нескольких часов отсутствия уже к вечеру и обнаружил , что моя корреспонденция прибыла. Я понёс её к себе в спальню, чтобы прочесть, и увидел там двух болотных арабов, сидевших по-турецки на полу. Рядом с ними лежал мешок, в котором время от времени что-то шевелилось.
Они подали мне записку от Тезинджера. "Вот тебе выдра, самец, отлучённый от матери. Мне кажется, ты захочешь отвезти её в Лондон: в тараде с ней будет слишком много хлопот. Это та самая, о которой мне говорили раньше, но за ней охотились шейхи, и поэтому мне сказали, что она сдохла. Отправь с Аджрамом мне письмо о том, что она прибыла благополучно, он сейчас вместо Катхя..."
