Русский предпринял недельный путь, чтобы найти удостоившихся такой встречи и лично их рас спросить.
К сожалению, он не застал ни храброго Цадипа, ни его двух товарищей:
они, в числе многих других, поехали к Урге, надеясь поспеть ко времени ее падения. Сожаления русского быстро прекратились, когда он в одной юрте, за коллекцией богов у стены, увидел серебряные часы с вытисненной на крышке сворой гончих.
Часы ему очень понравились: он долго вертел их в руках и расхваливал, расспрашивал, - кто их счастливый обладатель, как его зовут и как он выглядит.
Потом русский тоже отправился в Ургу.
3
Имя Унгерна носил худой человек. У него были усы скандинава и душа "берсеркера".
На пасмурном Балтийском море его предок водил пиратское судно на абордаж и тяжелым молотом сплющивал шлемы, вместе с черепами их носителей. Предок любил дробный стук стрел о щиты и рев, издаваемый бычьими глотками пиратов при атаке: это возбуждало ярость и повергало его в кипящую пену безудержного буйства, когда сокрушающие удары вызывали восторг, распирали грудь и наливали кровью холодные глаза.
В двадцатом веке в далеком потомке возродился этот предок. Его отправили в школу, приучили к суровой дисциплине и заставили носить бесцветную личину рядового офицера.
Год за годом тянулась эта жизнь, не дававшая ему удовлетворения.
Душа тосковала. Смотрела жадными глазами в сторону пустыни и рвалась с цепей... Он сбросил цепи, когда в Россию пришло Великое Безумие.
С тех пор он стал тем, кого называли "Даурским бароном" и кто затем сделался кратковременным властителем Монголии.
Он оставил кроткого Христа, потому что ему ближе было друидическое поклонение силам Земли, Одину, Валгалле и страшилищам - кумирам Тибета. Одного он никогда и никому не прощал - нарушения его законов.
* * *
Урга была взята.
Над городом распростерлись крылья ночи. Все спали, не спал только Унгерн: беспокойные мысли бродили в его голове. Сегодня у ламаистского оракула он вопрошал судьбу. Лама высших степеней произвел гадание на внутренностях зарезанного барана и, хотя и не сказал ничего плохого, но что-то мямлил, выражался цветисто, не договаривал... Неужели его звезда закатывается? Мрак потустороннего, невидимые руки Правителя мира и суеверный страх перед темной бездной будущего вселяли в душу барона сознание своего ничтожества. А с этим сознанием он примириться не мог. Оно вызывало в нем бунт против всего и ярость, железным кольцом сжимавшую сердце... Душно!..
Унгерн приказал подать автомобиль и черной тенью стал носиться по полуночным замерзшим улицам. Горе тому часовому, кого он не найдет бодрствующим! Горе и тем, кто сидит на гауптвахте, потому что Унгерну сжало сердце, и он готов на все, лишь бы отпустило...
Он обязательно заедет на гауптвахту и произведет короткий и правый суд!
Засовы гауптвахты загремели. Часовые застыли изваяниями, и Унгерн, нахмурившись, выслушал рапорт дежурного.
- Привести... - бросил он коротко, ткнув пальцем в первое имя в списке арестованных. Ввели Жданова...
Когда Жданов, входя, посмотрел на своего бывшего вождя, - он сразу определил его состояние и понял, что его ожидает.
Собственно говоря, игра была проиграна еще пару дней назад, когда его арестовал патруль за нападение с ножом в руке на Цадипа. Цадип через два часа скончался на перевязочном пункте.
При свете оплывающего огарка глаза Унгерна так и впились в арестованного. - За что арестован? Жданов усмехнулся:
- За хорошее не посадят, Ваше Превосходительство!
- Кто ты?
- Дезертир из вашего отряда, - не моргнув глазом, отчеканил Жданов.
Игра ведь все равно проиграна... Так отчего же не побеседовать с Его Превосходительством по душам?!
В сумрачной душе потомка пирата был уголок, где скрывалось одинокое чувство - уважение к смелости.
- Как попался?
Жданов спокойно изложил историю нападения в степи, смерть товарища и решение мстить во что бы то ни стало.
В одном месте рассказа глаза Унгерна опять впились в арестованного:
- Ты видел духа, от которого побежали монголы!
- Да разве можно видеть духа, Ваше Превосходительство?
Этот ответ был величайшей оплошностью: суеверный вождь, приглядывающийся к знаменьям и верящий в темные силы, освободил бы Жданова, будь тут вмешательство потустороннего. Теперь же все было испорчено: Жданов переступил его закон дважды - дезертировал и присвоил себе месть...
- Довольно. Завтра тебя расстреляют! Введите следующего!
Кольцо, сжимавшее сердце Унгерна, как будто уже ослабло.
- Ваше Превосходительство! Так уж расстреляйте и тех двух оставшихся грабителей вместе со мною... Все ж веселей!..
Во взгляде Унгерна просквозило что-то, похожее на благодарность: этот человек прямо-таки доставлял ему возможность проявить свою власть над жизнями людей!
Он подробно расспросил о местонахождении виновных...
Сейчас же появился наряд солдат, - справедливости был дан полный ход... Суровый вождь оживился.
* * *
В Урге наступал рассвет. Где-то взревел верблюд, и залаяли псы на окраине. Фиолетовая дымка окутывала окрестные горы, за которыми во все стороны разбегались древние, костями усеянные дороги через желтую пустыню.
С наступлением нового жестокого дня по этим бесконечным дорогам пойдут, раскачиваясь как пьяные, верблюды в Кашгар, Кульджу, к Гималаям и в таинственный Тибет.
Жестокий день наступал быстро и бичом необходимости гнал обитателей теплых юрт на утреннюю прохладу.
Сны еще прятались в складках их длинных халатов; мужчины ежились на утреннем холодке и нехотя вели коней на водопой. Может быть, их только что ласкали скуластые женщины, увешанные фунтами старинного серебра...
Лень сквозила в каждом движении монголов, и пока они, зевая, посматривали на небо - вдали, за свалочным местом, раздался залп взводом.
Там расстреливали осужденных накануне Унгерном, и в этот именно момент Жданов отправился в одну страну, где он еще не побывал и откуда не возвращаются...
