похоже, благополучно ускользнула от внимания публики. Стеббинг – бедняга – был вынужден уволиться со службы. Рассудок его, похоже, навсегда повредился, и с тех пор он проводил свои дни – без вреда, но и безо всякой пользы – в частном приюте, выискивая скрытые сообщения в «Железнодорожном справочнике Брэдшоу». Даже в Матоди все реже вспоминали похищение.
Как-то раз, шесть месяцев спустя, Лепперидж и Брезертон сидели в клубе за вечерним бокалом розового джина. Вокруг все только и говорили что о разбойниках, потому что в то самое утро у ворот баптистской миссии было найдено лишенное рук и ног тело очередного американского проповедника.
– Это одна из проблем, которые нам придется решать, – сказал Лепперидж. – Повод к действиям. Я собираюсь составить подробный отчет обо всем этом.
Мимо них прошел мистер Брукс, направляясь к своему уединенному обеденному столику; теперь он редко захаживал в клуб – нефтяное агентство неуклонно процветало, заставляя его допоздна сидеть за рабочим столом. Он не помнил о своей недолгой популярности и не сожалел о ней, однако Лепперидж при встрече всегда относился к нему с виноватой сердечностью.
– Вечер добрый, Брукс. Есть новости от мисс Прунеллы?
– Да, кстати сказать, как раз сегодня она сообщила мне, что вышла замуж.
– Что ж, рад за нее… Надеюсь, вы счастливы. Кто-то из знакомых?
– Да, я счастлив в некотором смысле, хотя, конечно, я буду по ней скучать. Этот тот парень из Кении, который жил здесь одно время. Помните его?
– Ах да, тот самый? Ну-ну… Передавайте дочери наше «салам», когда будете ей писать.
Мистер Брукс сошел по лестнице в тихий и душистый вечер. Лепперидж и Брезертон остались совершенно одни. Майор наклонился к собеседнику и заговорил хрипловатым, доверительным тоном:
– Послушайте, Брезертон. Вот что я вам скажу: я давно уже об этом задумываюсь, строго между нами, разумеется. Не кажется ли вам, что у этого похищения есть некий сомнительный душок?
– Душок, сэр?
– Душок.
– Кажется, я понимаю, о чем вы, сэр. Ну, кое-кто из нас в последнее время задумывался…
– Вот именно.
– Конечно, ничего определенного. Просто, как вы и сказали, некий сомнительный душок.
– Именно… Слушайте, Брезертон. Думаю, вы могли бы передать всем, что это не тема для обсуждения. Моя благоверная оповестит о том же дам…
– Конечно, сэр. Это не то, о чем хочется болтать… Я имею в виду арабов и лягушатников.
– Именно так.
Повисла еще одна долгая пауза. Наконец Лепперидж поднялся, чтобы уйти.
– Я виню себя, – произнес он. – Мы сильно ошиблись насчет этой девушки. Мне следовало быть прозорливее. В конце концов, когда все уже сказано и сделано, Брукс прежде всего коммерция-валла [84].
Баллингар расположен в четырех с половиной часах езды от Дублина, если успеть на ранний поезд со станции Бродстон, и в пяти часах с четвертью, если выехать пополудни. Это торговый центр большого и сравнительно густонаселенного района. Здесь имеется красивая протестантская церковь в готическом стиле 1820 года постройки по одну сторону площади, а напротив – огромный недостроенный католический собор, задуманный в той безответственной мешанине архитектурных стилей, которая столь мила сердцу заморских пиетистов [85]. Ближе к границам площади латинский алфавит на фасадах магазинов постепенно вытесняется подобием кельтского письма. Все они торгуют одними и теми же товарами разной степени ветхости. И «Лавка Муллигана», и «Лавка Фланнигана», и «Лавка Райли» – в каждой продаются грубые черные башмаки, подвешенные в связках, мылкий колониальный сыр, скобяные товары и галантерея, растительное масло и конская упряжь, и каждая имеет лицензию на продажу эля и портера для употребления внутри или «навынос». Остов казарм стоит с зияющими оконными рамами и почерневшим нутром, словно памятник эмансипации. На почтовом ящике кто-то вывел дегтем надпись: «Папа римский – предатель». Типичный ирландский городок.
Флистаун находится в пятнадцати милях от Баллингара, на прямой ухабистой дороге, пролегающей через типичную ирландскую глубинку. Призрачные фиолетово-пурпурные холмы вдалеке, а между ними и дорогой, по одну ее сторону, едва видимые сквозь клочья белого тумана, непрерывные мили болот, усеянных кое-где штабелями нарезанного торфа. С другой стороны дороги почва поднимается к северу, неравномерно разделенная валами и каменными стенами на пустые поля, на которых гончие Баллингара проводят свои самые насыщенные событиями охоты. Все устилает мох. Грубым зеленым ковром на стенах и валах, мягким зеленым бархатом на древесине – он размывает границы, и невозможно понять, где заканчивается земля и начинается ствол или каменная кладка. На всем протяжении от Баллингара расположена череда беленых хижин и около дюжины довольно внушительных фермерских домов. Но господский дом находится не здесь, поскольку все это было собственностью Флисов во времена, предшествующие Земельной комиссии [86]. Поместная земля – это все, что нынче принадлежит Флистауну и сдается под пастбища окрестным фермерам. Несколько грядок составляют небольшой огород за каменным забором. Остальное пришло в упадок – колючий кустарник, лишенный съедобных плодов, разросся среди сорных, постепенно дичающих цветов. Оранжереи и теплицы вот уже десять лет как превратились в продуваемые сквозняками скелеты. Внушительные ворота в георгианском арочном портале постоянно заперты на висячий замок, сторожки и флигели заброшены, а полоса главной подъездной аллеи еле видна в густой траве. К дому можно подобраться через ферму в полумиле отсюда, по тропе, унавоженной скотом.
Но сам дом в то время, о котором мы повествуем, находился в относительно хорошем состоянии – если сравнивать его с Баллингар-Хаусом, замком Бойкотт или Нод-Холлом. Ему, конечно же, не соперничать с Гордонтауном, где американка леди Гордон провела электричество, установила центральное отопление и лифт, или с Мок-Хаусом, или с Ньюхиллом, которые были сданы в аренду щеголеватым и спортивным англичанам, или с Касл-Мокстоком, с тех пор как лорд Моксток унизился до неравного брака. Эти четыре поместья с аккуратно просеянным гравием на дорожках, ванными и динамо-машинами были как достопримечательностями, так и темой для шуток по всей стране. Но Флистаун, выдержав честную конкуренцию с истинно ирландскими домами Свободного государства [87], был более чем пригоден для жизни.
Крыша была цела, а именно крыша определяет разницу между вторым и третьим классами ирландских сельских домов. Стоит ей прохудиться, и вот уже у вас мох в спальне, папоротники на лестнице и коровы в библиотеке, и через несколько лет вам придется перебраться жить на маслобойню или в одну из сторожек. Но покуда у ирландца – в буквальном смысле – есть крыша над головой, его дом остается его крепостью. Были слабые стороны и у Флистауна, но общее мнение сводилось к тому, что
