Его сценой были женские монастыри Венеции и Авиньона, гарем Константинополя, парижские салоны, лондонские игорные залы, королевские замки Варшавы и Потсдама, парки императрицы Екатерины Второй в Санкт-Петербурге, дом Вольтера в Ферне, бордели Вены, виллы банкиров в Амстердаме, оперные балы Кельна и Мадрида, хижины крестьян в Италии и России, тюрьмы многих стран, кабинеты министров и лавки ростовщиков, жилища актрис и храмы, театральные гардеробные и кофейни всей Европы.
Действующие лица его мемуаров - это кишение всемирноизвестных фигур и провинциальных глуповатых масок - они охватывают все классы и состояния, это короли и проститутки, мошенники и герцогини, танцоры и монахини, папы и шарлатаны. Он знал весь мир.
Он любил в любом месте: в постели, в карете, на лестнице, в бане, на природе. Он ухитрялся любить во всех положениях: стоя, сидя, лежа, с одной женщиной, с двумя, двое мужчин с одной женщиной, с мнимым евнухом, со своей племянницей, со своей собственной дочерью, со старыми подругами, встреченными тридцать лет спустя, с десятилетней, с семидесятилетней (причем ему придавал силы вид его обнаженной двадцатилетней подруги), одновременно с матерью и дочерью, с проститутками и девственницами, которых он же и лишал их девственности. Он любил со смехом, он любил со слезами, он любил с клятвами и с фальшивыми обещаниями, с искренними обетами и с правдивыми словесными каскадами, на свету и в темноте, с деньгами, без денег, для денег, а когда он не любил, он говорил о любви, и вспоминал о любви, и желал любви, и был полон любовью, полон единственной в своем роде и по-настоящему земной священной песнью любви, звучным гимном всему женскому роду.
Вокруг него роились влюбленные мужчины и влюбленные женщины, половина влюбленных целого столетия, нагие и в масках. Все восемнадцатое столетие резвилось в его мемуарах, и смеялось, и разговаривало, и едва ли в какой другой книге описание было так живо, так четко, так близко к обонянию, осязанию, вкусу, ощущению.
Казанова всегда стоит на переднем плане, он главный персонаж и герой, полностью освещенный, и все же он, его жизнь и его мемуары задают многочисленные загадки. Человек, который говорил все что хотел, и делал все что приносило ему удовольствие, совершенно таинственен, как если бы было сто Казанов и каждый из них вел бы свою совершенно отдельную жизнь, особенно с каждой новой возлюбленной. Его видишь в гладком зеркале мемуаров так близко и отчетливо, как собственное лицо. Но вдруг он делает мгновенный пируэт, блестит его шпага, и новое, чужое лицо глядит на тебя, с насмешливыми глазами и загадочной улыбкой вечного соблазнителя.
Всматриваешься пристальнее и на сцену уже выступает другой Казанова, игрок, который жулит проворными пальцами, или ученый педант, который чувствует себя как дома в дюжине наук, или шарлатан, который лечит больных и обманывает здоровых, или друг, которого помнят многие друзья по двадцать пять, по пятьдесят лет подряд, и среди них заслуженные, достойнейшие люди, или, наконец, во всем прилежный любовник, который однажды в присутствии чудесно-очаровательной женщины (правда думая, что это евнух по имени Беллино), которую он впоследствии соблазнит, начинает внезапный любовный акт с другой женщиной, весьма решительной гречанкой, на открытой палубе корабля, начав, как говориться, на прямых ногах, и прервав сразу после кульминации, потому что капитан-турок, хозяин этой греческой рабыни, преждевременно вернулся.
И устно и с пером в руках Казанова был великолепным рассказчиком. Он обладал завораживающим талантом всех настоящих эпиков: видеть все так, как будто он видит это первым, все переживать, как будто он переживает это впервые. Именно поэтому он шел на многие приключения: он нуждался в них только затем, чтобы их пересказать.
Шуточные истории о тайнах, об интригах, о запутанных любовных приключениях и сюрпризах, о масках и шпионах Казанова нашел уже в своей родной Венеции, в ее комедиях, в волшебных кулисах которых он вырос. Время обеда, вход в ворота, встреча в таверне, люди на улице и в театре - все вело к увлекательным приключениям, все запутывалось загадочным и поразительным образом, все вело к любви и в постель, к игорному дому и к дуэли, к маскараду и бегству, и к сожалению все ближе к полиции, к заключению, к высылке, а иногда и к подножию виселицы.
Люди, о которых мы слишком много знаем, становятся иногда гораздо загадочнее, чем люди, о которых мы знаем немногое. Таинственный Казанова рассказал будто бы "все", не стыдясь ни себя ни других. Однако, все в его рассказе сомнительно, даже там, где он говорит правду, а ведь он почти всегда говорит именно ее. Ничто не звучит столь неправдоподобно, как чистая правда.
Жизнь человека невозможно рассказать полностью и точно, так как нельзя повторить ни протяженности этой жизни в пространстве и во времени, ни климат и атмосферу бытия, ни все подробности и ощущения. Сокращение ведет к фальши.
Роман от этого не страдает: ведь именно выдумка - его главная ценность.
Биография же должна примириться с этим недостатком; она имеет перед собой единичный, уникальный характер; вместо исчезнувших правдивых реальностей она может дать лишь правдоподобный образчик человека.
Для автобиографа время и его течение это опасные подводные камни. Что он должен выбрать? Что существенно? Его ежедневная головная боль или парочка континентальных войн? Впрочем, ни один человек не может рассказать о себе всей правды и очень немногие читатели смогли бы ее вынести. Для многих читателей Казанова это истина, поданная как непристойность.
Казанова - один из самых подробных и нескромных мемуаристов, оправдывал неполноту мемуаров своей сдержанностью по сравнению с другими писателями и с их интересами. Ему не хватало цинизма мизантропа, поэтому некоторые истории он не мог рассказать. Вдобавок, он разделял все предрассудки "хорошего общества".
Хотя он был сыном бедного актера и, стало быть, выскочка, десятикратно опускавшийся и поднимавшийся вновь, он стоял на стороне богатых людей и старого режима, хотя знал его всесторонне и побывал в его застенках. Он ненавидел больших демагогов, революционеров и их великих предшественников, Вольтера и Руссо, потому что рано понял, что они подведут черту под всеми удовольствиями столетия, под всей эпохой шелковых чулок и прекрасных манер, сверкающих клинков и веселых приключений.
Вместо бедности он побратался с наслаждением: изменник, спавший с комедиантками всей Европы, игравший и пивший с маркизами и герцогами, предатель своего класса, но не Тартюф. Он обманывал всех: врагов и подруг, и главным образом своих друзей, но так же часто он выставлял на всеобщее обозрение свои недостатки, как свои шелковые штаны, золоченую табакерку и дукаты, которыми он звенел во всех карманах, свою всегда готовую шпагу, а он был готов еще с ранней молодости, и фальшивый титул, и поддельный орден.
Кем же был подлинный Казанова?
Он сам называл себя легкомысленным, но храбрым и в основе своей приличным человеком. Казанова думал, что имеет право показать себя в неглиже, а иногда и совершенно нагим.
Как мы должны понимать его? Жадный до жизни авантюрист, посещавший пап и королей, победоносный конкурент Калиостро и графа Сен-Жермена?
Скрытый писатель с проблесками гения, сладострастный автобиограф, сатирический самопародист и неумолимый бытописатель восемнадцатого столетия, энциклопедический дилетант, полный остроумия, самый утонченный и самый бесстыдный рассказчик своего времени?
Был он стократно обанкротившимся художником жизни и великим сексуальным клоуном восемнадцатого века?
Это постоянное театральное настроение, всегда сверхускоренный темп комедии, целый развлекающийся мир, изобилующее жизнью желание и всегда повторяемое сладострастие, которое само по себе так сильно, словно оно было творцом собственного принципа, огненный дух веселья, стократный юмор и далеко раздающийся дерзкий хохот, это козлоногое эхо восемнадцатого века - есть ли все это творение одного старого подагрика, который был лишь в состоянии писать мемуары в богемской деревне и романтически украшать карьеру плута?
А вдруг содержание этих похотливых мемуаров на самом деле только сексуальные мечтания импотентного хвастающего старика? Не мог ли импотентный поэт-комедиант из голубого воздуха создать сверхпотентную кривляющуюся фигуру, всеми страстями пылающего балагура и паразита любви?
Или приапические мемуары являются волшебным отблеском необузданного и радостного бытия некоего в высшей степени подозрительного, глубоко аморального, опьяненного жизнью эротического гения?
* КНИГА ПЕРВАЯ. Молодой Казанова *
Глава первая. Два отца и мать
"Я был рожден для дружбы"
Жан Жак Руссо, "Исповедь"
Джакомо Казанова родился 2 апреля 1725 года в Венеции. Для сына счастья то был верный час и верное место, чтобы провести жизнь полную любви и наслаждения.
