Целуются. Ну и что!
И собрался возвращаться. Троица заметила его, когда он,
миновав поворот, появился на середине лестницы. Минуть! разлуки было для него достаточно, чтобы сообразить, как они пьяны, он -один протрезвел. Галдели они невообразимо. Глаза, жесты, голоса показались ему ужасно кричащими. И жестокими. И вульгарными.
- Ну как, ну же, что они делают?
Они, видно, о многом порассказали друг другу, пока он отсутствовал. Он вытянул руку. Он прямо-таки умирал. Они добивали его. Но Скирлинский как-то все-таки сумел овладеть собой. Как человек, поставленный к стене, который хочет покончить с кривляньем, решительно бросил:
- Я вспомнил, что я не полицейский, - голос его дрожал, он никак не мог выговорить эти несколько слов свободно. Но все же закончил. - Прокурору разрешается вмешиваться лишь после того, как преступление совершено.
Шутка эта отняла у него все силы. Он и не заметил, как спустился с лестницы и оказался в гостиной. Держась за перила, сходил ниже и ниже, словно в преисподнюю.
И тут услышал за спиной взрыв смеха. Но то. что сказал Мотыч, к счастью, не услышал.
- Оставьте его. Он хочет провалиться сквозь землю.
Метка Сянос улыбнулась Костопольскому.
- Ну, отчего же, - проговорила она искренним, деловым тоном. - Вовсе вы мне не мешаете.
В ее намерение входило еще что-нибудь прибавить к этим словам, ее тянуло к ответам щедрым, причем на любые вопросы, не исключая, избави бог, и риторических, однако Костопольский уже наслушался досыта, ему хотелось поговорить, и ничто так не развязывало ему язык, как красота. Чтобы пожирать глазами, ему надо было что-нибудь рассказывать. Он чувствовал бы себя не в своей тарелке, приведись ему смотреть молча. Ему к тому же хотелось с помощью настырной болтовни заставить свои глаза беззвучно выразить восхищение, которое росло в нем неумолимо.
Но Метка в подобных ситуациях была неспособна сдержаться.
Всякий, взглянув на нее, понял бы, что ею восторгаются. Ей в ту же минуту начинало казаться, что она допустила какие-то мелкие оплошности в туалете. Начинала она с самых распространенных, перебирала их про себя, вроде бы все, что только возможно, было в порядке, но она не успокаивалась. Ей хотелось говорить и говорить то о своем платье, то об инстинкте ориентации, то о своих зубах. В платье она в сравнении с фасоном изменила лишь складку, и вышло отлично. Вот была впервые в Гданьске, вечером бросила взгляд на план города, а наутро подсказывала мужу, где надо свернуть. К зубному она пошла перед свадьбой, он ее и на кресло сажать не хотел. Очень велика вероятность того, сказал врач, что мы с вами никогда в жизни не увидимся.
- И несмотря на все это, - вздохнула она, - я часто спрашиваю себя, счастлива ли я.
- Так ведь это всего лишь ваш капитал. - Костопольскому дозволялось прибегать к подобным выражениям, поскольку он был экономистом. - Счастье будет зависеть от того, как вы пустите его в дело.
- Вот именно, - обрадовалась Метка, что не очень-то вязалось со сказанным Костопольским. - Я всегда говорю, что могла бы на что-нибудь пригодиться.
- Себе, себе! - Костопольский придерживается пришита, что поначалу надо относиться к женщине весьма серьезно. - Самое главное, пригодиться самой себе. Если вы обладаете ценными чертами и не находите способа использовать их к своей выгоде, то что же удивляться другим.
У Метки сердце екнуло при мысли, что за черты, которые она так ценила в себе, ей когда-нибудь придется держать ответ.
- Человеку надо помочь, - воскликнула она. В этот миг она помнила только о себе. О себе как о женщине. На которую все заглядываются. - Это страшно, - нервничала она. - Все рассыпаются передо мною в любезностях, но никто не в состоянии помочь.
Костопольский сказал наугад:
- Ибо вам нельзя помогать, вас нужно принуждать!
Метка цепким взглядом вонзилась в лицо Костопольского.
Разговор не менял его. Краше он не становился. Глаза водянистые, волосы если бы кто взялся, мог бы все пересчитать за час.
Правая щека, нижняя губа, шея в шрамах. Наверное, доброй горстью осколков брызнула ему в лицо шрапнель. Это под Киевом его так отделали, пожалела его Метка. За то, что он так настрадался, а не за то, что его так изуродовали, ибо даже среди женщин Костопольский славился не лицом. Его мужскую красоту надо было принимать, не ища в ней того, что легко бросается в глаза, - притягательность тела. В физическом отношении Костопольский был ничто. Некрасив для тех, которые не знали, кто он такой! Но кто же мог не слышать о нем? Ах, так вот как он выглядите-прошептала Метка, увидев его первый раз. И его внешность принималась безоговорочно. Так, как верующие принимают изображение папы. Какое бы оно ни было, это делу не помеха!
- Я и одна пойду, куда мне нужно будет, - ответила МеткаОна больше не улыбалась.
- Вами, однако, кто-нибудь должен руководить.
Серьезный она человек или совсем ребенок? - раздумывал Костопольский. Бесспорно, одна из самых красивых женщин в Варшаве. Слишком прекрасна, чтобы быть заурядной особой.
Слишком заурядна для красавицы. Не было в ней какой-то своей искорки, но как же все в ней великолепно. Очаровательная головка, радовался Костопольский. Фигура чересчур грузновата, словно постамент. Все вместе напоминает статую вообще, ничью статую? Теория очень красивого тела, а не кто-то конкретно.
- В принципе все хотели бы мной руководить, а на самом-то деле я всегда одна, - призналась она.
Костопольский не сводил с нее глаз. Невыразительных, тусклых, водянистых. Но это разбавленное винцо больше кружило головы женщинам, чем нередко самые красивые глаза. Оно, капля по капле, приковывало к себе внимание. Метке недавно снился экзамен на аттестат зрелости Учитель математики смотрел на нее то своими глазами, то глазами Костопольского; она вспомнила свой сон. И подумала, что еще очень нескоро забудет эти взгляды.
- А муж?! - невзначай бросил Костопольский.
Из целого набора чьих-то кокетливых приемов в памяти ее осталась такая вот фраза. Она выдала ее за свою.
- Нельзя одновременно поклоняться двум богам, женщине и карьере.
Костопольский не строил иллюзий, что с Меткой у него все пойдет просто, как это можно было бы заключить из ее слов.
Она, конечно же, страшно желала, чтобы Костопольский приступил к делу, причем желание подогревалось еще и тем, что Метка знала, как она строптива. Он чувствовал в ней и эту готовность, и то, что именно на него она возложит бремя увлечь себя. Он ведь так опытен. Донжуаны существуют затем, чтобы и у неприступных женщин кто-нибудь был. Мысль эта рассмешила Костопольского.
- Я к вашим услугам! - прошептал он и подморгнул в знак того, что это шутка.
Она сделала вид, что не расслышала, но, хотя и не без колебаний, следуя своему решению, рассказала историю, которую ей напомнили слова Костопольского.
- Сестра моей мамы была известной во всей Варшаве красавицей. Однажды обе они очень поздно возвращались домой.
На Саксонской площади кто-то пристал к ним. Мама, скромная, тихая женщина, чуть не в слезы: "Какие несносные эти мужчины!" А та, опытная, которая была нарасхват, утешает ее: "Не бойся, они только притворяются такими".
Костопольский позволил себе быть чуть менее серьезным.
- Притворяются! - улыбнулся он. - Вовсе не притворяются, просто тотчас же у них пропадает всякая охота.
Метка Сянос вздрогнула, припомнив что-то.
- И это наихудший вид притворства! Все мы предпочитаем тех, кто ничего не умеет, тем, кто ненадолго.
Она немного сконфузилась.
- Вы понимаете, о чем я говорю, - сама того не желая, пояснила она торопливо. - Совсем не о физической стороне дела!
Д о том, что не успеешь оглянуться, а с любовницей такой обращается уже как муж, все как-то обыденно, все как по обячанности. Любить хотели бы нес, да вот никто не умеет!
Костоно.тьский обж.';! взглядом гостиную.
Никто? - (hi поморщился. - HI.! хороню искали?
Ничто уже нс напоминало и Метке женщину, которая кокстни'!;н'т, Она смтрс,'ш i!n Костопольского хмуро, слонно се донимали какие ю дом.цпяис хлопоты. I'n'im (H.I и"; слышать, о чем он.)
(спорит, можно было б!"1 нолум.т., чк1 ее !апимяст проблема (.[-"мжшктн w к мужчинам, а к цо.чнотс. И обеспокоена он;) тем, ill" Tciiepi, придется во многим ccf"f "TK;!.".шаг!.. но 'по JTU (""v;io tit ЖИШ1.''
Я "с Moi у слишком часто sipof)u4;JTi", скачала она. - Да и нооГицс подобные пещи немного пугают меня. Истее! пенно, я ни и чем, чю было, нс жа,'кчо. Л если мне и нс хочется, то понес нс оттого, что с этим связано немало неприятностей. Желание отпивает у меня, скорее, само удовольствие.
И она опят), покраснела.
- Я и сейчас нс говорю о фижчсгкой стороне дела, с трудом прошептала она.
- Вы л угом уверены?
Костопольский упорно рассматривал лицо Метки. Можно было еще глубже погрузиться в ее глаза. Выражение их не менялось, казалось только, что, хотя 1ц"ст их, темно-синий, стал еще гуще, они сделались прозрачнее, пропуская в себя человеческий взгляд.
