Подумалось, что я сделал такого, чтобы заслужить столь длительное доверие и преданность. Я держал его взаперти четыре года, лишил его человеческого общества, к которому он не по своей воле был приучен с младенческого возраста, я даже однажды принял решение отправить его в зоопарк, отдать на возможно равнодушное попечение чужих людей. Я ведь предал его, и так как наши средства общения сильно ограничены, я даже не смог объяснить ему причины того, почему я так поступил.
Так вот, наша первая прогулка за долгие годы продлилась полчаса, она была грустной, я чувствовал себя виноватым. Теко, страдавший чем-то вроде нашей зубной боли, был смущён, ошеломлён уже полузабытым внешним миром и почти не отходил от меня. Каждые несколько метров он останавливался, чтобы поласкаться, вновь потолковать со мной. Он не стал плавать, но восторгался своими прежними любимыми местами, будь то тихие спокойные заводи, где можно порезвиться, то ли светлаявода переката. В то время ему нужен был я, только я, всё остальное было второстепенно. Когда я отвёл его домой, ему страстно хотелось, чтобы я опять не оставил его одного. Каким только пыткам не подвергают люди своих "любимцев".
В некоторых кругах может показаться странным прибегать к услугам знаменитого врача, чтобы осматривать и лечить животное, но вы просто не знаете доктора Данлопа. Наш местный ветеринар (пятьдесят миль по дороге и ещё морской паром), Дональд Мак-Леннан, кто таким чудесным образом лечил выдр в течение восьми лет, был в отпуске, и мне пришлось прибегнуть к помощи этого врача. С характерным для него искусством он быстро принял нужное решение, выписал антибиотик, и через пять дней Теко снова стал здоровой и резвой выдрой с живым интересом ко всему окружающему.
Итак, моя вторая прогулка с ним очень отличалась от первой. Правда, он держался ближе ко мне, чем прежде, но помнил свои заветные места и двинулся туда: он гонялся за рыбой и кувыркался в спокойных водах реки, каждые несколько минут выскакивал оттуда, становился передо мной торчком, очевидно благодаря меня повизгиваньем от удовольствия, обрушивая на мои и так уже промокшие штаны новые водопады воды из своей шерсти.
И только когда я привёл его обратно домой, начались трудности. Это было столкновение воли, и на разрешение его мне пришлось потратить более часа. Теко просто не хотел возвращаться к себе в вольер. Он устал, нагулявшись гораздо больше, чем за все предыдущие четыре года вместе взятых, и совершенно очевидно, ему большевсегосейчасхотелось свернуться в своих одеялах под инфракрасной лампой, но он ни за что не хотел опять добровольно становиться пленником.
Онснова и снова подходил к воротцам в деревянном заборе и просовывал мордочку между досок и всё что-то толковал тихим скулящим тоном, разговаривая то сам с собой, то обращаясь ко мне, но я не мог ничего поделать, чтобы убедить его зайти туда и закрыть за ним калитку. Времена уздечек и поводков давно прошли, действовать можно было только уговорами, и я уговаривал его, пользуясь всевозможными уловками. Каждый раз, как я его звал, он отвечал мне своим обычным приветливым тоном, но с некоторыми вариациями, которых я не слышал прежде, но в которых так же явственно, как и в членораздельной речи, слышались протест и упрёк. Тут же у ворот он валялся в траве и терся об неё, как это всегда бывало у него перед сном, я постоянно звал его, а Эндрю Скот сидел как часовой на крутом склоне холма над нами и чуть не сошёл с ума от орд грызущих его комаров.
Очевидно, надо было сменитьтактику, я перестал звать его, вошёл в его домик и сел к нему на постель под обогревательной лампой. Несколько минут спустя инициатива перешла в другие руки, теперь он всё настойчивей стал звать меня, а я не отвечал. В голосе у него зазвучали особые ноты, нечто среднее между писком и визгом, которыми щенок выдры зовёт родителей, которых не может найти. Он подходил всё ближе и ближе, в его голосе отчётливо прослушивался тревожный вопрос. Я упрямо молчал, и вдруг его мордочка заглянула в дверь. Вместо того, чтобы отпрянуть, как я опасался, теперь он, обнаружив меня, подскочил ко мне, воркуя от удовольствия и стал прыгать рядом, проделывая ритуал любви и дружелюбия, как будто бы мы не виделись с нимнесколько месяцев. Я поддался его настроению и проделал весь репертуар ласок, которые он познал ещё будучи щенком; я дул ему на мех, как если бы это была шерстяная перчатка в белый зимний день, брал в рот кончики его обезьяньих пальчиков и слюнил ему нос. Всё это хорошо, - думал я, пока его тяжёлое гибкое тело ползало по мне и возилось рядом, - но как мне отсюда выбраться самому, надо придумать какую-то уловку, чтобы он не утратил ко мне доверия. Но я совершенно не рассчитал ситуацию; он был совсем как ребёнок, который едва подавляя зевки, утверждает, что спать ещё слишком рано, но если родитель хорошенько завернёт его в одеяло, то мгновенно уснёт. Теко лежал в постели, он получил все причитающиеся ему пожелания спокойной ночи, и вряд ли бы вышел отсюда, если бы я снова позвал его. Моя осторожная попытка крадучись удалиться была совершенно излишней, теперь он был занят лишь тем, как бы поудобнее улечься спать. Он нашёл такое положение ещё до того, как я закрыл за собой калитку.
Я добился, по крайней мере, части того, о чем мечтал в тот бурный осенний вечер год назад. Восстановил хоть в некоторой степени свободу и довольство жизнью этого существа, которое когда-то было моим другом в Камусфеарне, и ни он, ни ябольше не чувствовали себя пленниками. С того дня, как я сводил его к водопаду и к островным пляжам из белого песка, наблюдая, как он плавает в прозрачной, как стекло, воде во время отлива, я вновь стал воспринимать цвета и краски пейзажавокруг Камусфеарны.
Через неделю после полного восстановления отношений с Теко я стал понимать, что не смогу полностью восстановить своё отношение к Камусфеарне, если не воссоздам подобных же связей с Эдаль. Я не знал, возможно ли это, но готов был пойти на многое, чтобы выяснить. Пять с половиной лет её не касалась рука человека, пять с половиной лет она не выходила за пределы своего тесного вольера. Никто не понимал, чем вызваны взрывы гнева и ярости, которые периодически нарушали длительные периоды хорошего настроения и миролюбия. Но всё же это было так, она нанесла людям серьёзные травмы, и, наконец, в начале 1962 года перепугала даже Джимми Уатта, загнав его на потолочные балки в его собственной комнате и долгопродержала его там, в ярости визжа, если он пробовал там пошевелиться. С тех пор суматоха в Камусфеарне со всеми перипетиями в жизни её многочисленных обитателей не давала мне возможности попробовать восстановить с ней отношения.
Надо честно признаться, что когда Джимми стал её бояться, это произошло и со мной, так как я знал, что во всех остальных случаях жизни Джимми не боялся почти ничего. Но я также знал, что лично мне она не давала никакого повода бояться её, и я чётко сознавал, что не смогу уважать себя и не увижу больше Камусфеарну единой, если не попробую сделать с ней то, что мне удалось с Теко. Обе они из-за того, что их родителей убили, когда они ещё были малютками, выработали в себе неестественную зависимость от человека и его общества и были лишены его оттого, что, став взрослыми, они стали вести себя как дикие звери, а не как домашние собачки пекинезы. Если их поведение озадачивало нас, то наше, должно быть, совсем сбивало их с толку, оба они получили пожизненный срок за действия, которые из-за истерии при их проявлении, они, возможно, и не помнили.
Обдумав всё это, я решил, что если буду изо дня в день откладывать решительные действия по восстановлению её прежнего положения, то весь мой проект будет постоянно рассыпаться, деловая атмосфера незакончена и заброшена, всё это так портило картину Камусфеарны за последние пять лет. Так вот, 10 сентября я решил вывести её на прогулку на следующий день.
Решение, пожалуй, было импульсивным, но, думаю, что подготовка к этому и меры предосторожности, свидетельствуют о достаточной степени предусмотрительности.
Было бы безответственно, с учётом её предыстории, рисковать тем, что она может встретиться с незнакомыми людьми на побережье, так что мы договорились о том, что Эндрю будет сидеть на холме таким образом, чтобы видеть оба подхода к заливу Камусфеарны и предупреждать нежданных посетителей о том, что на берегу находится на свободе потенциально опасный зверь. Он будет следить за моим передвижением в бинокль, и если я получу серьёзную травму, он вернётся домой и позвонит доктору, который был в деревне за пять миль отсюда. Для своей собственной безопасности я разложил перевязочный материал, включаяхирургическую иглу и нить на столике ванной. Поразмыслив, я добавил туда гиподермический шприц и кокаиновый раствор.
В качестве чрезвычайной меры, которая, к счастью, оказалась ненужной, я запасся тем, о чём, не пойму почему, мы не подумали раньше, - перечницей. Любое нападающее животное величиной с Эдаль, подумал я, можно совершенно обезопасить таким средством.
