Пред ним стоит грандиозная задача: спасти разбитую, побежденную страну от приближающихся врагов, помешать бесполезному, отчаянному сопротивлению, добиться хороших условий мира, найти подходящую форму государственного правления и подходящего главу государства, создать из хаоса новые нормы, установить прочный порядок. Для этого требуется большое мастерство, крайняя изворотливость ума, и действительно в этот час, когда все сбиты с толку и теряют присутствие духа, распоряжения Фуше обнаруживают величайшую энергию, а его замыслы, идущие по двум или даже четырем направлениям,- поразительную уверенность. Он всем друг, но только для того, чтобы всех дурачить и делать лишь то, что ему самому кажется правильным и полезным. Делая вид перед парламентом, что он стоит за сына Наполеона, выказывая себя перед Карно приверженцем республики, а союзникам выдавая себя за сторонника герцога Орлеанского, Фуше на самом деле потихоньку пододвигает кормило правления прежнему королю - Людовику XVIII. Совершенно незаметно, делая легкие, искусные повороты, на открывая даже ближайшим друзьям своих истинных намерений, перебирается он через целое болото подкупов на сторону роялистов и ведет переговоры о передаче доверенного ему правления Бурбонам, разыгрывая в то же время в совете министров и в палате роль непоколебимого бонапартиста и республиканца. С психологической точки зрения такое решение задачи было единственно правильным. Только немедленная капитуляция перед королем может спасти истекающую кровью, разоренную, заполоненную чужими войсками Францию и сделать безболезненным переход к новому порядку. Один только Фуше благодаря своему чувству реальности сразу понимает необходимость такого хода событий и проводит в жизнь свой замысел самовольно, собственными силами, невзирая на противодействие совета, народа, армии, палаты и сената.
Фуше обнаруживает в эти дни исключительную мудрость, но - и в этом его трагедия! - ему недостает лишь одного, последнего, самого высшего и чистого качества: уменья забыть ради дела себя, свою выгоду. Того последнего качества, которое подсказало бы ему, что такому человеку, как он, в пятьдесят шесть лет, стоящему на вершине славы, обладающему десяти или двадцатимиллионным состоянием, пользующемуся почетом и уважением современников и истории, по осуществлении столь мастерски исполненной задачи следует отойти в сторону. Но тот, кто двадцать лет так жадно стремился к власти, кто двадцать лет наслаждался ею и все еще не насытился, тот не способен добровольно отречься, и совершенно так же, как Наполеон, Фуше не способен отойти от власти хотя бы минутой раньше, прежде чем его оттолкнут. А так как у него уже нет господина, которого он мог бы предать, ему ничего не остается, как предать самого себя, свое прошлое. Возвратить побежденную Францию ее прежнему повелителю - это было истинным подвигом момента, правильным и смелым политическим шагом. Но позволить наградить себя за это решение чаевыми, приняв назначение на пост королевского министра,- это уже низко и более чем преступно: это глупо. И бешеный честолюбец Фуше совершает эту глупость, чтобы еще хоть несколько часов истории "avoir la main dans la pate", пить из источника власти. Это его первая и самая большая, неисправимая глупость, навеки унизившая его перед историей. Проворно, ловко и терпеливо взобрался он по тысяче ступеней, но на последней неуклюже и совсем зря опустился на колени и полетел стремглав вниз.
О том, как происходила эта продажа трона Людовику XVIII в обмен на министерский пост, свидетельствует некий, к счастью сохранившийся, характерный документ, один из немногих документов, дословно воспроизводящих дипломатические переговоры обычно столь осторожного Фуше. Во время "ста дней" единственный мужественный приверженец короля барон де Витроль собрал в Тулузе армию и сразился с возвращающимся Наполеоном. Его взяли в плен, привезли в Париж, и император хотел тотчас же отдать приказ о его расстреле, но вмешался Фуше; он всегда считал нужным щадить врагов и в особенности тех, которые могли еще пригодиться. Итак, удовольствовались тем, что вплоть до решения военно-полевого суда заключили Витроля в военную тюрьму. Но едва Фуше становится 23 июня повелителем Франции, жена арестованного спешит к нему. Она молит об освобождении мужа, и Фуше немедленно соглашается на это, так как для него очень важно заручиться расположением Бурбонов. На следующий же день освобожденный предводитель роялистов барон Витроль является к герцогу Отрантскому, чтобы выразить ему свою благодарность.
Таким образом, между избранным республиканцами главой государства и непримиримым архироялиетом происходит следующий разговор. Фуше спрашивает Витроля: "Итак, что же вы предполагаете теперь делать?"-"Я намереваюсь ехать в Гент, почтовая карета ждет уже у ворот".- "Это самое разумное с вашей стороны,- ведь здесь для вас небезопасно".- "Не желаете ли вы передать что-нибудь через меня королю?"-"Ах, боже мой, нет. Конечно, нет. Передайте только, пожалуйста, его величеству, что он может рассчитывать на мою преданность, но, к сожалению, не от меня зависит, чтобы он смог в скором времени вернуться в Тюильри".- "Однако мне представляется, что это зависит только от вас".- "В гораздо меньшей степени, чем вы предполагаете. Передо мной большие трудности. Правда, палата упростила ситуацию. Вам ведь известно,- с улыбкой продолжает Фуше,- что она провозгласила королем Наполеона Второго".-"Как Наполеона Второго?"-"Конечно, с этого следовало начать".- "Но я полагаю, к этому не следует относиться серьезно?" - "Да, конечно. Чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь в том, что это провозглашение совершенно бессмысленно. Но вы не можете себе представить, как много еще людей привержено этому имени. Некоторые из моих коллег, и прежде всего Карно, убеждены, что с избранием Наполеона Второго все будет спасено".-"Сколько же будет еще продолжаться эта шутка?"-"По всей вероятности, столько, сколько нам потребуется, чтобы избавиться от Наполеона Первого".- "И что же за этим последует?" - "Откуда же мне знать? В такие моменты трудно предсказать, что случится на следующий день".- "Но если ваш коллега господин Карно столь привержен Наполеону, вам будет, вероятно, трудно отклонить эту комбинацию?" - "О, вы не знаете Карно! Чтобы отвлечь его от этого, достаточно провозгласить правительство "французского народа". Французский народ, подумайте только, что он скажет, услышав эти слова!" И оба смеются: избранный республиканцами герцог Отрантский, высмеивающий своего коллегу, и представитель роялистов. Они начинают понимать друг друга. "Вы правы, так постепенно все и наладится,-возобновляет разговор барон Витроль.- Но я надеюсь, что после Наполеона Второго и "французского народа" вы вспомните, наконец, и о Бурбонах".- "Разумеется,- отвечает Фуше,- тогда настанет очередь герцога Орлеанского".-"Как герцога Орлеанского? восклицает изумленный барон Витроль.- Неужели вы думаете, что король согласится принять корону, которую столько раз выставляли на продажу и предлагали всему свету?" Фуше молчит и улыбается.
Но барон де Витроль уже все понял. В этом лукаво-ироническом, как будто небрежном разговоре Фуше открыл ему свои намерения. Он недвусмысленно дал понять, что может начать чинить всевозможные препятствия, что вместо Людовика XVIII могут либо провозгласить императором Наполеона Второго, либо королем герцога Орлеанского, либо правительство французского народа, но что лично он, Фуше, не склоняется ни к одному из этих возможных вариантов и готов спокойно вычеркнуть все три в пользу Людовика XVIII, если... Что кроется за этим "если", Фуше не высказал, но барон Витроль его понял - быть может, по легкой улыбке или какому-либо жесту. Во всяком случае он внезапно решает не уезжать, а остаться в Париже, у Фуше, конечно при условии, что он сможет свободно переписываться с королем. Он ставит и другие условия: прежде всего двадцать пять паспортов для его агентов, посылаемых в Гент, где находится главная квартира короля. "Пятьдесят, сто, сколько пожелаете",отвечает весело настроенный министр полиции, входящий в республиканское правительство, представителю противников республики. "И затем прошу вашего разрешения один раз в день иметь с вами беседу".
И снова дает герцог веселый ответ: "Одного раза недостаточно! Два раза - один раз утром, другой раз вечером". Теперь барон де Витроль может спокойно оставаться в Париже и, ведя под крылышком герцога Отрантского переговоры с королем, сообщить ему, что ворота Парижа для него открыты, если... если Людовик XVIII готов принять герцога Отрантского в качестве министра нового королевского правительства.
Когда Людовику XVIII предложили купить Фуше, швырнув ему как чаевые пост министра, чтобы таким способом открыть себе ворота Парижа, обычно флегматичный Бурбон вскипел. "Никогда!" - заявляет он тем, кто хотел включить в список это ненавистное имя. И действительно, какое нелепое предложение: ввести в правительство убийцу короля, одного из тех, кто подписал смертный приговор его родному брату, беглого священника, свирепого атеиста и слугу Наполеона! "Никогда!"- кричит он вне себя от возмущения. Но ведь из истории известно, что означают эти "никогда" в устах королей, политиков и генералов: они почти всегда являются началом капитуляции. Разве Париж не стоит мессы? Разве его королевские предки со времен Генриха IV не приносили подобных sacrifici dell'inteletto, жертв ума и совести, ради обладания властью?
