я одолжил бы даже жену». – «Хорошо, ступай, – говорит мать Тринели, – но будь умницей, не снимай юбки…» На рассвете Тринели, к которой иностранец проявил уважение, встала с постели девственницей; она оправила подушки, приготовила кофе со сливками для своего «бодрствователя» и, присев на постель, позавтракала с ним; после этого она отрезала маленький кусочек от своего Brustpelz (кусок бархата, прикрывающий грудь). «Возьми, – сказала она, – сохрани это на память о счастливой ночи; я никогда ее не забуду. Зачем ты полковник?» И, поцеловав его на прощание, она убежала; ему не удалось больше ее увидеть [211].
Вот противоположная крайность по сравнению с нашими французскими нравами, и я отнюдь не одобряю ее.
Если б я был законодателем, я бы попытался ввести во Франции, по примеру Германии, танцевальные вечера. Три раза в неделю молодые девушки отправлялись бы со своими матерями на бал, начинающийся в семь часов и оканчивающийся в полночь, требующий в смысле расходов только одной скрипки и нескольких стаканов воды. В соседней комнате матери, быть может немного завидуя тому счастливому воспитанию, которое досталось на долю их дочерей, играли бы в бостон; в третьей комнате отцы читали бы газеты и беседовали о политике. Между полуночью и часом ночи каждая семья соединилась бы снова, чтобы вернуться под родной кров. Таким образом, молодые девушки научились бы узнавать молодых людей; фатовство и неизбежно следующая за ним нескромность очень скоро сделались бы им ненавистны; наконец, они могли бы выбрать себе мужа. У некоторых молодых девушек зародилась бы здесь несчастная любовь, но число обманутых мужей и несчастных браков чрезвычайно уменьшилось бы. Тогда было бы менее нелепо наказывать неверных жен общественным презрением; закон говорил бы молодым женщинам: «Вы выбрали себе мужа, будьте же ему верны». Тогда бы я разрешил преследование и наказание по суду того, что англичане называют criminal conversation [212]. Суды имели бы право налагать в пользу тюрем или больниц штрафы в размере двух третей состояния соблазнителя и приговаривать его к нескольким годам тюремного заключения.
Жену можно было бы привлекать за прелюбодеяние к суду присяжных. Но присяжные должны были бы предварительно установить, что поведение мужа было совершенно безупречным.
Жену, виновность которой доказана, можно было бы приговаривать к пожизненной тюрьме. Если муж находился в отсутствии более двух лет, ее можно было бы приговорить лишь к заключению на несколько лет. Общественные нравы стали бы скоро сообразовываться с этими законами и усовершенствовали бы их [213].
Тогда дворяне и священники, горько сожалея о благонравных временах г-жи де Монтеспан или г-жи Дюбарри, были бы вынуждены разрешить развод [214].
В какой-нибудь деревне около Парижа был бы устроен Элизиум для несчастных женщин – убежище, куда под страхом ссылки на галеры не смел бы заходить ни один мужчина, кроме врача и священника. Женщина, стремящаяся получить развод, должна была бы сначала отправиться туда и стать узницей этого Элизиума; она оставалась бы там два года, не отлучаясь ни разу. Она имела бы право писать письма, но без права получать ответы.
Совет, состоящий из пэров Франции и нескольких уважаемых судей, вел бы от имени жены тяжбу о разводе и назначал бы сумму, которую муж должен был бы выплачивать заведению. Женщина, ходатайство которой было бы отвергнуто судом, имела бы право провести остаток своей жизни в Элизиуме. Правительство выдавало бы администрации Элизиума две тысячи франков на каждую поселившуюся в нем женщину. Для принятия в Элизиум нужно было бы иметь приданое не менее чем в двадцать тысяч франков. Строгость нравственного режима была бы там чрезвычайная.
После двух лет полной разлуки с миром разведенная жена получала бы право снова выйти замуж.
Утвердив все предшествующее, палаты могли бы рассмотреть, не следует ли, с целью вызвать похвальное соревнование между молодыми девушками, предоставить сыновьям часть отцовского наследства, в два раза большую той, которая достается дочерям. Девушки, не вышедшие замуж, получали бы долю, равную с детьми мужского пола. Попутно можно заметить, что эта система постепенно разрушила бы нашу привычку к слишком неприличным «приличным партиям». Возможность развода делала бы бесполезной крайнюю низость.
В разных местностях Франции в бедных деревнях следовало бы учредить тридцать аббатств для старых дев. Правительство постаралось бы окружить эти заведения возможным почетом, чтобы немного скрасить печаль бедных девушек, которые заканчивали бы там свою жизнь. Следовало бы дать им все погремушки высокого звания.
Но оставим эти химеры.
Глава LIX
Вертер и Дон Жуан
В компании молодых людей, после того как посмеются вволю над каким-нибудь бедным влюбленным и он покинет гостиницу, беседа обычно заканчивается обсуждением вопроса, что лучше: брать ли женщин, как моцартовский Дон Жуан или как Вертер? Контраст был бы еще ярче, если бы я назвал Сен-Пре, но это такая серенькая личность, что я был бы несправедлив к нежным душам, избрав его их представителем.
Характер Дон Жуана требует немалого числа добродетелей, полезных и уважаемых в свете, как, например, поразительное бесстрашие, находчивость, живость, хладнокровие, занимательность и т. д.
У донжуанов бывают минуты глубокой безотрадности, и старость их очень печальна; но большинство мужчин не доживает до старости.
Влюбленные играют жалкую роль по вечерам в гостиной, потому что вы сильны и талантливы с женщинами лишь постольку, поскольку обладание ими интересует вас не больше, чем партия на бильярде. Так как общество знает, что у влюбленных есть большой интерес в жизни, то, как бы умны они ни были, они всегда становятся мишенью насмешек; но по утрам, пробуждаясь, вместо того чтобы томиться дурным настроением до тех пор, пока что-нибудь пикантное или злое не оживит их, они грезят о той, которую любят, и строят воздушные замки, где обитает счастье.
Любовь в стиле Вертера открывает душу для всех искусств, для всех сладостных и романических впечатлений: для лунного света, для красоты лесов, для красоты живописи – словом, для всякого чувства прекрасного и наслаждения им, в какой бы форме оно ни проявлялось, хотя бы одетое в грубый холст. Такая любовь позволяет находить счастье даже при отсутствии богатства [215]. Такие души, вместо того чтобы страдать от пресыщения, как Мельян, Безанваль и т. д., сходят с ума благодаря избытку чувствительности, как Руссо. Женщины, одаренные известной возвышенностью души и умеющие, после того как окончилась их первая молодость, видеть, где именно обитает любовь и какова она, по общему правилу, ускользают от донжуанов, могущих похвалиться скорее числом, нежели качеством своих побед. Заметьте – и пусть это послужит к их унижению в глазах нежных душ, – что гласность так же необходима для триумфов донжуанов, как тайна – для триумфов Вертеров. Большинство мужчин, для которых женщины
