- Превосходно! - говорил он. - Превосходно!
Он успокоился, со лба исчезли морщины.
Образ моего отца-любителя итальянских ресторанов-в данном случае тоже связывался с далекими временами и, должно быть, вызвал у Кампилли приятные ассоциации. Он пришел в хорошее настроение, выбор его пал на первый из названных мною ресторанов. Он позвонил лакею, сказал, что уходит. А когда тот исчез за дверью в приемную, синьор Кампиллн протянул руку к лежавшему на письменном столе конверту, видимо заготовленному до моего прихода.
- Возьми, - сказал он. - У меня старые счеты с твоим отцом.
Поэтому не смущайся.
Никаких счетов у них не было. Я хорошо это знал. Кампилли просто избрал такую форму. Я поблагодарил.
- Когда истратишь их, сообщи, - добавил он. - Если бы мое дитя оказалось без денег, твой отец тоже ему помог бы. Я надеюсь, что ты будешь смотреть просто на такие вещи.
Мы обнялись. Я спрятал конверт. Перед уходом мы пошли в ванную вымыть руки. Мы шли и шли, тогда только я понял, какая огромная вилла у семейства Кампилли. Ванная тоже была большая. В ней могла бы уместиться вся наша торуньская квартирка. Из окна, выходившего в сад, открывался бесконечно далекий ландшафт, тот самый, которым я вчера любовался с угла виале и Кливо-делле-Мура Ватикане.
Ресторан поразил меня своим внутренним видом. Залы узкие и высокие, как церковный неф; в окнах витражи, пропускающие мало света. Среди этой непонятной архитектуры кружилась тьма кельнеров в ослепительно белых накрахмаленных пиджаках. Все они знали адвоката. Он долго раздумывал, какой выбрать столик.
Наконец мы сели. Вино Кампилли выбирал так же старательно, как столик. Наполнив бокалы, чокнулся со мной, выпил за здоровье отца и за успех его дела. Но о деле мы больше не говорили. Он не хотел. Раза два я пытался возобновить разговор на эту тему, но Кампилли уклонялся. Обрывал меня, говоря:
- Теперь важнее всего побеседовать с де Восом; интересно, что скажет отец де Вое.
Мне хотелось использовать пребывание в Риме для моих научных занятий, и я намекнул на это. Работая над моим "Польским судебным процессом XVI века", я наткнулся во Вроцлаве на любопытный документ - послание испанской Роты ', адресованное вроцлавской курии. Послание, снабженное печатью, которая дала мне повод для размышлений. Я обнаружил, что некоторые ее детали могут разрешить спор, тянувшийся целые десятилетия, - спор о происхождении названия папского трибунала: Рота [Рота-высший церковный трибунал католической-церкви.]. Нужно было исследовать ее печати на самых старых документах. Из литературных источников я знал, что печати хранятся в Ватиканской библиотеке. Я вкратце рассказал об этом Кампилли и спросил, не может ли он оказать мне содействие, поскольку я слышал, что полякам, приезжающим из Польши, чинят препятствия. Он посоветовал мне и с этой просьбой обратиться к отцу де Восу. Сказал, что сам по себе вопрос пустяковый, но, если им займется де Вое, профессор, ученый, это будет выглядеть более естественно. Мы выпили также и за успех моих планов.
IV
Выспался я отлично. Проснулся, не чувствуя лихорадочной дрожи, не покидавшей меня со дня приезда, и без той слезинки, которая то и дело пробегала от сердца к глазам, щекотала веки и в любой момент готова была выползти наружу. Я думал, что это вызвано натиском воспоминаний и разных ассоциаций, а это была просто усталость. Исчезло также волнение, естественное в моем положении, но еще подхлестываемое усталостью.
Одевшись, я первым делом позвонил по телефону. Вчера, как и советовал мне Кампилли, я оставил письмо на пьяцца делла Пилотта, где находится Грегорианский университет и где живут его профессора. Кампилли продиктовал мне письмо и подвез на пьяцца делла Пилотта. Он предложил подвезти меня до самой "Ванды". Я отказался. Передав письмо, я вволю погулял. Сперва решил обойти университет, а вернее огромный четырехугольник дворцов, церквей и садов, в которых он размещен. По пути то и дело встречались колоссальные лестницы. У меня спирало дыхание. От вида этих лестниц и от восторга, потому что весь ансамбль действительно очень внушительный. Особенно со стороны Квиринала. Нечто сказочное!
Я разыскал в записной книжке номер, который тоже дал мне Кампилли. Набрал. Пока я стоял у телефона, перед моими глазами высилось здание университета. Лестница, вестибюль и дежурная комната, где сидели два молоденьких иезуита: один в справочном окошке, другой-у телефонного коммутатора. Ему-то теперь я пытался по буквам назвать свою фамилию. Безуспешно.
- Скажите, пожалуйста, отцу де Восу, - сказал я тогда, - что звонит тот поляк, который вчера оставил ему письмо.
- Понимаю.
Наконец отозвался сам де Вое. Я смелей произнес свою фамилию, ему она была знакома. Молчание. Я упомянул о письме. Молчание. Затем я сказал, что привез ему привет от отца.
Вместо ответа все то же молчание. И только спросив, может ли он меня принять, я услышал:
- К вашим услугам.
И тут же, прежде чем я успел поблагодарить и попросить назначить час, он добавил:
- В двенадцать. Вам удобно?
- Да-да. Я буду точен.
- Слава Иисусу Христу.
Он говорил тихо. А последние слова произнес еще тише. Если я их уловил, то скорее по наитию, чем на слух. Заканчивая разговор, он, вероятно, уже опускал трубку на рычаг. Я тоже положил трубку. Некоторое время я не отходил от телефона.
Короткий диалог, только что оборвавшийся, все еще звучал у меня в ушах. Слова священника де Воса, скупые и лишенные интонации, приковывали внимание. Мой отец высоко его ценил. В "Аполлинаре" де Вое читал процессуальное церковное право.
Вероятно, этот же курс вел и в Грегориане. Предмет свой он знал и, хоть это материя сухая, лекции читал интересно. Мне ^известно также, что он автор нескольких знаменитых публикации.
Но у студентов он заслужил добрую славу прежде всего своей сердечностью и искренностью. Его ученики всегда знали, как с ним себя держать. Он не юлил. Не обижался. Не чнанился. Так мне его охарактеризовал отец, добавив, что у других священников нрав куда более крутой. По этим причинам отец и поместил де Воса в списке лиц, к которым мне следовало явиться в Риме- Я полагаю, что он поместил отца дс Воса на первом месте еще и потому, что в курии считались с его мнением. Он входил в состав различных совещательных, научных и административных комиссии и органов. Отец прекрасно разбирался в их сложном переплетении и даже сообщил мне их названия. Они вылетели у меня из памяти. Во всяком случае, помню одно-они звучали внушительно. И следовательно, священник де Вое имел в курии влияние.
Спешить мне было незачем, и одевался я медленно. В задумчивости ходил по комнате, мысленно приводя в порядок все материалы для предстоящей беседы. За окном буйствовали краски, к которым я уже привык, и раздавались крики, которые теперь меня нс отвлекали. Я раскрыл блокнот и набросал кратенький план беседы. Важнее всего было не растекаться, по возможности сжато и без отступлений показать различия в точках зрения, основу и историю спора. Это было важнее всего, но отнюдь не легко, хотя бы потому, что период идиллических отношений между епископом Гожелинским и моим отцом отошел в далекое прошлое. Потом начались тренил и тот конфликт, из-за которого пострадал мой отец и который, помимо всего, материально разорял его.
Закончив заметки, я заглянул на кухню-предупредить, что опоздаю к обеду. Как и принято в Италии, обедали здесь рано, в половине второго, и я боялся, что не поспею вовремя с пьяцца делла Пилотта. На кухне я застал пани Козицкую. Рядом с ней-с одной стороны горничная, с другой-кухарка, а напротив-уличный торговец рыбой, который в соответствии с ритмом переговоров то закидывал на плечо корзинку с товаром, то снимал ее. В ответ на мои слова пани Козицкая кивнула головой, дав понять, что принимает их к сведению. Но повернулась ко мне, лишь когда заметила, что я не двигаюсь с места, ибо сценка заинтересовала меня. Во взгляде ее я не прочел одобрения. И поэтому поскорее удалился из кухни.
В передней-Малинский. Роговые очки. Портфель. И на поводке маленький бульдог, приветствующий меня рычанием.
- Вы куда?
- В город.
- Могу вас подбросить.
Я колеблюсь. Сам не знаю почему: ведь я звонил отцу де Восу из пансионата, а не из какого-нибудь бара. Вернее всего, я колеблюсь потому, что в предложении Малинского слышу тон превосходства. И когда Малинский спрашивает, куда меня надо доставить, отвечаю: к Квириналу. Мы спускаемся вниз. Синий фиатик у ворот, мимо которого я несколько раз проходил.
оказывается, принадлежит Малинскому. Я сажусь. Черный как сажа бульдог, который перестал на меня ворчать еще на лестнице, теперь дружески располагается на моих коленях. Мы трогаемся.
Малинский везет меня не той дорогой, по которой идет троллейбус, а более красивой. Но, оказывается, он выбрал этот маршрут не для того, чтобы любоваться памятниками старины (когда я его расспрашиваю про какие-то достопримечательности, он ничего мне не может объяснить) а потому, что ширина улиц здесь позволяет развить большую скорость. Наконец я узнаю, где мы находимся: Колизей, Форум, площадь Венеции. А потом вместо пьяцца Квириналс пьяцца дслла Пилотта; уж и не знаю почемуто ли по интуиции, то ли по рассеянности: быть может, Ма линский слышал мой утренний разговор по телефону и машиналь но отвез меня сюда, забыв, о чем я просил его. Но нет, это нс так, по крайней мере нс вполне так. С пьяцца делла Пилотта on едет дальше. Я высаживаюсь у Квиринала и как можно медленнее спускаюсь внизОстанавливаюсь перед магазинами. Мне еще рано.
