Что ж, Фиц, слов нет, ты трудяга. Мне лично стоит поработать больше двух часов, и я совершенно выдыхаюсь. Чуть больше двух часов работы -- и начинаю выдавать халтуру, а тут, пожалуйста, старина Фиц, которого я некогда знавал, работает по восемь часов в день. Как это у тебя получается, старина? Поделись секретом трудолюбия. С нетерпением жду возможности взглянуть на результат. Неужели и у тебя получится то же, что и у другого великого трудяги, Джойса? Начни я писать вздор, и, должно быть, тоже смог бы работать по десять, двенадцать часов в день и был бы совершенно счастлив, как Гертруда Стайн, которая уже лет восемнадцать кряду пишет вздор и всегда предельно довольна своей работой...
Пат (Патрик -- второй сын Хемингуэя.-- В. П.) за три месяца удвоил свой вес -- крепыш, никогда не плачет, только смеется, ночами спит. Подумываю, не дать ли в газете рекламу: "Если Ваш ребенок слаб здоровьем, рахитичен или почему-либо Вам не нравится, обращайтесь к Э. Хемингуэю (далее фото отпрысков -- все от разных матерей). Может быть, он поможет Вам. Мистер Хемингуэй понимает Вас. Он автор рассказа "Мистер и миссис Эллиот" (рассказ о бездетной паре.--В. П.)... У мистера Хемингуэя проблема другого рода. Мистеру Хемингуэю нужно воздерживаться от производства детей... Он решил поделиться своим даром со всеми Вами. Оторвите прилагаемый купон и пошлите его в простом почтовом конверте мистеру Хемингуэю, и Вы получите его брошюру "Первоклассные дети для всех".
Не перепутайте мистера Хемингуэя с мистером Фицджеральдом. Правда, мистер Фицджеральд отец роскошной малышки, говорящей с восхитительным английским акцентом (этого мистер Хемингуэй не может гарантировать своим клиентам). Но мистер Фицджеральд, говоря профессиональным языком, делает все в единственном экземпляре... Ни в коем случае не обращайтесь к мистеру Дос Пассосу. Он совершенно бесплоден... Правда, мистер Хемингуэй порой завидует мистеру Дос Пассосу, но это лишь подтверждает то, какая ценная находка для Вас мистер Хемингуэй..."
...Конечно, дорогой мой Фиц, ты понимаешь, что я не имею в виду ничего обидного... Хорошо бы нам пообщаться. Посплетничать вместе с дамами или устроить мальчишник.
Пиши мне в Пигготт (шт. Арканзас)
ЭРНЕСТ
18 ноября 1928 года
Скотту и Зельде Фицджеральд Сент-Луис
Дорогие Скотт и Зельда,
поезд взбрыкивает и бросает из стороны в сторону (слава богу, не кренится). Мы прекрасно провели время -- вы оба были просто замечательны. Простите мое занудство. Я боялся опоздать на поезд, и мы приехали на вокзал слишком рано. Когда вас задержал фараон, я позвонил со станции и объяснил ему, что ты великий писатель, фараон был очень любезен. Он сказал, что ты тоже сказал ему, что я великий писатель, но что он ни об одном из нас ничего не слышал. Я быстро изложил ему сюжеты твоих наиболее известных рассказов. Он сказал--передаю дословно--"Похоже, он первоклассный малый". Вот как говорят фараоны. Вовсе не так, как в книжицах Каллагана...11
ЭРНЕСТ
13 сентября 1929 года
Скотту Фицджеральду Андей, Франция
Дорогой Скотт,
отвратительное состояние депрессии, когда терзаешься, хорошо ли, плохо ли ты написал -- это и есть то, что называется "награда художнику".
Бьюсь об заклад, все получилось дьявольски хорошо. И когда ты собираешь вокруг себя этих слезливых пьянчуг и начинаешь плакаться, что у тебя нет друзей, ради бога, внеси поправку. Если ты скажешь, что у тебя нет друзей, кроме Эрнеста -- паршивого короля романов с продолжением,-- то и этого будет достаточно, чтобы их разжалобить.
Ты не выдохся и знаешь еще предостаточно, и если тебе кажется, что запас твоих жизненных познаний иссякает, рассчитывай на старину Хема. Я расскажу тебе все, что знаю: кто с кем спал и кто раньше или позже женился -- все, что тебе потребуется...
Летом неохотно работается. Нет ощущения приближающейся смерти, как это бывает осенью -- вот когда мы беремся за перо. Пора расцвета проходит у всех -- но мы же не персики и это не значит, что мы гнием. Обстрелянное ружье делается только лучше, равно как и потертое седло, а уж люди тем более. Утрачивается свежесть и легкость, и кажется, что ты никогда не мог писать. Зато становишься профессионалом и знаешь больше, и когда начинают бродить прежние соки, то в результате пишется еще лучше.
Посмотри, что получается на первых порах: творческий порыв, приятное возбуждение -- писателю, а читателю ничего не передается. Позже творческий порыв иссякает, и нет того приятного возбуждения, но ты овладел мастерством и написанное в зрелом возрасте лучше, чем ранние вещи...
Просто нужно не отступать, даже когда совсем скверно и не ладится. Единственное, что остается, если взялся за роман -- это во что бы то ни стало довести его, проклятого, до конца. Мне бы хотелось, чтобы ты в материальном отношении зависел от этого или других романов, а не от треклятых рассказов, потому что они опустошают тебя и в то же время служат отдушиной и оправданием -- треклятые рассказы...
Черт возьми! У тебя больше материала, чем у кого-либо, и тебе это больше по душе, и, бога ради, не бросай, закончи роман и, пожалуйста, пока не закончишь, не берись ни за что другое...
Писать рассказы -- вовсе не значит продаваться, просто это неразумно. Ты мог и по-прежнему можешь достаточно зарабатывать одними романами. Чертов ты дурак. Продолжай, пиши роман...
...Если письмо получилось занудным, то только потому, что меня ужасно расстроило твое подавленное настроение, и я чертовски люблю тебя, а когда начинаешь рассуждать о работе или "жизни", то это всегда ужасно банально...
Полин шлет поцелуй тебе, Зельде и Скотти.
Всегда твой ЭРНЕСТ
28 мая 1934 года
Скотту Фицджеральду Ки-Уэст
Дорогой Скотт,
книга твоя и понравилась мне и нет ("Ночь нежна"). Она начинается великолепным описанием Сары и Джеральда... А потом ты стал дурачиться, придумывать им историю, превращать их в других людей, а этого делать не следует. Скотт. Если ты берешь реально существующих людей и пишешь о них, то нельзя наделять их чужими родителями (они ведь дети своих родителей, что бы с ними после ни случалось) и заставлять делать то, что им несвойственно... Вымысел -- замечательнейшая штука, но нельзя выдумывать то, что не может произойти на самом деле...
...Кроме того, ты уже давно перестал прислушиваться к чему-либо за исключением ответов на твои собственные вопросы. В книге есть и лишние куски -- хорошие, но лишние. Что иссушает писателя (все мы сохнем понемногу, я не хочу обидеть тебя лично), так это неумение слушать. Именно это источник наших знаний -- умение видеть и слушать. Видишь ты хорошо, а вот слушать перестал.
Книга значительно лучше, чем я говорю, но ты мог бы написать еще лучше...
...Бога ради, пиши и не думай о том, что скажут, или о том, будет ли твоя вещь шедевром. У меня на девяносто одну страницу дерьма получается одна страница шедевра. Я стараюсь выбрасывать дерьмо в корзину для мусора. Ты печатаешь все, чтобы жить и давать жить. Дело твое, но если наряду с этим ты будешь писать в своей лучшей манере, то число шедевров пропорционально возрастет... 12
Забудь о личном горе. Все мы обжигались поначалу, а ты, в особенности, прежде чем начать писать что-то серьезное, должен испытать настоящую душевную боль. Но, пережив эту треклятую боль, выжимай из нее все, что можешь, не играй с нею. Оставайся предан ей как исследователь, только не думай, что событие обретает значимость лишь оттого, что это случилось с тобой или с кем-то из твоих близких.
...На сей раз я не удивлюсь, если ты пошлешь меня... Как легко советовать другим, как писать, жить, умирать и т. д.
Хотелось бы повидаться с тобой и потолковать обо всем серьезно. При встрече в Нью-Йорке ты был таким занудой, что говорить о чем-либо было невозможно. Видишь ли, Бо, ты не трагический персонаж. Как, впрочем, и я. Мы всего лишь писатели и должны только писать. Ты же более чем кто-либо нуждаешься в дисциплине, чтобы работать, а вместо этого ты женишься на человеке, который ревнует тебя к работе, стремится соперничать с тобой и губит тебя. Все не так просто, и когда я впервые познакомился с Зельдой, то решил, что она сумасшедшая, и, влюбившись в нее, ты еще больше все. усложнил, да к тому же ты выпивоха. Но ты не больше выпивоха, чем Джойс или другие хорошие писатели. Но, Скотт, хорошие писатели всегда возвращаются. Всегда. А ты сейчас в два раза лучше, чем в то время, когда ты мнил себя великолепным писателем. Знаешь, я никогда не считал "Гэтсби" шедевром. Теперь ты можешь писать в два раза лучше. Нужно только писать искренне и не заботиться о том, какая участь ждет твою работу.
Держись и пиши.
Всегда твой друг ЭРНЕСТ
7 сентября 1935 года
Максуэллу Перкпнсу Ки-Уэст
Дорогой Макс,
рад был получить твое письмо и тотчас ответил бы, если бы не ураган, налетевший той же ночью. Нас он захватил только краешком. Мы ждали его к полночи, и я, отведя лодку в наиболее безопасное место, лег спать в десять, чтобы отдохнуть хоть пару часов. На стул рядом с кроватью я положил барометр и фонарь на случай, если погаснет электричество. К полуночи стрелка барометра упала до отметки 29.50, и налетевший шквальный ветер с дождем ломал деревья, срывал ветви и т. д. Машину залило водой, и я добрался до лодки пешком и оставался там до -пяти часов утра, и, когда ветер стал дуть в западном направлении, мы поняли, что ураган ушел дальше на север и постепенно стихает. Весь последующий день сильный ветер не давал выходить на улицу, и связь с островами была прервана. Телефонные и телеграфные коммуникации снесло. Лодки еле выдержали. На следующий день мы отправились на остров Нижний Матекумбе и застали там ужасную картину. Должно быть, ты прочел об этом в газетах, но ты даже представить себе не можешь, что там творилось. От 700 до 1000 погибших. Многие не захоронены и по сей день. На расстоянии в 40 миль одни черные деревья без листьев, как после пожара, и земля напоминает высохшее русло реки. Все строения снесены. Более тридцати миль железнодорожного полотна смыто и унесено водой. Мы первыми прибыли на место пятого лагеря, где жили ветераны войны, работавшие на строительстве шоссе. Из 187 человек в живых осталось только 8. Здесь я видел больше трупов, чем за все эти годы со времени боев в низовьях реки Пьяве в июне 1918-го.
