долго пролежал без сознания, если я даже не заметил, как меня перенесли в монастырь, где пользуют болящих. Очевидно, я был в таких жалких лохмотьях, что меня покамест обрядили в рясу. Я подумал, что я счастливо избежал опасности. Эта мысль совершенно успокоила меня, и я решил выждать: дальнейшее должно было вскоре определиться, так как больных не оставляют без присмотра. Я едва шевелился, хотя не чувствовал ни малейшей боли. Всего несколько минут я пролежал так, полностью придя в сознание, когда услышал, что по длинному коридору к моей комнате приближаются шаги. Дверь отворилась, и я увидел двоих; один из них был в партикулярном платье, другой носил облачение милосердных братьев. Они молча приблизились к моей постели; мирянин испытующе глянул мне в глаза и был заметно удивлен.
– Я пришел в себя, сударь, – начал я слабым голосом, – благодаренье Небу, вернувшему меня к жизни, но где я нахожусь? как я здесь очутился?
Не отвечая мне, мирянин обратился к монаху и заговорил по-итальянски:
– В самом деле, удивительно; у него совсем другой взгляд, и говорит он отчетливо, хотя все еще слаб… Не иначе, то был кризис…
– Сдается мне, – ответил монах, – жизнь его вне опасности.
– Не совсем, – ответил мирянин, – не совсем, каково-то еще ему будет в ближайшие дни! Не знакомы ли вы с немецким хоть настолько, чтобы с ним заговорить?
– Увы, нет, – ответил монах.
– Я понимаю и говорю по-итальянски, – вмешался я, – скажите мне, где я и как я здесь очутился.
Мирянин, как мог я предположить, врач, казалось, был приятно удивлен.
– Ах, – воскликнул он, – ах, вот и отлично. Ваше местопребывание, сударь, не из худших; здесь о вас пекутся изо всех сил. Вас доставили сюда три месяца назад, и ваша жизнь внушала серьезные опасения. Вы совсем расхворались. Однако мы приняли в вас участие, лечили вас, и теперь, судя по всему, вам полегчало. Если наши труды увенчаются полным успехом, ничто не помешает вашему дальнейшему путешествию. Как я слышал, вы держите путь в Рим?
– А что, – спросил я, – на мне так и было это облачение?
– Как же иначе, – ответил врач, – но довольно вопросов; ни о чем не беспокойтесь, все ваши недоумения со временем рассеются; ваше драгоценное здоровье – вот что сейчас главное.
Он пощупал мой пульс, а монах подал мне чашку, которую только что принес.
– Попробуйте, – сказал врач, – и скажите мне, что, по-вашему, вы пьете.
– Это не что иное, – ответил я, выпив чашку залпом, – как весьма крепкий мясной бульон.
Врач удовлетворенно усмехнулся и заверил монаха: «Лучше некуда!»
Оба оставили меня. Я убедился в правильности моих предположений. Итак, я лежал в странноприимном лазарете. Меня пользовали усиленным питанием, крепительными снадобьями и поставили на ноги через три дня. Монах открыл окно, и в комнату проник роскошный теплый воздух, я еще никогда не вдыхал подобного; сад подступал вплотную к зданию; великолепные невиданные деревья зеленели и цвели; виноградные лозы в изобилии оплетали стену; в особенности темно-лазурное благоуханное небо показалось мне приметой отдаленного волшебного края.
– Где я все-таки? – вскричал я, зачарованный, – неужели святые ниспослали мне обитание во Царствии Небесном?
Монах польщенно улыбнулся и сказал мне:
– Вы в Италии, брат мой! в Италии!
Я был удивлен донельзя и умолял монаха подробно поведать мне обстоятельства, приведшие меня в сию обитель, монах же сослался на доктора. Тот сообщил мне наконец, что месяца три назад меня водворил сюда один оригинал, что это лазарет на попечении милосердных братьев.
Силы возвращались ко мне, и от меня не ускользнуло, что врач и монах поощряют мою словоохотливость, прямо-таки стараясь подвигнуть меня на рассказы. Я обладал достаточными познаниями в разных областях, чтобы занять моих собеседников, и врач побуждал меня даже к писательству, прочитывая мои опусы в моем же присутствии и находя в подобном чтении немалое удовольствие. Впрочем, меня несколько настораживало то, что он при этом не хвалит мои писания, а только повторяет:
– В самом деле… все удается… я прав… здорово… здорово…
Теперь в определенные часы меня отпускали на прогулку в сад, где время от времени я замечал жутко изможденных, мертвенно-бледных, скелетообразных людей; милосердные братья служили им поводырями и проводниками. Однажды я собирался уже вернуться в свою комнату, когда мне встретился долговязый тощий человек в необычной землисто-желтой хламиде; два монаха вели его под руки; он не мог шагнуть без того, чтобы не подпрыгнуть потешнейшим образом, при этом он еще и вызывающе посвистывал. Я удивленно остановился, однако монах, мой провожатый, повлек меня прочь, говоря при этом:
– Не задерживайтесь, не задерживайтесь, любезный брат Медардус, вам это противопоказано.
– Ради бога, – вскричал я, – откуда вы знаете мое имя?
Я не мог скрыть волнения при этих словах, что весьма озаботило моего проводника.
– Полноте, – ответил он, – разве ваше имя – такая уж тайна? Человек, препроводивший вас сюда, назвал его в точности, и под этим именем вы зарегистрированы у нас: «Медардус, брат-капуцин из монастыря в Б.».
Ледяной холод пробежал по моим членам. Но хотя в странноприимный лазарет доставил меня некто неведомый, он вряд ли намеревался мне повредить, ибо отнюдь не злоупотребил моей ужасной тайной, а, напротив, проявил дружеское участие, да и, в конце концов, меня не арестовали.
Я высовывался из комнаты в окно и жадно впивал усладительный, теплый воздух, струившийся по моим жилам и костям и возжигавший во мне новую жизнь, когда среди главной садовой аллеи я заметил маленькую, щуплую фигурку в поношенном сюртучке не с дедовского ли плеча и в шляпенке, похожей на дурацкий колпак; человечек скорее семенил, приплясывая, чем шел. Он приветствовал меня взмахами шляпы и воздушными поцелуями. Человечек напоминал мне кого-то, однако черты его лица ускользали от меня, и деревья заслонили его прежде, чем я окончательно пришел к выводу, кто же он такой. Однако вскоре послышался стук в мою дверь; я отворил ее, и вошла фигурка, только что виденная мною в саду.
– Шёнфельд! – воскликнул я, полный удивления. – Во имя Неба, как вы здесь оказались?
Передо мною стоял сумасброд-цирюльник из торгового города, мой тогдашний спаситель.
– Ах… ах… ах… – вздохнул он, потешно сморщившись, как бы готовый заплакать. – Как же еще я мог оказаться здесь, если не по прихоти злого рока; он гонитель всех истинных гениев; так вот, я заброшен сюда, вернее, извергнут… Я спасался бегством как убийца…
– Это вы убийца? – взволнованно перебил я его.
– Да, убийца, – продолжал он. – Не сдержав гнева, истребил я левую бакенбарду младшего коммерции советника в городе и опасно поранил правую…
– Умоляю вас, –
