Я спросил:
- Разве не правда, что они каждый год в сочельник встречаются здесь, чтобы подраться с вами?
Он ответил, что это было правдой. В течение двадцати пяти лет они ежегодно собирались здесь и сводили счеты, но больше этого не будет. Он сумел их всех по очереди искромсать, выпотрошить и сделать совершенно непригодными для рождественских выступлений. Последний, кто сегодня еще появился, был дух одного из оркестрантов. С ним он расправился только что, перед самым моим приходом, и выбросил то, что от него осталось, через щель между оконными рамами. Он сказал, что остатки находятся в таком состоянии, что уже никогда больше не смогут называться привидением.
- Но я надеюсь, что вы сами не прекратите свои обычные визиты, - сказал я. - Хозяева дома будут опечалены, если вы перестанете навещать их.
- Ах, право, не могу обещать, - ответил он. - Не вижу в этом большого смысла. Разве что, - любезно добавил он, - если вы будете здесь. Если следующий сочельник вы будете спать - в этой комнате, я приду.
Ваше общество доставило мне большое удовольствие, - продолжал он, - вы не удираете, испуская вопли, когда видите гостя, и ваши волосы не встают дыбом. Вы не можете себе представить, - воскликнул он, - как мне надоели эти встающие дыбом волосы!
Он сказал, что людская трусость донельзя раздражает его.
Как раз в этот момент какой-то легкий звук донесся к нам со двора. Он вздрогнул и смертельно почернел.
- Вам худо? - воскликнул я, бросаясь к нему. - Скажите, как вам помочь? Не выпить ли мне немного водки, чтобы вас подкрепил ее дух?
Он не ответил и несколько мгновений напряженно прислушивался, а затем с облегчением вздохнул, и тень вновь заиграла на его щеках.
- Все в порядке, - пробормотал он. - Я боялся, что это петух.
- О, теперь еще слишком рано, - запротестовал я, - еще глубокая ночь.
- Разве это куриное отродье с чем-нибудь считается? - с горечью возразил он. - Они с одинаковым успехом, начинают кукарекать в самой середине ночи, и даже раньше, если могут этим испортить человеку его вечернюю прогулку. Я убежден, что они делают это нарочно.
Он сказал, что один из его друзей, дух человека, убившего агента водопроводной компании, любил появляться в доме, в подвале которого хозяева держали кур, и стоило полицейскому пройти мимо дома и зажечь свой карманный фонарик, как старый петух, в полной уверенности, что взошло солнце, принимался кукарекать словно сумасшедший, и тогда бедный дух должен был исчезать. Случалось, он возвращался к себе уже в час ночи, взбешенный тем, что все его выступление продолжалось не больше часа.
Я согласился, что это действительно несправедливо.
- Ах, в какое нелепое положение мы поставлены, - продолжал он вне себя от негодования. - Не могу понять, чем руководствовался наш старик там, наверху, когда. придумал этот петушиный сигнал. Сколько раз я ему твердил и повторял: установите определенное время, и каждый из нас будет его придерживаться; скажем, до четырех часов утра летом и до шести утра зимой. Какая Прелесть твердое расписание!
- А как вы поступаете, когда вообще поблизости нет петухов? осведомился я.
Он собирался ответить, но снова вздрогнул и прислушался. На этот раз я сам отчетливо услышал голос петуха, принадлежавшего нашему соседу мистеру Боулсу.
- Ну вот, извольте радоваться, - сказал он, подымаясь и протягивая руку за шляпой. - И приходится мириться, ничего не поделаешь. Интересно, который час все-таки?
Я посмотрел на свои часы и сказал, что половина четвертого.
- Я так и думал, - прошептал он. - Пусть мне только попадется эта гнусная птица: я сверну ей шею. И он собрался уходить.
- Если бы вы подождали меня минуточку, - сказал я, вскочив с постели, я бы проводил вас домой.
- Это очень "мило с вашей стороны, - поблагодарил он, - но, - и тут он остановился, - мне, право, совестно вытаскивать вас на улицу ночью.
- Какие пустяки, - воскликнул я, - я с удовольствием прогуляюсь!
Я кое-как оделся и захватил зонтик, а он взял меня под руку, и мы вместе вышли на улицу.
У самой калитки палисадника мы встретили Джонса, одного из местных констеблей.
- Добрый вечер, Джонс, - сказал я (в праздники я всегда ощущаю прилив вежливости).
- Добрый вечер, сэр, - ответил он немного грубовато, как мне показалось. - Разрешите спросить, что вы тут делаете?
- Пожалуйста, могу вам сказать, - ответил я, взмахнув зонтиком, - я собираюсь, немного проводить моего друга.
Он спросил:
- Какого друга?
- А, да, конечно! - засмеялся я. - Я и забыл. Вам его не видно. Это дух джентльмена, который убил певца. Я провожу его только до угла.
- Гм, на вашем месте, сэр, я бы этого не делал, - сказал Джонс мрачно. - Послушайтесь моего совета, проститесь-ка с вашим другом тут и возвращайтесь домой. Может быть, вам невдомек, что на вас ничего нет, кроме ночной рубашки, ботинок и цилиндра. Где ваши брюки?
Манеры этого человека возмутили меня. Я сказал:
- Джонс, не заставляйте меня писать на вас жалобу. Я вижу, что вы пьяны. Мои брюки там, где им полагается быть: на ногах их хозяина. Я отлично помню, как надевал их.
- Я их не вижу, значит вы их не надели, - дерзко возразил он.
- Простите, - отчеканил я, - повторяю, я их надел. Полагаю, мне лучше знать, надевал я их или нет.
- Не спорю, - ответил он, - но на этот раз вы, видно, не знаете. Я провожу вас домой, и давайте не будем больше препираться.
В этот момент дядя Джон, которого, очевидно, разбудили наши голоса, открыл парадную дверь, а тетя Мария появилась у окна в ночном чепчике.
Я объяснил им ошибку констебля, разумеется в шутливом тоне, чтобы не навлечь на него неприятности, и обратился к духу, желая, чтобы он подтвердил мои слова.
Увы, он исчез. Он оставил меня, не сказав ни единого слова, даже простого "до свидания". Меня так обидела его черствость, что я разрыдался, и дядя Джон повел меня домой.
Зайдя, в свою комнату, я обнаружил, что Джонс был совершенно прав. Я, оказывается, действительно не надел брюк. Они по-прежнему висели на спинке кровати. Очевидно, не желая задерживать гостя, я о них забыл.
Таковы, друзья мои, фактические обстоятельства дела, которые - как скажет каждый доброжелательный и здравомыслящий человек-невозможно истолковать превратно и клеветнически.
Но невозможное все же случилось.
Отдельные личности, - повторяю, отдельные, - оказались неспособными понять простую цепь изложенных мною событий иначе как в ошибочном и оскорбительном свете. На мою репутацию брошена тень - и кем же? - моими родственниками, людьми одной крови и плоти со мной.
Но я не злопамятен, и лишь для того, чтобы восстановить истину и отмести незаслуженные обвинения, я выпускаю в свет этот отчет о подлинных событиях.
