Кино стал на колени рядом с женой.
- Значит, доктор говорил правду,- сказал он, сказал самому себе и жене, потому что мысли у него были все злые, недоверчивые и он все еще не забыл про белый порошок. Покачиваясь взад и вперед, Хуана жалобно затянула Песнь семьи, точно ею можно было отогнать беду, а ребенка тошнило, и он корчился у нее на руках. Кино был весь во власти своих сомнений, и напев зла гудел у него в ушах, почти заглушая песнь Хуаны.
Доктор выпил чашку шоколада, подобрал со скатерти крошки песочного печенья и отправил их в рот. Потом он вытер пальцы салфеткой, посмотрел на часы, поднялся и взял свою сумку.
Весть о том, что ребенку стало хуже, быстро облетела тростниковые хижины, потому что после голода болезнь самый страшный враг бедняков. И кое-кто из соседей тихо говорил: "Вот видите! По пятам за удачей идут ее пагубные друзья". И они вставали, покачивая головой, и шли к хижине Кино. Прикрывая краем одеяла ноздри от сырости, соседи со всех сторон спешили в темноте к хижине Кино, и скоро там опять стало тесно. Люди стояли и смотрели на Койотито и время от времени коротко переговаривались между собой о том, как это грустно, что такая беда случилась в день радости, и добавляли: "Все в руках божиих".
Старухи присели на корточки рядом с Хуаной и пытались помочь ей, а если не помочь, так хоть утешить.
Доктор быстро вошел в хижину в сопровождении своего слуги. Он разогнал старух, точно это были куры. Он взял ребенка, осмотрел его и пощупал ему лоб.
- Яд оказывает свое действие,- сказал доктор.- Но я буду бороться с ним. Сделаю все, что могу.
Он попросил воды и капнул в кружку три капли нашатырного спирта, потом разжал Койотито зубы и влил раствор ему в рот. Койотито пронзительно закричал, давясь и выплевывая лекарство, а Хуана, как обезумевшая, смотрела на него. Возясь с ребенком, доктор приговаривал:
- Счастье, что я умею лечить от укусов скорпиона, не то... - И доктор пожал плечами, давая этим понять, что было бы, если бы не его уменье.
Но Кино, еще не расставшийся со своими подозрениями, все смотрел н смотрел на раскрытую докторскую сумку и видневшийся в ней пузырек с белым порошком. Мало помалу судороги прекратились, и Койотито затих на руках у доктора. А потом он глубоко вздохнул и задремал, измученный приступами рвоты.
Доктор передал Койотито с рук на руки Хуане.
- Теперь дело пойдет на поправку,- сказал он. Я выиграл бой.
И Хуана обожающими глазами посмотрела на него.
Доктор уже закрыл свою сумку. Он спросил:
- Когда же ты думаешь расплатиться со мною? - Он проговорил это даже ласково.
- Я расплачусь, как только продам жемчужину, ответил Кино.
- У тебя есть жемчужина? И хорошая жемчужина? - заинтересовался доктор.
И тут хором вступили соседи.
- Он выловил самую большую в мире!- наперебой кричали они и, сомкнув кончики большого и указательного пальцев, показывали, какая она огромная, эта жемчужина.
- Кино разбогатеет,- перебивая один другого, говорили соседи.Такой жемчужины еще никто не видел.
Доктор сделал удивленное лицо.
- Первый раз слышу. А где ты держишь свою жемчужину? В надежном месте? Хочешь, я спрячу ее у себя в сейфе?
Кино прикрыл глаза веками, и на скулах у него проступили желваки.
- Место надежное,- сказал он.- Завтра я продам ее и заплачу вам.
Доктор пожал плечами, но его слезящиеся глаза, не отрываясь, смотрели в глаза Кино. Он был уверен, что жемчужина спрятана в хижине, и следил, не взглянет ли Кино на то место, где она зарыта.
- Будет очень жаль, если жемчужину украдут у тебя до того, как ты ее продашь,- сказал доктор и заметил, что Кино невольно метнул взгляд на пол, к угловой стойке хижины.
Когда доктор ушел и соседи нехотя разбрелись по домам, Кино присел на корточки у тлеющих в ямке углей и стал прислушиваться к ночным звукам - к шороху легкой прибрежной волны и лаю собак где-то вдалеке, к шелесту ветерка на крыше тростниковой хижины и к приглушенным голосам соседей, доносившимся из других хижин поселка. А голоса не умолкали, потому что сон у этих людей прерывистый: они проснутся среди ночи, поговорят и опять засыпают. И, посидев у тлеющего костра еще несколько минут, Кино встал и подошел к двери.
Он втянул ноздрями воздух и прислушался, не подползает ли, не крадется ли кто, и его глаза впивались в ночную темноту, ибо Песнь зла не стихала, а вместе с ней не стихали ни гнев, ни страх в сердце Кино. Приглядевшись, прислушавшись к ночи, он вернулся в хижину, подошел к угловой стойке, откопал жемчужину и, вырыв под циновкой другую ямку, положил се туда и прикрыл сверху землей.
А Хуана, сидевшая у костра, следила за ним недоумевающим взглядом, и когда он спрятал жемчужину, она спросила:
- Кого ты боишься?
Кино искал слово, нужное для ответа, и, найдя его наконец, сказал:
- Всех.- И почувствовал, как твердая броня одевает ему сердце.
Они легли на циновку, и в эту ночь Хуана не стала класть ребенка в ящик, подвешенный к потолку, а взяла его к себе и прикрыла ему лицо свой шалью. И вскоре в ямке для костра один за другим погасли все угольки.
Голова у Кино горела даже во сне, и ему снилось, что Койотито научился читать и что теперь он, его сын и сын его народа, расскажет своему отцу всю правду. Койотито читал книгу - огромную, величиной с дом, буквы в ней были большие, каждая величиной с собаку, и слова скакали и резвились по ее страницам. А потом на книгу упала густая тень, и сейчас же вслед за этим снова зазвучал злой напев, и Кино беспокойно заворочался во сне, и при первом же его движении глаза у Хуаны открылись. Кино проснулся, но злой напев все еще пульсировал у него в ушах, и он лежал в темноте, насторожившись всем своим существом.
И вдруг из дальнего угла хижины до него донесся звук, такой слабый, что, может статься, это только почудилось ему, затаенный шорох, бесшумная поступь, почти невнятное "х-х" сдерживаемого дыхания. Кино сам перестал дышать, прислушиваясь, и он знал: то темное, что таится в его доме, тоже не дышит и тоже прислушивается. Минуту-две в дальнем углу хижины все было тихо. Кино мог бы подумать, что он ошибся. Но рука Хуаны предостерегающе подкралась к его руке, и тут звук послышался снова: шорох шагов по утоптанному полу и царапанье пальцами по земле.
К сердцу Кино волной подступил смертельный страх, а вслед за страхом, как всегда,- гнев. Рука его метнулась к груди, туда, где висел на шнурке нож, и он вскочил с циновки и, хрипя, фыркая, как разъяренная кошка, бросился на то темное, что таилось в углу его дома. Он нащупал рукой мягкость ткани, ударил ножом, промахнулся, снова ударил, почувствовал, что нож распорол ткань, и тут мозг ему пронзило молнией, и его обожгло взрывом боли. Шорох у порога, быстро удаляющийся топот ног-и все стихло.
Кино почувствовал, что со лба у него течет теплая кровь, услышал зов Хуаны:
- Кино! Кино!
И в голосе ее был ужас. Тогда холодное спокойствие пришло к нему, так же стремительно, как минуту назад гнев, и он сказал:
- Я жив. Здесь больше никого нет.
Он ощупью пробрался к циновке. А Хуана уже была у костра. Она раскопала в золе уголек, бросила на него разорванных кукурузных листьев, подула на них, и по хижине заплясали маленькие отсветы огня. А потом Хуана достала из потайного места огарок священной свечки, зажгла его и поставила на камень у костра. Хуана двигалась быстро и тихо напевала все время. Она намочила край своей шали в воде и вытерла Кино кровь со лба.
- Ничего,- сказал Кино, но голос и глаза были у него угрюмые, холодные, и ненависть росла в нем.
И тогда напряжение, кипевшее в Хуане, прорвалось наружу, губы у нее сжались тонкой полоской.
-Эта жемчужина недобрая!- крикнула Хуана. В ней грех! Она погубит нас! - В голосе Хуаны зазвучали пронзительные нотки.- Выбрось ее. Кино. Давай раздавим ее жерновом. Давай закопаем ее и забудем то место. Давай бросим ее назад в море. Она несет с собой беду. Кино, муж мой! Она погубит нас!- И в отблесках огня, плясавшего по хижине, губы и ресницы Хуаны дрожали от страха.
Но во взгляде Кино была непоколебимость, и волю его тоже ничто не могло поколебать.
- Когда мы еще дождемся такого? - сказал он.- Наш сын должен учиться в школе. Он должен разорвать путы, которые держат нас.
- Она принесет нам гибель! -крикнула Хуана.- Всем нам, даже нашему сыну.
- Молчи,- сказал Кино.- Довольно говорить. Утром мы продадим жемчужину, и все, что в ней есть недоброго, уйдет, останется только хорошее. Молчи, жена.- Его темные глаза хмуро уставились на огонь, и тут он впервые почувствовал, что все еще держит нож в руке, и, взглянув на стальное лезвие, увидел на нем узкую полоску крови. Секунду он колебался, а потом, вместо того чтобы вытереть нож о брюки, счистил с него кровь, ударив им в землю.
Вдали уже начали перекликаться петухи, и в воздухе потеплело рассвет был близок. Утренний ветер покрывал рябью гладь речного устья, шелестел листвой мангровых деревьев, и маленькие волны все чаще и чаще набегали на мелкую ракушку прибрежной кромки. Кино приподнял циновку, откопал свою жемчужину и положил ее перед собой.
