прогуливаться по берегу Дарлинга, но река эта совсем пересохла и только мутные лужи поблескивали там и сям под невысокими эвкалиптами. Я не выспалась в поезде и, присев на стул в полутемном вестибюле гостиницы, клевала носом. Никому не было дела до того, попаду я на дилижанс или нет.
На закате я увидела с веранды старую повозку, стоявшую неподалеку от станции. На нее грузили пакеты и свертки всевозможных размеров и видов. Какие-то люди держали под уздцы лошадей, на головы которым были надеты мешки.
— Это и есть дилижанс? — спросила я какого-то человека, который слонялся поблизости.
— Он самый, — сказал тот.
Когда я подошла и объяснила одному из мужчин, грузивших пакеты, что я хочу доехать до Лайтнинг-Риджа, он хмыкнул и угрюмо оглядел меня. «Залазь», — сказал он.
На козлах уже сидел какой-то старый пьяница. Когда кучер вскарабкался на свое место, он заставил пьяницу подвинуться и дать мне сесть, потом подобрал вожжи и крикнул: «А ну, пускайте!»
Мужчины, державшие под уздцы лошадей, сдернули мешки. Лошади рванули, потащили в разные стороны; копыта их рассекали воздух и рыли землю, так грозно мелькая перед повозкой, словно вот-вот разнесут в щепы эту неизвестно откуда взявшуюся штуку, которую к ним прицепили; но потом мы вдруг поскакали, утопая в клубах рыжеватой пыли, и вылетели на простор бесплодной равнины, простиравшейся до самого горизонта.
Я все боялась, что старый пьянчуга свалится, потому что мы мчались с головокружительной быстротой. На каждом повороте он угрожающе кренился вбок. И тогда я хватала его за пояс. Кучер мычал что-то, но так и не сказал ни одного вразумительного слова. Последние блики заката догорали за деревьями у пересохшего речного русла, когда кучер вдруг остановил лошадей и старикашка сполз со своего сиденья.
— Когда мы доберемся до Лайтнинг-Риджа? — спросила я кучера.
— В шесть, если все пойдет хорошо, — проворчал он.
Это означало, что мы доберемся только на следующее утро, и больше мне ничего не удалось из него вытянуть за долгие часы нашего нудного путешествия по едва различимой колее дороги, тянувшейся через равнину, которая казалась безбрежной в тусклых вечерних сумерках. Он ни в какую не поддавался на вежливые разговоры. Каждый раз, когда я заговаривала с ним, он только хмыкал что-то и начинал нахлестывать лошадей. Мне пришла мысль, что он сумасшедший, а не просто замкнутый человек.
Появились звезды, сверкая, точно алмазная россыпь, на огромной чаше неба, опрокинутой над равниной. Кругом не видно было ни деревьев, ни жилья. Край этот затерялся далеко-далеко от хаоса войны, и никакие бомбардировки не тревожили здешних горизонтов; и все же, нагой и пустынный, он пережил собственную трагедию. Побелевшие кости быков, погибших от жажды, поблескивали близ дороги. Время текло медленно. Я напевала, чтобы не заснуть: «Если бы звезды были моими», «Любила руки бледные я возле Шалимара» и все песенки, какие только могла припомнить, а лошади, уже утомленные, еле тащились, двигаться их заставляли теперь только яростные хриплые окрики нашего кучера и щелканье кнута.
Около полуночи на фоне сверкающего звездами неба выступили темные очертания какого-то домишки и конных дворов. Мы сменили лошадей, а хозяин домика пригласил меня выпить чашку чаю. У одной стены стояла койка, а в другую был вделан открытый очаг; комнатка оказалась чистенькой и аккуратной, какими часто бывают в этой глуши жилища холостяков. Хозяин, словоохотливый и добродушный, рассказал мне, что комната эта служит также классом, где он занимается с ребятишками этой заброшенной станции, которые каждый день, кроме воскресенья, приходят сюда учиться.
Ранним солнечным утром подкатили мы к новой и довольно большой гостинице в центре разбросанного шахтерского поселка. Это и был Лайтнинг-Ридж. Хозяин гостиницы, еще сонный, в пижаме, вышел поздороваться с кучером и принять у него весь груз, в том числе и меня.
Меня провели в комнату позади бара и я, не теряя времени, легла спать, надеясь хоть отчасти возместить упущенное за ночь. Однако вскоре я убедилась, что шум в баре уснуть мне так и не даст. Я оделась и пошла искать хозяина.
— Вы не можете дать мне комнату, где было бы потише? — спросила я.
Вначале он разговаривал со мной довольно пренебрежительно и даже грубо. Однако после того, как я объяснила ему, зачем я приехала в Лайтнинг-Ридж, и показала рекомендательное письмо от члена парламента, представлявшего этот округ, его поведение изменилось. Он представил меня своей жене. Оба они были необычайно любезны, тут же переселили меня в более удобную и спокойную комнату и пригласили позавтракать с ними, вместо того чтобы идти в общую столовую. Но мне-то, конечно, хотелось побыть среди горняков, послушать их разговоры о черных опалах, побеседовать с ними.
Потом меня взял под свою опеку человек, который в моей книге о Ридже выведен под именем Майкла Брэди. Он показал мне все этапы добычи опала. Именно такой герой и был мне необходим для моего рассказа. Пользуясь избитым выражением, он был «простой и благородный человек». Больше того, это был человек из народа, умный, гуманный, полный глубокого стремления отстаивать достоинство и права рабочего. Он рассказал мне о борьбе, которую вели здесь горняки за утверждение своей независимости, о целых состояниях, добытых некоторыми из этой сожженной солнцем земли, и о годах лишений, которые пришлось пережить другим в их отчаянных поисках тех драгоценных красных огоньков в черном теле камня, из-за которых опалы Лайтнинг-Риджа считаются редчайшими в мире.
Майкл взял меня с собой в шахту, где работал с товарищем, и позволил мне самой выдолбить из породы опал, зеленоватым огоньком сверкавший в стене забоя. А потом я сидела в полумраке вместе с мужчинами в домишке одного горняка, который нашел опал величиной с куриное яйцо, и они поворачивали перед пламенем свечи сказочный камень, вызывая поразительной красоты красноватое свечение и чудесное мерцание зеленых, голубых и желтых бликов.
Дни, проведенные в Лайтнинг-Ридже, были наполнены интересными и волнующими событиями. Майкл и не подозревал, что ему предстоит стать героем романа, однако, когда я послала ему экземпляр своей книги, он написал мне, что в ней все правильно, если не считать того, что «для своих книжных полок Майкл использовал ящики из-под масла, а не из-под фруктов». Так он дал мне понять, что узнал себя в образе Майкла.
Перед отправлением дилижанса некоторые горняки на прощание принесли мне в подарок кусочки опала. Кучер приветствовал меня так, словно мы с ним были старые друзья. Это был тот самый кучер, что привез меня
