Шагают прохожие, друг на друга похожие, безликие, вечные, нарисованные на стеклах и дверях уносящихся вагонов. Все - навстречу, между ними - по коридору одинаковых дверей, по времени одинаковых лун, по тоске одинаковых дней...
- Кого ты ищешь, девочка? - участливый голос, полное тело и мягкие руки.
- Брата.
Нос в очках утыкается в полированный столик, в бумажные причуды на нм, в разлинованные листы со странными значками, непонятными, непохожими. Она удивленно поднимает глаза:
- Вы его знаете?
- Все они у нас тут, - легкий шлепок по шуршащим листкам, удовлетворенно и веско. - Только не брат он тебе.
- Какая разница, - отмахивается она торопливо. - Быстрее, пожалуйста!
- Сто тринадцать, дробь два, восьмой корпус, седьмое отделение, на звук голоса, после двух.
- А сейчас? - спрашивает она, лихорадочно пытаясь запомнить, оставить в памяти этот бессвязный набор цифр и звуков.
- У нас всегда двенадцать.
- Ночи? - обрадовано выдыхает она.
- Дня! - припечатывает ее голос к чистому, стерильному, натертому до блеска в глазах полу.
- А как же тогда? - растерянно оглядывается она.
- А ты не спрашивай, не спрашивай, - заводятся часы, на истертом циферблате синие стрелки дрожат и тают. - Иди, давай, иди.
Тормозят двери, и много коридоров, среди которых просто теряется ее маленькая фигурка, тает в тени стен и голосах лозунгов, кричащих всегда не о том.
Зелень деревьев и трав в крови, но это уже как-то привычно, она движется медленно, повторяя про себя тот странный набор цифр и звуков. А страх уже здесь, в кончиках пальцев, в развевающихся волосах, в больных глазах за стеклами синих очков...
Из-за поворота неожиданно кучка существ в халатах и телогрейках. Отсутствующие взгляды, упертые в окровавленную землю, усталые руки вдоль тела: куклы, куклы, марионетки, их ведет женщина в белом халате, выкрикивая на ходу что-то веселое и бодрое, подгоняя хлыстом слов обжигающе больно. Она видит себя одной из них, она уже идет в центре этой странной кучки, с такими же усталыми глазами, отсутствующими руками и абсолютно чистой коробкой головного мозга, ничего не помня и не зная, вздрагивая от ударов слов, оставляющих красно-синие полосы на теле и шрамы от порезанных вен.
Они проходят мимо, она ежится, возвращаясь в себя, долго привыкая к собственным мыслям, к ожившим рукам, сбрасывает с плеч волосы и прибавляет шаг.
Красное кирпичное здание стражем стоит посреди всех тропинок и дорожек, охраняя и тормозя.
"Здесь," - понимает она и поднимает глаза в поисках входа. Или выхода. Ее входа. Его выхода.
Дверь не похожа на дверь, словно страшный рот, разинутый и манящий, зубы лестницы и десны стен, колеблющиеся в желании сомкнуться. Вцепившись рукой в ремешок сумки, она ныряет в эту пасть, больше просто некуда, и, боясь, по зубам лестницы наверх... Звук шагов стихает, растасканный по углам, всасываемый невидимыми приборами, впрессованными в мякоть стен.
На площадке второго этажа несколько томящихся людей с гитарами и флейтами, слишком резко замолкают, обратив к ней взгляды:
- Опаздываешь! Ждем только тебя! Идем?
- Куда? - пугается она, вглядываясь в лица, ее окружившие. Тут же перед глазами - каменные и мраморные надгробья с именами, фамилиями и датами. От и до. От и до.
- Я не хочу, - шепчет она, цепляясь за стены. Но те проваливаются под ее руками, принимая их форму, а люди настойчиво что-то говорят, перебивая друг друга, тянут ее за одежду: они так долго ждали... Она рвет завязки сумки, что-то надеясь там найти, лихорадочно роется в ней, понимая, что сейчас ее уведут, уведут совсем, непонятно, зачем ей... Хотя нет, понятно, понятно... В ее руках - желтая тетрадка, она протягивает ее робко, с надеждой на освобождение, одному из людей:
- Возьми, это - твое... Ты забыл тогда...
Он оживает, выхватывает тетрадку и погружается в нее весь, растекаясь по строчкам и листкам. Остальные ошалело молчат, а она уже бежит дальше по зубам лестницы, оставляя за собой всех, кто ушел, всех, кто проклят...
Площадка третьего этажа - одно сплошное окно, пластмассовое стекло, голубые решетки. Она устало прислоняется к нему спиной, переводя дыхание, успокаивая себя нелепыми фразами и старой детской песенкой, давно забытой... С той стороны стекла резкий стук, она шарахается в сторону и, обернувшись, натыкается на страшный безумный взгляд глубоко посаженных впавших глазниц. Наголо обритый шишковатый череп и тонкие пальцы с длинными синими ногтями.
- Кого надо? - потусторонний голос заполняет пространство площадки, вязнет в зубах лестницы, резонирует на стенах десен.
- Брата, - непроизвольно отзывается она, съежившись под этим взглядом. Ее бьет дрожь, она корчится на площадке, пригвожденная, распятая.
- Кого надо? - вбивает гвозди один за другим. - Кого надо? Кого?
Она почти кричит в ужасе, лицо расплывается по стеклу, становится все больше, ближе... по зубам лестницы топот, она ждет освобождения, сейчас помогут, кто-нибудь... кто-нибудь...кто!!!
Санитар в белом халате, хищно ощерясь, раздевает ее взглядом и движется дальше вниз, а за ним... Шаркающие шаги, и много, много, один за одним, трясущиеся руки, отвисшие губы, небритые подбородки, один страшнее другого, снова пустые черепные коробки с перевернутыми остатками мыслей, обрывками, клочками... Она уже кричит, зажатая в угол, между безумием за пластмассовой стеной и вереницей идиотических глаз, заискивающе заглядывающих ей в лицо с наивным детским любопытством на уровне инстинкта, долго, долго, это длится целую вечность, нет ничего, кроме, не было и не будет, стены заглушают крик, ее уже просто не, она растворилась, исчезла, есть только крик, несущийся, дикий...
Ее выдергивает чья-то рука, стряхивает с лица налипшую паутину, выдергивает гвозди из головы, она плачет, уткнувшись в плечо теплой куртки, шепча еле слышно:
- Ты...ты... Господи, ты...
Поднимает заплаканные глаза и видит ласковое чужое лицо.
- Кто ты? - спрашивает она. Его губы улыбаются устало, в уголках глаз - сеть морщинок. Он подводит ее к окошку между площадками (она готова поклясться, что его раньше не было), и привычно, видно не в первый раз, говорит:
- Смотри.
И она видит синее огромное солнце на фиолетовом небе, далекий песчаный синий берег и пять маленьких фигурок у синего костра.
- Он там? - спрашивает она с надеждой: ведь не может быть все зря, так не бывает, не бывает...
- Я не знаю, - устало выдыхает он. - Здесь слишком много этажей, а под ногами слишком много крови...
И тогда она начинает понимать малую часть существующего и тихо шепчет:
- Ночь сумасшедшего солнца...
- Всегда, - кивает он.Алиса Поникаровская
Текла вода из ржавой трубы. Труба уходила в реку, только что сбросившую оковы зимнего льда. Солнце плескалось в воде, и небольшие льдинки, плывущие по течению, становились на пару мгновений золотыми.
Она стояла на трубе и смотрела. Река проносила мимо разбухшие деревяшки, пустые банки из-под пива и льдинки, наполненные солнцем. Ей хотелось коснуться воды руками, ощутить пальцами прохладу и свежесть уже наступившей весны, но она почему-то боялась. Вода притягивала и отталкивала одновременно, и было в этой одновременности что-то пугающее.
"Мы - это мир?" - подумала она и нагнулась, разглядывая маленьких жучков, снующих в воде вокруг трубы.
...Он ждал ее уже несколько лет и никак не мог понять, почему она не торопится. Каждое утро он просыпался с надеждой, что именно сегодня это произойдет, и каждый вечер, укладываясь спать, говорил себе, что завтра это обязательно случится: мало ли какие у нее дела, возможно, просто что-то задержало, что-то не получилось...
...Ей снились странные сны. Она видела комнату, в которой никогда не была, она открывала незнакомую дверь своим ключом и входила в чужую прихожую. Привычно бросала взгляд на висящее огромное зеркало, улыбалась своему отражению и отточенным движением, словно делала это много раз подряд, бросала ключ на маленькую полку под ним. Потом, нашарив рукой выключатель, включала свет и входила в комнату. На столе стояли цветы и бутылка шампанского, но она была уверена, что не оставляла ничего, уходя. Она обводила взглядом пространство комнаты, испуганная и тревожная, понимая, что спрятаться тут негде, и ни одна из вещей не подсказывала ей, кто был здесь и кто оставил на столе эти розы и эту бутылку. Она подходила к окну и долго всматривалась в черноту ночи за стеклом, словно надеясь что-нибудь там увидеть и, может, понять, но тут сзади раздавались осторожные, почти бесшумные шаги, и она, вздрогнув, резко поворачивалась и ...просыпалась.
...Каждое утро он покупал розы. Его уже давно знал весь базар, и продавщицы весело шутили о том, как хорошо бы стать его женой, и каждое утро получать по букету, просили привести ее как-нибудь с собой, чтобы они посмотрели на эту счастливицу. Он привычно отшучивался, выбирал цветы, и, улыбнувшись на прощанье, быстро уходил, надеясь, что она не приходила во время его короткого отсутствия. Он открывал дверь, привычно бросал взгляд на висящее огромное зеркало, хмурился своему отражению и отточенным движением, как делал это всегда, бросал ключ на маленькую полку под ним. Заходил в комнату, уносил на кухню вчерашний букет, ставил на стол новый и доставал бутылку шампанского. Потом садился и начинал ждать.
