Портрет по завету Кимитакэ - Николай Александрович Гиливеря

Мне часто встречаются люди, которые негативно принимают немассовую литературу, где присутствуют не самые приличные аспекты человеческой жизни. Я, разумеется, смягчаю углы, ведь под «не самыми приличными аспектами» имеется в виду огромный пласт деконструктивных особенностей.

Как по мне, порицание «нецензурной» прозы — ошибочный подход, лишающий возможности прожить большой спектр эмоций (как один из возможных вариантов психотерапии) на виртуальной площадке, не допуская и мысли выносить внутреннего дьявола в среду общественного взаимодействия.

Заговоры, насилие, алогизмы, распады, измены, помешательства и т. п. должны проживаться через проговариваемые в уме слова, написанные чёрным по белому, чтобы, закрыв книгу, можно было сосредоточиться на созерцании красоты и на своём нелёгком духовном пути.

Литература — величайший инструмент сублимации.

Любое художественное произведение, написанное обстоятельно и «начистоту», имеет много схожих черт с автором. В моём случае такой чертой является конструкция, скрывающаяся за декоративным хаосом, правда, замыленность взгляда может сыграть злую шутку.

Поэтому я буду очень благодарен, если вы оставите оценку и отзыв после прочтения. Только здоровая критика может обрушить скалу собственного самомнения, указав путь к прогрессу.

Ранней юности свойственно (и в этом её беда) верить в то, что достаточно избрать своим кумиром Дьявола, и он исполнит все твои желания.

Юкио Мисима «Исповедь маски»

Если бы сторонний наблюдатель мог попасть в коридор четвёртого этажа центрального роддома города Т. 11 июня 1994 года, то его взору предстал бы забытый младенец, притаившийся в детской переноске. Непривыкший к такому поведению от новорождённого, медработник попросту проморгал подопечного, не вручив его вовремя родной матери для утренней кормёжки. Именно в тот момент я стал невольной причиной истерики у своей родительницы во второй раз за последние сутки. Первая же истерика случилась сразу после родов, когда маму уведомили о врождённой аномалии на моей левой руке.

Молчаливость, отнюдь, была не единственной чертой того беспамятного времени, о котором я могу судить только по чужим воспоминаниям. Ещё, когда я начинал злиться, лицо моё ужасно краснело, ассоциируясь у многих врачей с недозревшей малиной. Никто не мог предположить, что эти две характеристики приживутся, став в будущем серьёзной проблемой для социализации. Но а пока, я был просто желанным ребёнком, не имеющим ничего общего с нынешней бледной тенью в отражении.

Видео-документация выписки из роддома велась другом семьи. На протяжении следующих пятнадцати лет это видео включали на мой день рождения. Пятнадцать раз полуторачасовая запись показывала моего молодого отца, рыскающего по шкафам, в поиске ненужных пожитков для моей дальнейшей транспортировки. Пятнадцать раз в кадре мелькала пятилетняя сестра, дожидаясь «живой куклы». Даже сейчас отчётливо помню её нарядное синее платье с белыми рюшками, а сам материал в отблеске солнечных лучей сильно походил на бархат.

Нервные смешки за кадром. Беготня, в попытке не опоздать. Нетерпящий взгляд сестры. И весомый пласт времени, который показал, как же черты приедаются к нам, имитируя свойства мазута.

Перемотка плёнки. Сцена в новенькой 2105. Теперь уже отец взял на себя роль оператора, запечатлевая плавный профиль своего закадычного друга, иногда хорошо улавливая композицию фрагментов за стеклом. На фоне всё это время слышатся несерьёзные разговоры, сопровождающиеся нервозностью самого события.

Перемотка плёнки. Двор роддома. Заходить внутрь строго запрещено. Мой родитель кричит имя своей жены. Через короткий промежуток за стеклом появляются её черты. Фрамуга распахивается настежь. Зум берёт крупный план.

После небольшой заминки в руках у мамы оказывается свёрток, из которого торчит толстоватое лицо младенца. Папин друг радостно выкрикивает непонятные слова. Сестра просит скинуть её новую куклу прямо с четвёртого этажа. Она сама ещё ребёнок и не знает, насколько её порыв пришелся бы мне кстати. Но пока взрослые весело смеются детской глупости. Эта фраза впоследствии станет достаточно популярной в кругу родственников и друзей.

Перемотка плёнки. В спущенную корзину отец кладёт пакет с привезёнными вещами. Резвости немного убавляется, на улице стоит утомительная жара. Воды никто с собой не взял. Камера со своими героями перемещается в тенёк. Съёмка обрывается. Возобновляется она в момент воссоединения.

Тёплые руки держат молчаливого меня. Начинается ритуал, где каждый хочет подержать свёрток новой жизни. Отец счастлив, мама счастлива. Сестра спрашивает, когда можно будет отнести меня в большой тканый мешок к остальным игрушкам. Все снова смеются. Моё лицо недовольно краснеет, но я молчу, ещё ничего не понимая.

* * *

Первое настоящее воспоминание приходится на достаточно поздний период. Четырёхлетний ребёнок у окна на кухне. Словно очнувшись из самого продолжительного сна, я впервые вижу снег. В моей искалеченной руке зажата милицейская игрушечная машинка. Почему-то основной её цвет красный, только капот традиционно синий, да мигалки на крыше.

В тот момент я не ощущал себя ребёнком, радостно игравшим с новой машинкой, который в порыве фантазии забежал на кухню. Тогда кусок этой форменной пластмассы был сродни снегу за окном. Тем, что я увидел впервые.

Пейзаж за стеклом пленил. Небесные белые хлопья обильно застилали собою пространство. Я точно знаю: тогда я не думал ни о чём. Пустота и ясность. Всё внимание было приковано к этой недолговечной красоте, чья хрупкость поймётся очень не скоро, но которая невидимо ощущалась уже тогда природой собственной, заложенной изначально.

Только после ворвавшегося шума циферблат часов начал своё хождение, вернув меня в реальность, с которой я был знаком и не знаком в равной степени. Моя, ещё белокурая голова инстинктивно обернулась, увидев маму за мытьём посуды.

«Сегодня первое января» — проговорили собственные мысли. И после этого я уже ничего не забывал.

* * *

Болезненность оказалась весомой преградой перед полноценным погружением в социум. Чересчур заботливые руки родных ни на секунду не отпускали меня, стараясь оградить от любых колебаний.

Ветрянка, грыжа, хронический бронхит, мононуклеоз, внутричерепное давление, перекрут яичка, постоянные простуды и шишки на левой руке. Полный набор настоящего страдальца.

В долгожданный садик меня оформили по достижении пятилетнего возраста. Большой ребёнок впервые переступает не больничный порог. Целая клумба ровесников открылась моему замутнённому сознанию на втором этаже.

Высокие мальчики, низкие мальчики, девочки-толстушки и стройные; Белые, смуглые, с кучерявыми волосами и прямыми. Целое человеческое ассорти, коммуницирующее между собой хаотичной волной.

Все эти тела двигались в непонятном вальсе, пугая меня и одновременно завораживая.