— В жизни моей дочери нет никаких мужчин.
Извержения не последовало. Это придало смелости.
— Есть, Carissima. И уже около трех месяцев. Тебе просто не говорили.
Она вскинула подбородок, и глаза ее округлились.
— Три месяца?!
— Чудесный молодой человек, женушка. Его зовут Джино Бранкато.
— Не знаю такого.
— Они хотят пожениться.
Гора всколыхнулась, словно от толчка землетрясения. Но извержения опять не последовало. Кисти Донны Мартино сплелись в напряжении.
— Ну, говори, говори.
— Трудно говорить об этом.
— Она беременна?
Это шокировало Джованни. Его кисти взлетели к губам, как будто он сам только что сказал это и хотел немедленно вернуть эту крамолу обратно.
— Нет, Мама. Это любовь. Шарлотта так прекрасна. У нее столько благородства и гордости. Ты не должна так думать, и говорить подобное…
— Три месяца, — прервала она, — три месяца предательства.
— Это не предательство, Мама.
— Я мать этого ребенка. Я произвела его на свет. И никто ничего не сказал мне.
— Ты бы все разрушила. Молодой человек не так богат, как мужья других наших дочерей. Я боялся.
— А теперь ты не боишься! Теперь, когда она уже на сносях!
Он понял, что мысль о ребенке прочно запала ей в голову. Такого поворота событий он не ожидал, и ему стало ужасно стыдно за нее, когда он припомнил мужественное лицо Джино и его чистые ясные глаза.
— Этот молодой человек…
— Этот пес! — прервала она.
— Он спрашивал моего разрешения…
— Чудовище!
Бессмысленно было продолжать далее. Он сел, подавленный чувством собственной беспомощности. Он надеялся рассказать своей жене обо всем, точно так же, как сам Бранкато вчера вечером: просто, искренне и достойно. Но искра вдохновения угасла слишком скоро, и он снова погрузился в спасительную апатию отчаяния.
— Кто такой этот Бранкато? — спросила Донна. — Как они познакомились? Расскажи мне все. Ничего не пропуская, ты понял? Ничего!
Он рассказал ей все, что он знал. Он говорил теперь с чувством глубокой усталости и даже облегчения, потому что ситуация переходила теперь из его сферы влияния под ее полный контроль. Он даже упомянул о своем глупом воодушевлении, когда он узнал о том, что Бранкато бывал в Палермо. Теперь это выглядело как-то нелепо и по-детски. Но ему было уже все равно, теперь это уже ее проблема.
Когда он закончил, донесся хлопок двери подъехавшего автомобиля. Потом быстрые шаги Шарлотты по дорожке. Дверь открылась. Шарлотте хватило одного взгляда на Донну Мартино, чтобы понять, что мать уже все знает о человеке, которого она любила. Донна Мартино не смотрела в глаза дочери, ее взор был прикован к очертаниям талии Шарлотты. Подавленность на лице отца ясно выказывала Шарлотте всю суровость перенесенных им испытаний. Она склонилась к нему и поцеловала в лоб. Лоб был холодным как лед. Она постоянно ощущала на себе изучающий взгляд матери.
И этот омерзительный взгляд вызывал у нее негодование и отвращение. Она повернулась и посмотрела ей в глаза, готовая ко всему.
— Приведи синьора Бранкато сюда, — сказала Донна. — Я хотела бы встретиться с человеком, который женится на моей дочери.
— Я тоже хотела, Мама. С самого начала.
— Я очень хочу познакомиться с ним.
Донкихотское утверждение. Ни тени сарказма, издевки или зловещего намека. Лицо Донны было беспристрастно и несказанно спокойно. Даже Джованни был удивлен.
— Да, — добавила Донна. — Я хочу знать этого молодого человека.
Это обезоружило Шарлотту, мгновенно лишив всяких подозрений.
— Я попрошу его прийти завтра вечером.
Итак, Джино, наконец, был приглашен в дом. Это был, несомненно, торжественный момент, но Шарлотта по некоторым причинам была скорее взволнована, чем счастлива. Она поцеловала родителей и пожелала им спокойной ночи.
На верхней площадке лестницы она остановилась.
— Мне пригласить Джино на обед?
— Я никогда не обедаю с незнакомыми, — ответила Донна с нескрываемой злобой.
Это означало, что Донна Мартино закрыла свое сердце для Джино Бранкато, и замышляет вырвать его из жизни Шарлотты.
На следующий день Шарлотта пробудилась с пронзительным чувством исключительности грядущего. Она спала хорошо, но что-то помимо очарования сна вдохновляло ее. Это было одухотворяющее знание того, что в лучах этого восходящего солнца где-то есть человек, которого она любит.
Были и другие ухажеры. По стандартам Донны Мартино, Шарлотта заслуживала гораздо большего, чем ее сестры. Даже и теперь ей приходилось иногда выслушивать яростные призывы Донны Мартино что-нибудь сделать со своей жизнью. Это озадачивало Шарлотту. Некоторое время она занималась музыкой. Потом ходила в художественную школу. Но, в конце концов, все закончилось само собой в этой комнате, в этом убежище с несколькими любимыми книжками и виолончелью. Здесь был покой. А там — сплошные обязательства — эти причуды, называемые обязанностями перед родителями, и раздражающие настойчивые напоминания о том, что девушка должна хорошо выйти замуж. Комната защищала ее от этого.
Роза называла ее воображалой. Стелла называла ее эгоисткой. Беттина называла ее невротичкой, а Мама заявляла, что она просто дура. Но никто не посягал на ее комнату. И вот теперь она оставляла эту комнату. Джино Бранкато затмил ее прелести. Она любила его, и уже знала — за что. Возможно, он никогда и не станет богатым, но он дарил ей цветы, и его глаза всегда сияли любовью к ней.
Они договорились встретиться в час. Джино был уже в ателье, когда она пришла. Джованни смотрел на них с состраданием. Джино обнял старика за плечи и ободряюще встряхнул.
— Paesano, — усмехнулся он. — Что так печален?
— Неприятности, — ответил Папа. — Вечером неприятности.
Шарлотта пояснила:
— Мама хотела бы, чтобы ты пришел. В восемь вечера.
— Наконец-то.
— Это может быть не очень приятным.
— Предоставь все Джино, — сказал он самоуверенно.
Он утянул ее через заднюю дверь туда, где была припаркована его машина. Стоял сентябрь, теплый и тихий. Он нежно мурлыкал что-то во время езды, с кепкой на макушке, вальяжно развалившись на сиденье. Она радовалась произошедшей в нем перемене. Теперь, когда она полностью положилась на него, тревоги оставили ее. Ей нравилось это ощущение самоуверенности в нем, хотя оно и повергало ее в некоторое замешательство относительно самой себя. Но было так приятно ощущать себя менее сильной, чем он.
Тут она заметила, что он поворачивает на ее улицу. У нее перехватило дыхание, и она схватила его за руку. Он усмехнулся и развернул машину на обочине у дома Мартино.
— Я буду скучать по этим вечерам, — сказал он. — Вечерам, когда я колесил здесь туда-сюда в ожидании тебя.
Она не могла совладать с ощущением тревоги, с переполняющим ее чувством присутствия ее матери. Ей было очень стыдно за это перед Джино, но она ничего не могла поделать с собой. Его безмятежность казалась безрассудством.
— Сейчас тебе лучше уйти, — сказала она.
— Ничего страшного. Завтра мы будем свободны.
— Тебе лучше уйти.
Он держал ее за руки, а она смотрела через его плечо на крыльцо. Представив большие глаза матери, наблюдающие из-за занавески за ними, она попыталась высвободить руки, но он не выпустил их.
— Пообещай мне кое-что, Шарлотта.
— Пожалуйста, иди.
— Что бы ни случилось сегодня вечером, обещай мне, что ты сделаешь то, что я скажу.
— Обещаю.
Он отпустил ее.
— Angela mia, — сказал он.
Она дошла до крыльца и проводила взглядом его машину. Потом вошла в дом. На мгновение она онемела от увиденного. Ее сестры — Роза, Беттина и Стелла — стояли прямо перед ней. Они внимательно оглядели ее. Беттина отошла к окну. Они старались выглядеть зашедшими по случаю, но случая никакого как-то не представлялось.
Шарлотта умудрилась улыбнуться и поздороваться.
Беттина кивнула в окно.
— А он довольно мил, — сказала она.
Шарлотта проигнорировала замечание, а когда она увидела стоящую в кухонных дверях Донну Мартино, ее глаза наполнились гневом. Суровая маска сосредоточенности на лице Мамы сообщала Шарлотте, что это — часть вечернего мероприятия, что Джино Бранкато должен предстать не только перед ее матерью, но и перед всеми тремя ее сестрами, которые живут по надлежащим принципам любви и замужества.
Шарлотта посмотрела на них презрительно. Они были как лоснящиеся мальтийские кошки, соперничающие своими мехами, и только невзначай связанные кровными узами. Но ей было отчасти и жаль их. Так как, вопреки самим себе, они не избежали на этот раз общества своей матери. Никогда Донне Мартино не удавалось собрать их вместе, даже на Рождество. Вместо этого они всегда присылали щедрые подарки и неловкие извинения. Но тут они все-таки уступили материнскому призыву, и Шарлотта знала почему — потому что она оставалась совершенно безразличной к их мужьям, к их состоянию, и вообще — к их жизни.
