А Лысого Острова не существует. Нет такого места даже на географической карте. Он только кажется нам. Это наш посмертный кошмар то, что происходит вместо жизни.
Тогда, летом и осенью 1986 года, мы не существовали. Я и теперь не уверен в собственном бытии. Но тогда нас точно не было. Не было ни тебя, ни меня, ни вашего тугодума Рубена. И автоматчиков, я уверен, тоже не было. Автоматчики тоже, наверное, скончались от неизлечимого вируса в своих воинских частях.
С крыши мне были видны наши казенные могилы, разбросанные по всей стране. Могилы с номерами вместо имен, неухоженные неровные холмики, похожие на дальневосточные сопки, если смотреть на них глазами парящего в низком сером небе бога.
И те восемь, оставшиеся в живых, тоже все это видели, хотя и не сидели со мной на крыше. Ведь чтобы увидеть это — не нужна возвышенность. Чтобы увидеть это — нужна пропасть. И как нам удалось дожить до вашего приезда, ты наверняка догадываешься
Да. Мы просто перебили тех, на кого не хватало жратвы. Перебили, не дожидаясь пока они перебьют нас. Перебили за одну ночь. И уже не существовало никаких землячеств, не стало национальностей. А были только те, кто смог перешагнуть через устаревшую мораль и придумать для себя новую религию. Вагиф тихо передушил сонных хохлов и троих северян. Семга зарезал последних азербайджанцев, а я пришил доброго бульбаша Кешу, который не согласился с нами и решил действовать по своему… И каждый из нас понимал, что значит «по своему».
Что же, может быть вы были другими? Может быть вы принесли с собой какие-то свежие знания, новую науку выживания. Нет. Вы тоже были просто людьми. Сначала просто людьми. А позже — оголодавшими нелюдями.
И когда вы начали постепенно вырезать друг друга, ничто во мне не шевельнулось. Сначала вы искали повод для убийства, разбирали какие-то лагерные рамсы, назначали крайних… Но вскоре это стало ни к чему. И вы просто начали мочить друг друга за хлебную пайку. Откровенно.
И когда Рубен, ваш вор, втайне от вас встретился со мной в разрушенной часовне, я от начала до конца рассказал ему все то, что произошло с нами. Все то, что непременно ожидает и вас. И никакие «понятия», никакие «сходняки» и «авторитеты» не остановят обезумевших смертников.
Рубен не поверил мне.
Не поверил, потому что у него и у тех, кто находился в его окружении, еще оставалась какая-то еда. А вместе с этой едой теплилась предательская надежда обреченного. Вера безумца в то, что вот бывает же, когда петля приговоренного уже затянута на шее, но в последний момент ему зачитывают указ о пощаде. Я знаю, что ты тоже входил в число избранных. Но ничто не могло вас спасти.
Вы уже защищали свои объедки. Вы уже спали по очереди и не расставались с ножами. Вы уже начали бояться друг друга — те «избранные» — вы уже решали, кто будет первым из вас. Первым покойником.
И встречаясь со мной во второй раз, Рубен уже спрашивал: «Что будем делать?»
Я честно ответил ему, что при той норме, которую швыряют с вертолета, выжить могут только максимум десять-двенадцать человек. Так что рано или поздно останется ровно такое количество. А вот попадание в это число зависит исключительно от личных качеств. Но и это не выход. Будут приходить новые этапы, и кто-то среди них окажется сильнее, быстрее, сообразительней… И так до бесконечности.
Долго молчал Рубен, долго. А когда он очнулся, я изложил свой план, который вынашивал, ожидая именно такого развития — многочисленного этапа с непререкаемым авторитетом во главе. И дождался.
Дальнейшие события, в которых ты сыграл ключевую роль, тебе известны.
Ах, как же я вас ждал! Не тебя лично и не этого дауна Рубена. Имена и подвиги меня вообще не интересовали. Я ждал появления и образования той безликой отчаявшейся массы, которой была уготована участь жертвенных баранов. Я ждал стадо с беспринципным вожаком, способным повести это стадо на бойню, чтобы спасти только собственную шкуру.
Ты пойми, я не утверждаю, что мы именно те люди, которые более других были достойны спасения. Больше того, может быть, мы сорвали какой-то действительно грандиозный эксперимент, начавшийся так бесчеловечно, но кто бы мог предсказать финал. И чем люди отличаются от собак, на которых Павлов проводил свои опыты? Ничем. И тебе это теперь известно.
В конце-концов результаты исследований, полученные в гитлеровских «фабриках смерти», до сих пор вскармливают научный мир. И никто не отказывается от этого опыта. Просто не афишируют источник.
Нужны ли знания полученные таким путем?
Нас никто не спрашивает, начиная эксперимент. И мы никого не спрашиваем, экспериментируя.
Только вся эта философская шелуха просыпалась в мою голову намного позже. А там, на Лысом, я думал лишь о том, что через некоторое время здесь снова останется десять человек, которые будут встречать следующий этап, от которого тоже останется десять… Человек ли? И так до бесконечности.
И если мне удалось предположить возможный вариант спасения, то значит и кому-то другому тоже придет в голову некий план, в котором уже я буду исполнять роль необходимой жертвы.
Следовательно, мне нужно было спешить, пока кровавые кошмары затмевали ваш разум. Пока голод не заставил вас мыслить ясно, безжалостно и беспринципно.
До вашего приезда мы уже многое попробовали. И подкопы в разных местах с одинаковым отрицательным результатом: в каждой шахте появлялась вода — остров же. А копать неглубоко под поверхностью можно только до предзонника. Дальше бесполезно: на контрольной полосе были врыты в землю сигнальные «кроты». Да и вода все равно просачивалась и обрушивала на голову целые пласты грунта.
Пытались даже смастерить дельтаплан, но специалистов по этой части не нашлось. Первый же полет некой нелепой конструкции, схожей с бумажным змеем, оказался последним. Авиатор Семга рухнул, не пролетев и пяти метров, после прыжка с крыши нашего цеха-бастиона. Автоматчик с угловой вышки добил его. И Семге повезло, что конвойный не поленился поднять автомат. Ведь подыхать, валяясь на предзоннике с переломанным позвоночником куда ужаснее, чем просто быть расстрелянным.
И вот явились вы.
Я ждал, когда иссякнет ваш энтузиазм и выветрится из голов блатная блажь. Я ждал, когда среди вас появятся первые трупы и ситуация начнет выходить из под рубеновского контроля. Когда каждый задумается о смерти, но еще не на столько, чтобы из ваших голов выветрилась гипнотическая установка на слово «вор». Но в то же время осознание безысходности уже должно было коснуться ваших душ.
Поверь, мне не пришлось ждать долго. Те, кто еще остался в живых из «старичков». Оказались очень убедительными пропагандистами. Что ж, ваша почва ждала посева…
Мой план был настолько прост, насколько простой бывает детская игра в «а ну-ка, отними!» Такие конфеты когда-то были. Большие конфеты. На фантике девочка дразнит собачку — «А ну-ка, отними!»
Тугодум Рубен решился наконец. И далее все зависело от его красноречия, им он справился! Он справился! Не зря же носил он кликуху «Радио», которой, правда, стеснялся. Ты понимаешь теперь, что уйти из зоны мог только один человек. И уйти он должен был так, чтобы даже самый ушлый мусор не заподозрил этого. Чтобы ни один дотошный опер не понял, что кому-то удалось вырваться из душегубки.
Но как?
Периметр под прожекторами. К забору практически вплотную подступает вода. Четыре вышки. Центральный пулеметный пост. И — главное! При малейшем подозрении о побеге спецназ будет прочесывать и зачищать близлежащую округу до тех пор, пока не отыщет беглеца. И если беглец не отыщется, то, однозначно, придется заметать следы. И не останется не то что ни одного свидетеля проводившегося эксперимента, трупа ни одного не останется на поверхности земли.
Рубеновское радио!
Рубеновское радио и твое природное везение — вот что, объединившись в дуэт, помогло нам тогда, спасло нас. И хотя теперь я подыхаю здесь от распада легких, искренне признаюсь, что подыхать с вином и ганджибасом гораздо пристойнее. Более эстетично, чем разлагаться живым трупом среди сборища таких же чумных мертвецов — товарищей лешего болотного.
И все получилось, хвала дьяволу!
И я уже тогда знал, уже тогда чувствовал, что все у нас получится, когда основная масса самоубийц, укрывшись стальными листами, как римская черепаха, пошла на штурм центральных ворот. Пошла под пули тогда как первая тройка наивно думающая, что именно им суждено уйти, завалила доски на колючую проволоку предзонника… Они думали, что они избранные. Что бы мы делали без таких самонадеянных людей? Автоматчик левой вышки уложил их, как тряпичных кукол, двумя длинными очередями.
И справа — такая же тройка, с такими же наивными представлениями о своей роли в жизни, так же быстро улеглась, прошитая в сито пулями калибра 7,62.
