Например, я забыла упомянуть, что во время всего эпизода с пчелой я ни на секунду не переставала думать о том, как бы мне все-таки зарезать женушку Эрика – вонзить разделочный нож ей в горло, прямо над этими ее жемчужными бусами, – чтобы она не мешала мне слиться с любимым мужчиной в порыве безудержной страсти. Но в то же время мне очень хотелось стукнуть Эрика чем-нибудь тяжелым и утопить в озере Ниписсинг. За то, что он самодовольный мудак. И за то, что он встал на сторону Митча и вроде как разрешил тому бить собаку. И отлучил меня от Церкви, от нашей местной баптистской Церкви, моего маленького убежища от грубой реальности – на Макинтайр-стрит, в помещении бывшего магазина кормов для домашних животных, где по прошествии стольких лет до сих пор пахнет подушечками с мясным вкусом. И особенно – в задней комнате, где стоит пианино. Мы с Эриком купили это пианино по объявлению на одном интернет-форуме. Его продавало семейство, члены которого вели яростную битву за коллекцию пластиковых салфеток-подставок, оставшихся после покойной матери. Им было некогда торговаться. Нам сказали, что можно забрать пианино вот прямо сейчас. Самовывозом за двести баксов. Но забирать надо сегодня, до вечера. Мы с Эриком отметили удачную покупку джином с тоником. В гриль-баре на другом конце города, где нас никто не знал. Вообще-то мы оба почти не пьем. Я захмелела с первого же глотка и принялась расспрашивать Эрика о Еве (вы заметили, с каким отвращением я произношу ее имя?), чтобы выяснить окольным путем, счастливы ли они в браке.
– А вы много с ней разговариваете за столом? Ну, за обедом, за ужином…
– В последнее время почти не разговариваем. С тех пор, как Ева устроилась администратором в «Beatles»… ну, знаешь, в тот новый тематический ресторан… она стала такая замотанная. Все время думает о работе.
Я ни капельки не сомневалась, что Ева думает не о работе, а о красавчике Мигеле, шеф-поваре в «Beatles», известном распутнике, который недавно расстался со своей сто тысячной пассией. Мерзкий тип, дрянь-человек. Как-то раз поздним вечером я видела их с Евой в «Mexicali Rosa». Они ели начо с тушеной фасолью и не обсуждали рецепты мясных пирогов или тридцатипроцентную скидку для пенсионеров.
Потом я спросила:
– А вы не думаете завести детей?
– Мы думаем, да. Но есть определенные проблемы… Прошу прощения, я не могу обсуждать эту тему.
– Я из Швейцарии. Считай, что я вроде как нейтральная сторона. Просто мне не безразлично, что будет с тобой, с Евой, со всей нашей церковью. Собственно, я только за это и переживаю. Меня лично уже не волнуют вопросы плоти. После Энди.
Энди – это мой бывший. Возможно, латентный гомосексуалист. С явным комплексом Электры и неизменным репертуаром из двадцати приторно-сладеньких песен, которые он исполнял под гитару на всех церковных собраниях – при первой же подходящей возможности. От него пахло лосьоном от облысения и полной несостоятельностью. Собственно, у нас с Энди и не было никакого большого и светлого чувства. Просто люди, с которыми я общаюсь, чувствуют себя комфортнее, если знают, что у меня все-таки кто-то был.
Все это я рассказала Сандре из отдела контроля гемо-контактных инфекций в Виннипегской лаборатории повышенной безопасности – во всем мире существует всего пятнадцать таких лабораторий, где изучают возбудителей самых страшных болезней. Тридцать слоев краски на всех поверхностях, эпоксидный пол толщиной как минимум три дюйма. Геморрагическая лихорадка? Грипп Таллахасси? Да какой, на хрен, Таллахасси?! Они вычистили эту комнату для меня. Я была вирусом птичьего гриппа, возбудителем китайской атипичной пневмонии и карой небесной в одном лице. И все – из-за какой-то несчастной пчелки, которая по-дружески меня ужалила. А Сандра была вроде как медсестрой в приемном покое. Или каким-нибудь научным сотрудником. Или… я даже не знаю, как называются должности тех, кто работает в подобных местах.
Я вдруг смутилась:
– Что-то я все говорю, говорю… я вас, наверное, уже утомила?
– Да нет, все нормально, – сказала Сандра. – Как ваше самочувствие?
Меня привезли в Виннипег на самолете. И весь перелет в тысячу двести миль я просидела в пластиковом пузыре, похожем на надувной детский бассейн.
– Да вроде нормальное самочувствие. Знаете, мне нужно было выговориться. И про Эрика, и вообще. Спасибо, что выслушали.
Тут надо добавить, что мы с Сандрой общались по спикерфону через окошко, закрытое оргстеклом в два дюйма толщиной.
– А у вас было что-то еще необычное в последнее время? – спросила она.
– Необычное – в каком смысле?
– В смысле, что-то такое, что происходит нечасто. Может быть, вы стали пользоваться новыми духами. Или разбирали чердак и нашли коробку с какими-то старыми вещами.
Мне почему-то очень живо представилось, как мой дом разбирают на части, словно он был построен из деталей конструктора «Lego». Вообще-то я равнодушна к вещам, но свой дом я люблю. Он мне достался в наследство от тети, папиной сестры. Это самый обыкновенный одноэтажный дом, построенный в середине 1960-х годов. Невзрачный и скучный. Но я все равно его очень люблю.
– С твоим домом все будет в порядке, – сказала Сандра. – Ты вообще не заметишь, что там побывали посторонние люди.
Мне стало жутко. Она что, читает мои мысли? Но Сандра вообще на меня не смотрела. Она смотрела в свои бумаги.
– Сандра, от меня явно что-то скрывают.
– Прошу прощения?
– Когда меня только сюда привезли, у меня взяли кровь на анализ. Я наблюдала за лаборантом, который брал кровь. Он обращался с ней так, словно это какое-то великое чудо. Ну, я не знаю… как будто Элвис внезапно воскрес и дает концерт на стадионе «Алоха». У него руки дрожали, я видела. Сандра, что происходит?
– Я не могу ничего говорить.
– Просто мне интересно… Есть такие кровососущие мошки, вот они кусают действительно глубоко. А пчела жалит поверхностно: верхний слой кожи… возможно, еще задевает нерв. Какой может быть вред от одного пчелиного укуса?
– Зака так разнесло от одного укуса, что он чуть не лопнул, – сказала Сандра.
Конечно, я знала про Зака. Про него знали все.
– Да, но у Зака аллергия, – сказала я. – Послушай, Сандра, мой папа был ветеринаром. Я с самого детства знаю практически все о коровьем бешенстве, птичьем гриппе и всех остальных страшных болезнях. И о микробах, которые «нападают» на человека.
– Я правда не могу ничего говорить.
– Все ясно, хитрая ты манда.
Прошу прощения за мой турецкий… ну, то есть Туреттский.
Из всех пятерых «шоколадных детишек» я единственная знала с самого начала, что пчелы ужалили нас не случайно – что в этом есть некая закономерность. Хотя Ардж тоже сообразил очень быстро, причем его проницательность превзошла мою в сотни раз.
Пчела! Пчела! Вы даже не представляете, как я разволновался. Помню, еще ребенком я наблюдал, как они кружат среди палисандровых деревьев в гавани или среди плюмерий у почты под жарким полуденным солнцем. Наша учительница в младшей школе – миссис Эймс из Коннектикута, заскучавшая домохозяйка, супруга какого-то чина из ЮНЕСКО – очень много рассказывала о пчелах и учила нас относиться к ним как к друзьям, а не как к врагам. Очень мудрый подход, я считаю. То же самое можно сказать и о дождевых червях. Если вас с самого раннего детства учили, что они не противные, а даже вполне симпатичные, вы не будете испытывать к ним отвращения. В конце концов, спагетти по-болонски тоже зрелище не для слабонервных. И особенно – в первый раз. Я мог бы составить целый список подобных примеров, но не хочу вас утомлять.
Никто в нашем отделе не видел, как меня ужалила пчела. Я смотрел на нее, и у меня было такое чувство, как будто я встретился со старым другом, которого не видел уже много лет. Мне было радостно и хорошо!
Я совершенно забыл о Лесли из «New York Times» на том конце линии. Она, наверное, решила, что мое затянувшееся молчание – это очередной закидон артистичной натуры. Но наконец она все-таки не выдержала и спросила: – Вернер? Вернер, вы еще здесь?
Я сказал ей, что мое настоящее имя не Вернер, а Ардж, и что мне очень стыдно за свой обман, и что, если по правде, я работаю в отделе телефонных продаж корпорации «Abercrombie Fitch», в Тринкомали, столице Шри-Ланки.
– Я вас очень прошу, не морочьте мне голову. У меня все сроки горят.
– Я говорю чистую правду. Если хотите, назовите м..е два-три слова, я напишу их на листочке, сфотографирую и перешлю фотку вам. И вы сами увидите на заднем плане моего мерзкого босса Хемеша и кадки с гуавами в дальнем конце ангара.
Она сказала, чтобы я написал «ДУХОВКА С ГРИЛЕМ». Я взял лист бумаги, написал эти три слова, сфотографировал, держа листок так, чтобы в кадр попала и жирная тушка Хемеша, и сразу отправил файл Лесли. Потом еще сфотографировал себя, показав в камеру «знак мира», и тоже отправил Лесли.
