В автобусе есть один черный. Мой взгляд натыкается на него, чтобы прожечь дыру в спине под голубой майкой. Черный сидит через четыре ряда сидений впереди. Вокруг него словно зачумленная зона, стоящие белые пассажиры соблюдают дистанцию, опасаясь запачкаться. На сиденье, развернутом спиной к водителю, женщина с маленькой дочерью. Они не сводят с черного глаз. Взгляд у них одинаковый. Чужак вдруг понимает: он привлекает к себе внимание. Но оборачивается, чтобы посмотреть прямо на меня. Ничего не стоит испугаться моего разбитого лица. Черный и правда испытывает страх, мой забитый нос улавливает то, насколько сильно он боится. И ты чувствуешь это не рецепторами, спрятанными в ноздрях, а нутром. Так вожак волчьей стаи узнает, что пора резать вконец доведенного до безумия оленя.
Света говорит, что черный выйдет на ближайшей остановке, и оказывается права. На залитом солнцем асфальте он кажется кляксой.
Света принимается рассказывать про свою мать. Месяц за месяцем та становится все хуже и требует к своей персоне больше внимания. Ее гнетет ужас перед будущей смертью. И еще мать Светы плачет навзрыд, когда видит ухоженных богатых стариков из бразильских сериалов. Ей хочется быть такой же. В том, что она не ухожена и не богата, виновна, разумеется, Света. Слушая, иногда я отключаюсь, анализируя боль в ноге, укушенной стаффордширским терьером. Раньше я не был таким безалаберным. Раньше я сразу пошел бы в больницу и получил курс уколов от бешенства. Я решил, пусть это будет вызов самому себе.
Я спрашиваю, не боится ли Света оставлять Рексу наедине с матерью. Как я и ожидал, девушка отчаянно боится. Сегодня утром — после прогулки и кормежки — Рекса, казалось, умоляла хозяйку: не уходи, не уходи, не уходи.
На новом месте все будет по-другому, сказал я.
Есть ли мне что рассказать взамен? Чтобы сблизиться, всегда необходим обмен информацией. Играешь сам с собой в психолога. Уверен, что умеешь сопоставлять и строить выводы лучше, чем кто бы то ни было. Ну, я и поведал, что мои родители умерли, один за другим. Мать — от осложнений на сердце после гриппа, а отец — от солнечного удара, вызвавшего инсульт. Дистанция между ними составила два года. Хочется думать, все прошло безболезненно. Для меня же было совсем наоборот. Нет, у нас в семье не было никакого понимания, мои родители походили на Светину мать. В войнах друг с другом они использовали меня в качестве связного. Я пробирался по минным полям, под бомбежками, под прицелами снайперов, всеми силами стараясь донести важный пакет, пусть даже в нем и содержалось нечто вроде: «Вынеси мусорное ведро». Никакой любви, хотя это неправильно. Мне было девять лет, и я пролил много слез — и никто из них потом не сказал мне даже спасибо. Перемирие наступало очень ненадолго.
Мальчик-миротворец с моим именем не в силах предотвратить новые витки конфликта. Не существует такого понятия, как Стол Переговоров. Мы — антисемья.
Мой отец настаивает, чтобы после школы я изучал сельское хозяйство, а мать — чтобы психологию. Я дезертирую с фронта и поступаю на филологический факультет. Меня забрасывают письмами, где предают анафеме. Сначала отец, потом мать. Мать однажды пишет, что я попусту потрачу пять лет, когда мог бы изучать медицину. Будто хотела этим намекнуть: кто будет лечить и кормить нас в старости? Мы были традиционной семьей, в которой положено обвинять друг друга за неудавшуюся жизнь, деградировать, теряя человеческий облик, изливать желчь по любому поводу. Отец не ушел к другой женщине лишь потому, что был ленив. Мать была одинока словно единственная рыбка в аквариуме. Им обоим жилось неплохо, если удавалось не соприкоснуться друг с другом. Если соприкосновение произошло, враг мгновенно получал солидную порцию тяжелых бомб и отравляющих веществ. Потом они жили без связного и тяжко страдали от необходимости время от времени разговаривать.
Мои родственники смотрят на меня косо. Им было бы легче, если бы оба родителя умерли на моих руках. Они полны ненависти. Мы — антисемья. Антирод.
* * *
Мы со Светой опережаем время. Я говорю:
— Давай выйдем на одну остановку раньше.
Она говорит:
— На улице жарко.
У нее что-то вроде приступа агорафобии. Дыхание учащенное, ноздри подрагивают, грудь резко поднимается и опускается. Света оставляет на моем предплечье следы от ногтей.
Мы выходим, и подбираемся к месту сбора словно разведчики. У меня такая привычка — туда, где я буду впервые, я иду пешком. Мне нужно осмотреться, изучить обстановку. Создается иллюзия, что я сумею в случае чего контролировать ситуацию — мать и отец сами того не зная приучили своего отпрыска отовсюду ждать неприятностей. Вероятно, подсознательно я ищу, какой дорогой бежать. На настоящей войне, подобное стремление весьма бы пригодилось.
Я думаю, что мог бы выступать в роли диверсанта.
Разведчика.
Снайпера.
Надо пройти через арку, чтобы попасть во двор. Я сверяю по памяти номер дома и подъезд. На месте подъезда — вход в магазин компьютерной техники. Сегодня закрытый. О нем и говорил Генерал. Возле пластиковых дверей, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, собираются люди. Они похожи на меня, да, но никто из них не напоминает зомби. Мужчины, женщины, дети. Света говорит, что приезжают семьями, указывая на стоявшую в стороне машину с открытыми дверцами. Внутри — отец, мать, сын и дочь, подростки.
Густо растущие деревья скрывают от остального двора этот уголок. Света сказала, что нам нужно устроиться где-нибудь в сторонке. У нее по-прежнему агорафобия. Вынув платок из сумочки, она вытирает им испарину с шеи. Потом проверяет свой внешний вид при помощи зеркальца.
Мы все присматриваемся друг к другу, кто-то пытается заводить знакомства. Уже слышны первые разговоры. Тихие и неуверенные. Мне не надо прислушиваться, о чем говорят две девушки, находящиеся в четырех метрах от нас. И так ясно.
Появляется машина. Колючка сразу привлекает мое внимание, он вырастает точно из-под земли, внимательно осматривая двор. Я ничего еще не знаю о том, что мы будем работать вместе.
Я не знаю ничего ни о чем.
Пока Генерал идет к двери, я испытываю нарастающее беспокойство. Есть третий — он уступает в росте моему будущему наставнику, однако такой же широкий в плечах. Тяжело выдержать его пронизывающий взгляд. Его зовут Резак. Его лицо точно грубо вырезанный из дерева славянский идол.
В нашей группе копится внутреннее электричество. Между нами проскакивают разряды.
Колючка плотно завернут в черный костюм, черную рубашку, черный галстук. Короткий ежик волос. Кажется, ни его, ни остальных двоих не смущает жара под тридцать градусов. Генерал и другой мужчина по прозвищу Резак похожи на черных воронов. Мы — поборники новой веры, высадившиеся на пустынном берегу неизвестного континента. Мы не имеем понятия, что с нами будет с этой минуты. Ведь даже самым сильным и твердым духом мужчинам нелегко, когда приходится отказываться от прежней жизни. Очень похожие на мой взгляды я улавливаю среди пришедших. Сначала их привлекают следы от ударов, а уже потом настороженное ожидание в моих глазах. Потому что очки я снял.
Наши со Светой места у стены небольшой комнатки, расположенной позади торгового зала. В зале компьютеры накрыты прозрачной пленкой, чтобы меньше собиралось пыли. Оргтехника — хороший источник дохода для подрывной деятельности, думаю я. Мою уверенность в том, что я связался с людьми, затеявшими революцию, ничто уже не могло поколебать. В комнате два письменных стола, поставленных боком друг к другу. За ними на стене висит написанный на белом шелковом полотнище слоган: «Если ты русский — будь русским». Похоже на рекламу. Но сегодня никто не понимает текстов, если они не облечены в до ужаса аскетичные формы. Хайку отдыхает. Поэзия отдыхает. Литература — кладбище надежд и фантазий. Сочини поэму в одну строку — и продашь самый неходкий товар. Нормально.
Правильно, говорит негромко Света, подхватывая мои мысли. Можно разрекламировать, что быть настоящим человеком — круто, и все начнут изменяться. Просто никто за это не берется.
Я смотрю на нее, не веря своим ушам.
Никто за это не берется. Кто может сказать точнее? В Свете я не ошибся. Я метал дротик находясь в темной комнате с завязанными глазами и попал в яблочко. Сколько в нашем городе женщин? Я выбрал ту, что живет в одном со мной подъезде. И еще в ней много того, что способно развиться и усовершенствоваться. На миг мне становится страшно.
Генерал стоит и взирает на нас, словно спрашивает, откуда мы все взялись. Резак и Колючка исчезают в боковой двери, ведущей в подсобку. Дети и подростки, приехавшие сюда по воле родителей, сидят тихо. Ощущение, что мы попали в плен. Власть Генерала очевидна.
— В ваш дом ворвались бандиты. Им нужно ограбить вас, — говорит он, — а потом, возможно, и убить. Смотрите криминальную хронику? Трупы, лежащие в нелепых позах, и все эти перерезанные горла, раскроенные черепа, вывернутые наружу внутренности.
