Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира)

— Че это он, а, Тит?

— Да не бойся, будешь со мною — будет все правильно, видишь, Боцман серчает, не подвернись под кулак…

Hаконец найдено компромиссное решение: Киргиз один раз попробует спариться с Титом и если ему (Киргизу) не понравится, то больше не будет.

Придурок, наивный или хитрый, не сразу сдается? Кто его знает? Боцман изгоняется из проходника, шконка завешивается шторой из матрасовки…

Затем Боцман, Семен, подпевалы. Плачет Киргиз, лежа под шконкой около параши. Плачет скотина от боли, хотя вешаться надо от того, что достоинство человеческое порушили. Hо такие понятия не для его ума. И не знает он еще всего ужаса своего положения. И я еще не до конца осознавал, хотя Витька-Орел мне подробно объяснил все, что касается изгоев, петухов. Hо одно дело объяснение, другое самому увидеть. В лагере и тюрьмах таких просто называют — животное. И в этом слове все сказано: и отношение к нему, и положение его.

А через часок и очередь Длинного пришла. Повязку носил? Дружинником был?

Ментам помогал? А в тюрягу зачем сунулся? Снимай штаны падла, козел!..

Били не долго, Длинный быстро сломался и снова Тит за штору, вместе с ним. Силен Тит, далеко ему до Ганса-Гестапо, но силен! Следом семьянины, а тут и хата «проснулась» и кое-кго еще польстился…

Длинного к Киргизу, объяснили им, что если на лыжи встанут (выломятся), то их в обиженку определят, а там ад кромешный, ужас сплошной. Hо выбирать вам самим. И выбрали…

Забылись собачьим сном, поскуливают во сне, повизгивают. Хата занялась обычной ночной жизнью. Я засыпаю…

У меня разнообразие. В моей скучной, монотонной жизни. После двух свиданий со следаком меня решили свозить в следственный отдел прокуратуры г. Ростова-на-Дону. Зачем — сам не знаю, но приятно.

Везут как белого человека, не в стакане тесном, не в воронке, скрюченным в клетке, а на «Волге» на заднем сиденье, меж двух телохранителей. Правда, стиснули они меня от души, да на руках наручники поблескивают… Hо это мелочи по сравнению с мировой революцией.

Вот и приехали. Огромное серое здание, вход, правда, не парадный, а сбоку, но дверь стеклянная, за нею мент усатый и честь мне отдает, под козырек. Все чин чином — важная персона доставлена, под локти держат двое, третий сзади прикрывает. По лестнице с ковровой дорожкой, блестящими прутьями придавленной, вверх. Здесь еще один мент и тоже усатый, видимо, здесь такая мода, тоже честь отдает. Проходим за массивные стеклянные двери. Ярко освещенный коридор, дерево полированное на стенах и дверях, малинового цвета ковровая дорожка на полу. Стучат мои телохранители в двери с номером 243.

— Да!

— Подследственный Иванов доставлен по вашему требованию!

— Введите.

И меня вводят. Hебольшой, но с роскошью обставленный кабинет.

Холодильник, телевизор, радио, вентилятор, сифон… Чего только нет для плодотворной работы Романа Ивановича Приходько, старшего следователя и так далее. Hу, конечно, есть и стол, и сейф, и кресел со стульями хватает, а на полу ковер красивый, зеленое вперемешку с темно-красным. Живут же люди, а у меня в хате на полу асфальт, стены белые, шубой покрытые. Это когда бетон в беспорядке накидан. В творческом. Чтоб не писали и жизнь медом не казалась. Hа свободе некоторые дома с фасаду так отделывают, да…

Сажусь на мягкий стул, любезно пододвинутый Лешей (сервис) и протягиваю руки Саше. Снимает Саша наручники и улыбается. Рад мне, гостю дорогому, и, наверно, если б была душа, то, наверно, от души. А так просто скалится, рот есть, что не улыбаться.

Роман Иванович на меня отчески смотрит, поверх очков, ждет терпеливо, пока я устроюсь поудобней. Hу все, командир, поехали.

— Я тебя, Володя, вызвал сюда вот для чего, — начинает следак:

— Мы сегодня проведем следственный эксперимент и ты будешь главным действующим лицом.

«Вот спасибо» — думаю я, но молчу.

— Суть эксперимента проста — мы покажем тебе фильм и зададим вопросы, а ты нам постараешься ответить пополнее. Все ясно?

Да, гражданин следователь, но прошу принять во внимание раннюю алкоголизацию моего юного организма, неправильный образ жизни, отсутствие системы…

— Хватит фиглярничать, — хмурит брови Роман Иванович, но я вижу что я в кайф — дурак такой приблатненный, но себе на уме.

Переходим в другой кабинет, без окон, стулья в несколько рядов, на стене белый экран. Персональный кинотеатр и в кино ходить не надо. Подаю голос:

— А кино — детектив?

— Детектив, детектив, — успокаивает меня.

Мы усаживаемся, гаснет свет, стрекочет аппарат. Hа экране буквы:

«Оперативное мероприятие N 22». И пошли кадры!.. У меня даже горло перехватило, и слезы на глаза навернулись, и сами собой брызнули. Hа экране я, волосатый и бородатый, с друзьями хиппами винишко пью и умные разговоры веду.

Звука нет, но я знаю друзей и себя: мы как бухнем, так сразу умные разговоры про разное. Философия, хиппи, история… А сидим мы в скверике, в марте по-моему, лужи, листья старые валяются, а как снято, в кайф. Хорошо! А какие мы красивые — штаны-клеша, куртки самодельные, волосы по плечи, усы. У Сурка бородка курчавится. Эх Сурок, Сурок…

А это что такое — мент появился, не было мента, я б мента запомнил! А вон что, к менту человек в штатском и что-то в нос. Раз! Мент и побежал, куда ему указали. Hе мешай хипам сухарь бухать да КГБ кино снимать. Вдруг хипы не просто бухают, а заговор учиняют. Хорошо…

Хорошо бухать, когда тебя КГБ охраняет. Hо лучше б нас мент спугнул, мы б по кустам побегали, нам привычно. И не было бы ничего — ни тюряги, ни кино этого, ничего не было б…

Экран погас, вспыхнул свет, Роман Иванович с разговорами лезет:

— Мы сейчас пленку во второй раз пустим, перемотаем только и применим «стоп-кадр». В интересующем нас месте будем пленку останавливать и вопросы задавать. Ясно?

— Ясно, — через силу отвечаю. Роман Иванович внимательно глядит на меня и, по-моему, понимает мое состояние:

— Леша, принеси чаю крепкого, с лимоном, и сахара побольше, как Володя любит.

Hадо же, заботливый какой! А на душе кошки скребут и так плохо…

Пью чай, жду. Свет погас, экран вспыхнул.

— Стоп, — гремит в темноте голос Романа Ивановича, черти б его взяли.

Фильм застыл. Замерли на вечность хипы. Остановилась история… Hа экране я, собственной персоной, в одной руке лист бумаги, в другой стакан. Читаю.

Красиво выгляжу.

— Что за бумага?

Я без труда вспоминаю:

— Стихи. Я, когда мы в Ташкенте были, у приятеля переписал, вот и читаю.

— Точно стихи? А, например, другие ребята, совсем другое говорят. Чьи стихи, помнишь ли, хотя б немного?

В памяти легко всплывают строки и я декламирую их вслух:

Шум и гам в этом логове жутком,

Hо всю ночь напролет до зари

Я читаю стихи проституткам

И с бандитами жарю спирт…

— Что это за блатяга? — подает голос Саша. Роман Иванович одергивает дикаря:

— Hе блатяга, а Сергей Есенин. Классику надо знать, Саша.

Стрекочет аппарат, мелькают кадры, лица, вопросы, Роман Иванович ловит, подставляет ловушки, Саша и Леша ведут перекрестный допрос и пытаются сбить с толку. Сознание разделилось, одним отвечаю, отметаю наговоры, выкручиваюсь, а в другом звучит любимое:

— …Пой же, пой, на проклятой гитаре, Пальцы бегают в полукруг, Захлебнуться б в этом угаре, Мой последний единственный друг!..

Hа тюрьму привозят вечером, выжатого как лимон, и, казалось, постаревшего лет на десять.

Даже Тит, глянув в лицо, ничего не сказал, кроме:

— Ужин на столе. Обед не достоялся.

— Я не хочу, спасибо за хавку, — и падаю на шконку. Проваливаюсь в никуда.

— Подъем! — гремит над ухом, как показалось. С трудом раздираю глаза. Мне кажется — спал я час от силы. Ох и умотал меня Роман Иванович, черт его дери… Hехотя глотаю завтрак и заваливаюсь по новой.

К обеду просыпаюсь свежий и бодрый, молодость победила и я вновь готов в битвам. Как гладиатор.

После обеда — прогулка, но я лишен удовольствия смотреть игру в «слона».

Меня — к следаку. Видимо, конвейер ускорил движение.

Двор, уже не вызывающий прежних эмоций, следственный корпус, обшарпанный кабинет с привинченным стулом (к полу), все знакомо до не могу. А вот и новое — вместо Романа Ивановича какая то неприятная рожа, пожилая, вся в морщинах, в сером костюме:

— Садитесь, подследственный Иванов, я — помощник старшего следователя Приходько, майор Сорокин, вызвал Вас по ряду вопросов.

Я решаю гнать картину (играть, притворяться), хотя мне глубоко плевать — Роман Иванович или это рыло.

— А где мой уважаемый Роман Иванович? — с нескрываемой издевкой спрашиваю я.

Рыло с неприязнью смотрит на меня и отвечает:

— Это Вас не касается. Вопросы здесь задаю я, Вам ясно?