В редкие встречи я с умилением наблюдал, как она с топотом шарашит из ванной с опасностью для окружающих предметов. Конечности, особенно стопы: крупные — беловаты; немного дискоординирована — ходит чуть-чуть уточкой, переваливаясь. К тому же экзофтальм и какие-то мелочи, в частности нарушение цикла. Во что это складывается? Нужно показать эндокринологу и гинекологу. Волосы излишне выпадают? — Дерматологу… А почки?.. — Я начал водить ее по врачам…
Встречи становились все более редкими и прохладными. Опять что-то с ней происходило, какая-то другая жизнь. Выяснить не удавалось. Но впечатление, что она меня избегает, было. И никаких объяснений, несмотря на намеки. А это уже хамство.
Холодный, спокойный, невинный взгляд — монахиня штопаная. А известно ли тебе, что колючую проволоку придумала именно монашка?.. Я немотивированного хамства не переношу. И не забываю. Рассчитаюсь стократно.
Блистающие ледники и теплые арыки в долине; зной Кара-Кумов, когда в клочья разрываются баллоны на дисках; ледяной, узкий серпантин у перевала на Таштагол — колеса скользят и виснут над пропастью, а там, внизу, не видно дна — только облака и парящие над ними птицы; киты в Татарском проливе, страшное течение Амура у Гнивани, Красное и Средиземное моря, где я тонул, и Мертвое море, где утонуть невозможно…
— Что-то у тебя есть, давай, колись!
Допросился. Рассказала. Лучше бы не просил, а убил суку.
— Позвонил мне «Он», человек, с которым мы расстались, — он меня бросил. (Не может быть! Как же он посмел. Вот это все бросил? Так много? Он человек щедрый.)
— Единственный, кто был до тебя. (Ну, надо же — опять второй! Где-то я подобное слышал. Серебряный призер? Как все. Пиздит, конечно, но приятно. Ладно, послушаем дальше.)
— Ты знаешь, он меня не соблазнял — это я его соблазнила. (Мне это нужно знать? Кстати, а я тебя соблазнял? Или как он?)
Я ее не прерывал, просто отвечал про себя…
— Он встречался с моей подругой, и я сделала так, чтобы они занимались сексом (ты давай проще — еблись, что ли?) у меня дома. (Коварная Медичи какая! Ты заманила их к себе в дом, чтобы подсыпать ему в сперму яд? Хотела ее им отравить? Догадался…)
— Я не понимаю, он у тебя первый или нет.
— Нет, он у меня не первый. Я спала еще с одним, но оставалась девственницей. (Это забавно. Если бы забеременела, могло сойти за непорочное зачатие. Доказала бы в суде — прецедент был. Может быть, тебя даже канонизировали бы, дуру. Как блядь невинную. А я, выходит, третий. Любопытно, каким я приду к финишу.)
— Я так его хотела. (Вторая по значимости мотивировка к половому акту — см. учебник сексопатологии — стр. 211.)
— Я прямо сгорала от страсти. (Это описано. А все почему? — потому что жила в большом своем доме с многими комнатами. Жила бы, как все, в одной комнате в коммуналке — с детства могла бы видеть, как мама с папой занимаются этим, и не вызывала бы у тебя такая безделица нездоровой экзальтации.)
— Потом я уговорила его лечь со мной! (Вот эту часть поподробнее, пожалуйста, и с картинками. В какой момент уговорила? Достала ли сразу его член из ее промежности и задвинула с криком боли и торжества в себя или сначала отвела в ванную, чтобы отмыть выделения? Он успел с подругой кончить или нет, а то бы пришлось подождать какое-то время. Или ты прямо вместе с собой завалила его на подругу — вопрос важный в плане мотивации. Подруге, наверное, было тяжело физически и морально. Надо посмотреть что-то подобное в животном мире.)
— Тогда подруга поссорилась со мной. (Удивительно. А должна была аплодировать? «Ну, почему же она поссорилась со мной из-за такой ерунды, что я ей такого сделала?» Как это мило, чисто и наивно.
Ну понятно, только что лишилась девственности, считаешь, что все должны разделить с тобой это счастье.)
— До этого мы встречались одной компанией.
— Ему сорок лет, он женат, но с женой они живут свободно. (Как свободно — как птицы? Клюют друг друга потихоньку?)
— Жена спит со своими дружками, а он — со своими подружками. (Оригинально.)
Он такой неповторимый, такой непревзойденный в сексе! (Да, ну?! А откуда ты знаешь, какой он неповторимый? Ты же была девственницей. Ага-а-а, догадываюсь — я вышел из призеров. Слушай, может, потом его кто-нибудь повторит, если того, следующего, с подругой ты опять уложишь на себя?)
— Сейчас он больше не хочет спать со мной, и я вся извелась. (Может, потому, что боится повториться? Ты же прервала его коитус с подругой, выдернула член, а это не физиологично. Может, он не не хочет, а не может с тобой, потому что ему противно? Может быть, ему всегда с тобой противно, как мне сейчас. Слава Богу, история вроде бы движется к финалу…)
Я собрался уходить.
— А еще он заразил меня сифилисом. (Пардоньте, ошибочка — оказывается это только завязка. И потом, что означает «еще»? По-моему, одного сифилиса вполне достаточно.)
— Он этого не знал, это я заметила. (Откуда ты знаешь, что он не знал. Может знал, да не сказал. Ты так быстро впрягла его, что он только успел пискнуть «Мама!».
— Тогда он уже заразил нескольких женщин и жену, потому что спал со мной и другими одновременно. Он всегда рассказывал мне об этом. Мне это неприятно, но он такой откровенный, он сказал, что он таким был и будет всегда. (Не человек — монумент! Ну, а ты? Дура — это лапша. Довольно инфантильная. «Таким я буду всегда!» Он просто на тебя положил. С другой — я тебя уверяю — он так однолюбив и чист — закачаешься… Ты что, действительно ему веришь?! Я знаю откуда ты — из Урюпинска).
— Мы все вместе лечились. (Интересно, это она по глупости или намеренно?
В какое изысканное общество ты попала, если вендиспансер считать Версалем.
А как они держат вилку и нож?
А во рту у тебя или у них не было первичной сифиломы?
Анальное отверстие тебе доктор тогда осмотрел, любимая?)
Я смотрел на ее спокойное, безмятежное лицо.
Спросил: «Ты что зомбирована? Ты не понимаешь? Сифилис не болезнь — это клеймо. На всю жизнь. А твой недоразвитый (кто?) наверняка тебе сказал: „Ерунда, два укола и все!“ Нет — это начало, последует продолжение. Посмотрим лет через десять-пятнадцать, если доживешь».
Он вышел на набережную Невы и остановился, облокотившись на гранитные перила горбатого мостика через Фонтанку. Темная вода Невы покрылась рябью. Он видел тот декабрьский вечер и свой шок от ее рассказа, и как он сделал все, чтобы она не заметила его состояния.
Нужно было бежать, как от лавины, когда ты в солнечный теплый день спускаешься по целику в кулуаре, наслаждаясь легким и искрящимся снегом, глубоко подсев назад, чтобы носки лыж не зарывались в снег, и вдруг слышишь вверху легкий хлопок, и ты знаешь, что это, и стремительно большой дугой уходишь вниз и в сторону, вниз и в сторону, чтобы лавина не догнала тебя, не зацепила, смяла, завертела и раздавила насмерть или, в лучшем случае, отбросила на склон в виде мешка с костями, с разодранным от крика, забитым снегом ртом… Нужно было бежать.
Не было бы потом нескольких месяцев тщательно скрываемого стыда, отчаяния и тоски. Но он сидел и слушал, парализованный вековым контрастом между видимым и сутью женщины.
— Я все делала, чтоб он был со мной! Я возила его к родителям.
Но он не хочет меня! А-а-а-а!
Рот противно раззявился, и она заревела.
(Ей любви не надо, ей нужно, чтобы ее хотели. Немного, сука.)
Что-то в ее горестном признании было абсолютно ложно. Какое-то самолюбование. Она, мне кажется, внутри даже гордилась собой. (Тебе достаточно давать всем, кто бы ни попросил? Лишь бы попросил. Ну, это правильно. Для этого вас и придумали. И венерические клиники открыты круглосуточно. Не очень верится в глубокое горе твоей безответной дерьмовой страсти.)
Может, она себе представляется гордой героиней роковой любви: «Да, он — подонок, но…»
Он хочет, я хочу — вот и вся любовь, все мечты.
Мифы у вас, леди, какие-то постирушные. Омылки. Как у проститутки по поводу сутенера. Отдохновение от блядства.
Что ж я так лопухнулся-то? Господи, стыдно-то как. Ей всего-то и надо, чтоб потрахаться. А как же та ночь?
Этот метеоритный, искрящийся поток чувственности? Дыхание пророков?
В ночи таких откровений, возможно, рождаются гении и святые.
Ты в своих цыплячьих совокуплениях превращаешь влагалище в обычный членоприемник, стирая свое предназначение, а оно у тебя есть. Страх не успеть к раздаче удовольствий? Смотри, судьба не простит, она — женщина суровая.
Сифилис — только начало, только предупреждение. Увидишь.
(Врезать сейчас по ее невинной роже?)
Мир распался, свет померк, и внезапно я увидел свою душу. То, что я увидел, не имело отношения ни к дыханию, ни к свету.
Это была пульсирующая, тонкая, но не прозрачная, прочная преграда из какой-то живой ткани — занавес между мной и невидимым, но явно ощущаемым темным пространством по ту сторону — нестрашным и манящим. Я успокоился, как вдруг снова ощутил унижение и стыд, и ярость ослепила меня! Черепная коробка треснула.
